Елена Жаринова - Сын скотьего Бога
Два черных зверя неторопливо подошли к умирающей женщине. Она их уже не интересовала, но рядом с ней притаилась жизнь, которую надо было истребить…
— Прочь, твари!
Сайми неумело, но яростно взмахнула мечом перед носом у черных быков. Те недовольно попятились. Они не хотели связываться с вооруженным противником ради такого крохотного кусочка живой плоти. К тому же на помощь Сайми уже бежал Бельд.
— Дура, я же тебя просил! Почему ты не ушла? Ох, дура…
Сайми возмущенно посмотрела на него. Ее глаза вспыхнули, словно лед на солнце, а черные косы разметались по плечам.
— Не дай им подойти, — резко бросила она. И как только Бельд загородил ее от оборотней, она потянула к себе ребенка. Девочка наконец заплакала, хватаясь за мать. Ялгава из последних сил подтолкнула дочку к Сайми.
— Ее Туйя зовут… А то князь не вспомнит… Темно… — прохрипела она. В горле что-то ужасно клокотало.
Не дожидаясь конца агонии, Сайми прижала девочку к себе и огляделась. Кругом полыхали дома. Княжий терем выплевывал из окон кровавые сгустки пламени. Бежать было некуда. Это понимал и Бельд, заслонивший Сайми от наступавших русов. Но Сайми знала одно: она не даст погибнуть его ребенку.
А Волх, перемахивая через ступеньки, ворвался в сени.
— Ильмерь! — закричал он, теряя голос. Но если кто и отозвался, то в треске и шипении пожара расслышать ничего было нельзя.
— Ильмерь! — надрывался Волх, как безумный. Сейчас ему стало по-настоящему страшно. Он вдруг своей кожей ощутил то, что могла чувствовать она, погибая в огне — и жгучую боль, и нестерпимый жар. Только не ее — взмолился Волх. Пусть город падет, пусть всех до одного прирежут русы, растопчут оборотни — только не ее!
— Ильмерь!
На втором этаже глаза резало от дыма. Волх закашлялся, но, закрыв нос ладонью, бросился в ядовитый туман. Он шел в нем на ощупь, уже почти не помня, где выход, срывая тлеющие пологи.
Ильмерь лежала у окна. Наверно, она хотела вылезти вслед за Ялгавой, но наглоталась дыма. Волх подхватил ее под мышки и поволок к лестнице. Руки слабели, ноги отказывались слушаться, в голове мутилось от дыма. Зато Ильмерь слабо застонала. Жива! У Волха словно прибавилось сил. Последним рывком он вытащил Ильмерь на крыльцо. Уже теряя сознание, он освободил ее от опасно дымящегося плаща, меркнущим взглядом увидел едущего к терему русского воеводу — и уплыл в темноту.
Альв внимательно присмотрелся к двум телам на крыльце. Женщина была еще жива, а вот парень — мертвый. Бледный, и синева окружила губы.
— Альв, это же их князь! — шепнул ему один из русов. — Давай его в терем запихнем? Пусть сгорит, окаянный колдун.
Альв покачал головой.
— Словене, как и мы, с помощью огня поднимаются в небесную страну. Не будет колдуну огненного погребения. Отдай его Безымянным!
Рус за ногу стащил Волха с крыльца. Руки князя болтались беспомощными плетьми.
— Новгородский колдун мертв! — проорал во всеуслышание рус. Эта новость ввергла новгородцев в отчаяние. Русы, напротив, ответили диким воплем — они почуяли близкую победу.
Ильмерь продышалась и попыталась поднять голову. Последнее, что она видела перед беспамятством, — это квадрат окна, почему-то совершенно черный на фоне обесцветившейся стены. А сейчас над ней нависал с нехорошей улыбкой огромный, седой рус. От него пахло потом и кровью, но этот мужской запах не возбуждал, а только отталкивал.
Рус наклонился еще ниже, обдав тяжелым звериным дыханием. Его губы скомкали ее рот, а руки-лапы зашарили по голым ногам. От отвращения Ильмерь чуть не вырвало. Но Афродита-Обманщица шепнула: держись, будь спокойна и холодна. Что толку, если ты начнешь биться в его руках? Он больше и сильнее, он заставит тебя подчиниться. Притворись покорной — только так у тебя есть шанс.
Закусив губу, Ильмерь ни одним движением не ответила на посягательства руса. А он лез на нее тупой, упрямой тушей. Альву безразлично было, кто она такая. Он видел просто молодую, красивую бабу, а запах женщины посреди битвы будил в нем животную страсть. Альв жадно присосался к ее груди, которую не скрывала разорванная рубаха. Ильмерь зажмурилась от боли, но не шелохнулась. Рус удивился. Женщина не сопротивлялась, не царапалась, не кусалась. Она была податлива, как неживая. Совсем, что ли, обмерла от страха? — подумал он, отстранившись. И тут наткнулся на холодный, ненавидящий взгляд Ильмери. Это взгляд убийцы — подсказал воинский инстинкт. Альв шарахнулся прочь от безумной девки. Но тонкая женская рука оказалась быстрее. Маленькое лезвие блеснуло у самого горла, перерезав жилу. Давясь собственной кровью, рус попытался встать. Наемники бросились к своему предводителю.
