Александр Чаковский - У нас уже утро
– Сколотить команду, – ответил Нырков, будто ждал этого вопроса. – Антонова – шкипером. Рыбак – что надо, люди его уважают. Я тоже в эту команду пойду. Ещё рыбаков подберём… Поставим задачу: перешибить Весельчакова…
Доронин внимательно слушал Ныркова, не спуская с него глаз. «Он дело говорит, – думал Доронин. – Надо, чтобы люди хозяйствовали над морем, а не наоборот. Надо не только чувствовать себя хозяевами этой земли, но и практически стать её хозяевами. Очень хорошо, отлично! Молодец Нырков!»
Тут же Доронин вспомнил свой сегодняшний разговор с секретарём райкома. «То, что предлагает Нырков, в сущности, и есть то самое, что советовал Костюков. Значит, он и с Нырковым успел поговорить?»
Некоторое время все молчали. За окном неистовствовал шторм.
– Письмо отправил, Нырков? – вдруг спросил Доронин. Нырков нисколько не удивился.
– Отправил, – сказал он, – жду ответа.
– Приедет, – убеждённо сказал Доронин.
– Должна приехать, – согласился Нырков; он немного помолчал и добавил:– И другие должны приехать. Я говорил кое с кем. Письма пишут, зовут. Я так думаю, что эти письма – не просто семейное дело, а политическое.
Доронин снова пристально посмотрел на Ныркова и, как тогда, в лесу, опять почувствовал к нему что-то похожее на нежность.
Он встал и подошёл к окну. Там, за стеклом, клубилась тьма. Море по-прежнему кипело.
Налетел дикий порыв ветра. Лампочка сразу сбавила накал.
– Как бы флот в ковше не побило, – тихо сказал Черемных.
Буря усилилась, хотя и за минуту до этого казалось, что она достигла предела. Загремел гром. Окно то и дело освещалось яркими вспышками молнии.
Нырков встал и молча вышел из комнаты.
Через несколько минут на лестнице раздался громкий топот. Вбежал мокрый с головы до ног Нырков. Казалось, что вода течёт не только с его одежды, но из глаз, носа, ушей…
– Флот, флот крепить надо! – крикнул Нырков.
Втроём они побежали на пирс. Ливень сбивал с ног. При вспышке молнии Доронин увидел, что десятки людей бегут к стенкам ковша. Другие уже крепили суда. Молния то и дело освещала мокрых людей, туго натянутые канаты, рулевые рубки на катерах и гладкий, точно залитый асфальтом, пирс…
Только под утро Доронин, Нырков и Черемных вернулись в комнату. Они так промокли, что даже не чувствовали этого.
– Подведём итоги, – устало улыбнулся Доронин, усаживаясь в кресло. – Как будто ничего не побило? Все цело?
Ему никто не ответил.
– Спать надо, – пробурчал Черемных, – какие там итоги! Несколько минут они сидели молча, прислушиваясь, как мало-помалу затихала буря.
– Что ж, – тихо сказал Нырков, – партийное собрание считаю закрытым.
ГЛАВА VII
Раньше других деревьев завяла ива. Сначала на ней пожелтели отдельные листья, а потом и кроны её стали жёлтыми, точно маленькие луны.
Быстро сдала и японская берёза. Словно и не помышляя о сопротивлении, она покорно склонилась перед далёкой ещё зимой, услужливо посыпая ей путь золотисто-жёлтыми листьями. И только дуб, как будто решивший стоять насмерть, по-прежнему гордо и уверенно носил свой летний наряд.
Лето кончилось!
Солнце, ещё по-прежнему яркое, уже не согревало землю, небо все дольше оставалось ясным, голубым, исчезли туманы, полупрозрачная синеватая мгла повисла над сопками, буро-жёлтая трава покрылась паутиной, точно кисейным чехлом…
Меж высоких трав вырос белый повейник, на ползучем дубовом кустарнике листья твердели, покрывались морщинками и звенели, когда налетал ветер. Земля по утрам становилась твёрдой и звонкой… В тайге зацвели диковинные, яркие, точно сгустки крови, цветы. По-особому шумел густой лес на сопках…
В море стала ловиться глубоководная треска. Её ловили «ярусами» – сотнями крючков с наживкой.
Тресколовный «порядок» вымётывали с полного хода судна утром, когда бледно-розовый край солнца показывался из-за сопок.
Потом становились на якорь, близ буйка, и команда готовила себе пищу. Часа через два или три выбирали «порядок» из моря и, сняв с крючков треску – огромную безобразную рыбу, – сбрасывали её в трюм.
Ловили и камбалу. Из морских глубин поднимали на поверхность плоскую, сплюснутую с боков рыбу. Речники, впервые видевшие камбалу, удивлялись тому, что один её бок приспособлен для лежания на дне, а другой обладает свойством менять окраску в зависимости от среды. Поражались тому, что глаз камбалы способен перемещаться в зависимости от того, на каком боку она лежит.
Сначала всему этому удивлялись, а потом привыкли.
Постепенно привыкли ко многому, что раньше казалось пугающим и чужим: к бурному, коварному, холодному морю, к изменчивой погоде, к свирепым штормам – ко всему, что отличало суровую природу этого острова от привычной, знакомой с детства природы материка.
…А план по-прежнему не выполнялся: то не хватало команд, чтобы всем выйти в море, то часть команд отказывалась идти из-за волнения на море, то, наконец, ударял настоящий шторм, и тогда действительно нечего было и думать о лове. Правда, Антонову нередко удавалось выполнить план. Но неизменный успех сопутствовал только Весельчакову. Он почти каждый день выходил в море и всегда возвращался с хорошим уловом.
На комбинате его побаивались, уважали, но не любили.
По вечерам Весельчаков часами бродил по пустынной пристани, вглядываясь в море.
Однажды Черемных спросил его, что он делает каждый вечер на пирсе.
Улыбнувшись своей наглой и вместе с тем подобострастной улыбкой, Весельчаков ответил, что составляет прогноз погоды. По вечерам от него всегда пахло сакэ – японской водкой.
– Метеорологам не доверяете? – спросил Черемных.
– У меня своя синоптика, – чуть покачиваясь, ответил Весельчаков, – извольте, доложу, а то опять скажут – не хочу поделиться.
Он заложил руки в карманы и продекламировал:
Коли солнце красно вечером,Рыбаку бояться нечего.Солнце красно поутру —Рыбаку не по нутру.
– Сильно? – спросил Весельчаков и, не дожидаясь ответа, продолжал:
Ходят чайки по песку,Рыбаку сулят тоску,И пока не влезут в воду,Штормовую жди погоду.
Черемных старался понять, издевается над ним Весельчаков или действительно верит в свои приметы. А тот вдруг вытянулся и сказал подчёркнуто официальным тоном:
– Прошу передать эту премудрость товарищу директору. Как бы это сказать – опытом делюсь! Моя синоптика точнее всякой метеорологии.
– Это стишки-то?
– Зачем стишки, – будто обиделся Весельчаков, – у меня система есть. Строго научная. Вот вы мне скажите: почему наши колдуны всё время не то предсказывают?
– Здесь погоды переменные, – уклончиво ответил Черемных.
– А вы всё-таки скажите, – не унимался Весельчаков, – правды-то было процентов на тридцать, не больше?…
– Ну и что из этого? Метеорологи у нас молодые, аппаратура несовершенная.
– Точно, точно! – обрадовался Весельчаков. – Ну, а я их предсказания наоборот переворачиваю.
И Весельчаков, расхохотавшись прямо в лицо Черемных, нетвёрдой походкой пошёл к сопкам.
Метеорология действительно очень часто путала все расчёты.
Каждый вечер Доронин тщательно готовил завтрашний выход в море. Иногда ему удавалось подготовить и укомплектовать людьми до восьмидесяти процентов всего наличного флота.
Но нередко случалось так, что синоптик приносил «штормовое предупреждение», и людей приходилось перебрасывать на другие работы. Обиднее же всего было то, что предупреждения зачастую оказывались напрасными, – погода стояла безветренная и тихая, а люди были уже распущены. С наступлением осени ошибки в прогнозах особенно участились. Доронину это в конце концов надоело. Он решил подготовить показательный массовый выход в море, подвергнуть людей своего рода боевому крещению, как следует встряхнуть их. Фронтовой опыт подсказывал ему, что только в боевой обстановке люди сплачиваются по-настоящему. И он решил дать первый серьёзный бой всему, что мешало нормальной работе комбината, – неорганизованности, боязни моря.
Но этот бой необходимо было тщательно продумать.
Ещё накануне днём Венцов, Вологдина и Черемных получили приказ подготовить к выходу в море максимальное число людей и судов.
Вечером Доронин пошёл к синоптику.
Это был молодой человек, влюблённый в сахалинский климат. Его нисколько не смущало, что этот климат сплошь и рядом играл с его наукой скверные шутки. Он считал, что метеоролог нигде не имеет такого широкого поля деятельности, как на Сахалине.
Прогноз на завтра только ещё составлялся, но синоптик по каким-то одному ему известным признакам был настроен оптимистически.
Однако вскоре принесли прогноз, и он оказался плохим: ветер и дождь. Доронин разозлился и ушёл, хлопнув дверью.
Поздно вечером ему принесли новый прогноз: переменчивая погода, возможен ветер до шести баллов.