— Она его убила! Сука! — раздались крики. Илмерь не пыталась бежать. Она была очень довольна собой — умудрилась вытащить привязанный к бедру кинжал прежде, чем рус до него добрался. Эта гадина получила по заслугам. Пускай теперь убивают.
Над Новгородом опускался вечер. В лиловое небо летела гарь, красиво рассыпались искры над крышами подожженных домов. Черные быки, задрав окровавленные морды, приветствовали уже заметную полную луну жутким ревом.
И та же луна в этот вечер висела над Словенском. Она отражалась в воде ровной мерцающей дорожкой. Река казалась неподвижной. Спокойная гладь скрывала быстрое течение, и только на излучине серебрилась рябь.
Шелонь стояла напротив осинового идола Мокоши. Она держала в руках моток ниток — козью шерсть, которую она пряла весь день и всю предыдущую ночь. Большеголовый идол смотрел на нее с обычным благожелательным любопытством: с чем пришла? Но в этот раз Шелонь от волнения не находила слов.
То, что ее мучило, и предчувствием-то не назовешь. Шелонь была уверена: ее сын в беде. Но он далеко, а она не птица, чтобы прилететь ему на помощь. От этого бессилия охватывало отчаяние.
Словен, похоже, сам был не рад, что послушал Хавра и собственную злость и натравил наемников на Новгород. Но он скорее бы умер, чем признался в этом. И уж тем более он не собирался ронять лицо и посылать кого-то, чтобы отменить приказ. Тем более… Он догадывался, что русы, почуявшие добычу, вряд ли согласятся вернуться. А значит, лучше оставить все как есть.
При этом князь ходил мрачный, серый лицом, срывал зло на челяди, а с Шелонью боялся встретиться взглядом. Он явно был нездоров, но всякие попытки позаботиться о себе пресекал. Все чаще Словен уединялся в Перыни, на капище. Теперь там днем и ночью горели костры во славу Перуна.
Шелонь видела: просить мужа о помощи и о снисхождении к сыну бесполезно. Он спустил псов с цепи — но был не в состоянии загнать их обратно в конуру. Судьба Волха висела на волоске — и только Мокошь свяжет воедино порванные концы. Для этого и нужна нить, сплетенная бессонной ночью, — нехитрое колдовство, усиленное материнской любовью. Шелонь забормотала слова молитвы.
— Смилуйся… Помоги… Упроси сестер своих Долю и Недолю…
Слова подбирались трудно, и трудно было дышать. Слезы были так близко, что Шелонь уже чувствовала их соленый вкус.
— Помоги моему мальчику… Все возьми, Хозяйка судеб, ничего не пожалею, никого… Только не его!
Идол равнодушно пялился на нее деревянными глазами. Чего-то не хватало в молитве…
Подумав, Шелонь вскинула голову, как будто решилась на какой-то отчаянный поступок.
— Муж клялся твоим именем — и нарушил клятву. Накажи его, мать Мокошь, я не стану за него просить, у него своя судьба… Возьми его — а мальчику моему помоги…
Шелонь холодела от своих предательских слов. Ей казалось, что выражение лица идола изменилось, как будто его оживили капли жертвенной крови. Мокошь приняла подношение. Когда заключаешь сделку с богами — принеси им в дар самое дорогое. Только это — настоящая жертва. Только так тебя услышат…
Бледная, обессиленная своим выбором Шелонь опустилась на землю, на поляну мягкого клевера. Но ее разговор с богами был еще не закончен. Ей показалось, что земля гудит и пульсирует под ее ладонями — а может, наоборот, ее сердце посылало сигналы земным недрам. Сильнее и сильнее, стать частью земли, ее устами, ее глазами…Пустить ее ток по своим жилам…
У основания идола послышался шорох. Огромная — толщиной в мужскую руку — гадюка обвилась вокруг столба. Она свивалась кольцами, положив на них маленькую треугольную голову. Бессмысленные глаза подземной твари смотрели прямо на княгиню.
Шелонь не удивилась, но все равно холодок пробежал у нее по спине. Она узнала этот взгляд, хотя видела его много лет назад и далеко от берегов реки Мутной…
Впереди лежали бескрайние степи. Словене шли на север, оставляя за спиной берега Понта Евксинского. На греческие монеты они выменивали у местных племен кумыс в сосудах, покрытых странной росписью. Шелонь тогда только-только стала женой Словена. Синее небо отражалось в ее глазах, и ослепительно сияло степное солнце, и пламенели весенние маки. Это было время безудержных молодых сил, которых хватало и на дневные многочасовые переходы, и на ночи любви под звездным пологом.
