Нид Олов - Королева Жанна. Книги 4-5
— За то Марва и заплатила, — сказал каршандарец. — Отен был в центре, мы слева, а лигеры почему-то сильнее всего давили на наш правый фланг. Там была самая страшная рубка…
— Ну да… а они, бедняжки, не знали, как им быть, и давали убить себя, как баранов… Голубые банты были ведь под одеждой…
— Я слышал, что у некоторых убитых находили в кулаке… Но надеть никто не успел…
— Самое странное, господа, — сказал Грипсолейль, — что Лианкар все еще в чести и на свободе… Будто и не его батальон…
— Вы сообщали кому-нибудь наверх об этой истории в кабаке? — спросил второй гвардеец.
— Нет. Мы солдаты, а не шпионы, — довольно сухо ответил Грипсолейль.
Внезапно во дворе стало как-то по-особому тихо. Грипсолейль и его собеседники обернулись и увидели в толпе шляпу с красными перьями. Лица не было видно — человек был низкорослый.
Но шляпу, форменную шляпу Марвского батальона, узнали все, и узнали сразу.
От обладателя этой шляпы отшатывались, как от прокаженного. Его провожали в высшей степени недобрыми взглядами. После него в толпе оставались дорожки, словно он заражал и землю, по которой ступал. Марвский гвардеец пытался кланяться кому-то, но никто не отвечал на его поклоны.
Грипсолейль смог наконец рассмотреть его.
— Ба! — крикнул он и соскочил с мраморной доски.
Услышав этот возглас, марвский гвардеец встрепенулся и бросился к Грипсолейлю. Тот сделал два шага навстречу, держа, однако, руки за спиной.
— Кого вы здесь ищете, господин Монир? Уж не меня ли?
Монир поклонился ему нижайшим образом.
— Отчасти и вас, драгоценный синьор мой… Но я ничего не понимаю, такой странный прием…
— Что же тут непонятного… — начал было Грипсолейль, но его перебил чей-то возмущенный голос:
— Полноте прикидываться, красноперый господинчик! Вы посмели явиться сюда после всего того, что произошло, да еще, наверно, и с голубой кокардой на сердце!
Монир обернулся к обидчику, изобразив на лице удивление.
— Господа… Объяснитесь… Я только сегодня вернулся из…
— Так лучше бы вам не возвращаться! Ибо я, кавалер ди Шавельт, намерен теперь же…
— Погодите, ди Шавельт, — махнул рукой Грипсолейль. — Господин Монир действительно ни при чем.
— И вы с ними заодно?!
— Ну что, богатое наследство, сударь? — спрашивал Грипсолейль, не обращая внимания на ди Шавельта. — Стоило ли тягаться с судейскими крысами?
Монир достал батистовый платок и вытер лицо.
— Воистину стоило, синьор мой. Я хотел бы пригласить вас отобедать по этому случаю… и господина ди Маро, и…
— Ди Маро теперь лейтенант ди Маро.
— О! Так тем более!.. Я мчался из Сепетока, покончив со своими делами, и узнал только, что победа за нами, но такая непонятная встреча…
Ди Шавельт и еще несколько мушкетеров стояли за спиной Монира, и у каждого была наготове перчатка, чтобы бросить ему в лицо.
— Господин из Марвы, — сказал ди Шавельт, — живым вы отсюда не выйдете. Я слышал, вы отличный фехтовальщик, но вы один, а нас много. Мы поклялись брюхом Господа Бога — уничтожать марвскую заразу везде, где только ее увидим…
Монир побледнел. Грипсолейль лениво крикнул:
— Господа! Он и в самом деле ничего не знает! Он еще в ноябре уехал в Сепеток и вернулся с богатым наследством. Я не знаю, изменник он или нет, но если не доказано, что он изменник, значит, он добрый малый, а если этот добрый малый хочет еще угостить обедом, так это уже совсем хорошо!
Речь Грипсолейля особого успеха не имела. Но ненавистники всего марвского, поворчав, отошли, за спиной Грипсолейля стояли уже ди Маро, Гилас и ди Биран, и чью сторону они примут, было совершенно ясно.
Мониру они, правда, кивнули довольно сдержанно.
— Вы смелый человек, сударь, — сухо сказал ди Маро. — Я вполне могу поверить, что вы ничего не знаете о голубых кокардах. Знающий об этом ни за что не полез бы сюда, имея на голове красные перья.
— Я надеюсь, вы объясните мне, господа, в чем дело, — сказал Монир, снова низко кланяясь. — Я же, хотя и не имел счастья сразиться под Дилионом, имел достаточно много войны у себя в Марве… Эти проклятые фригийцы, поверьте, хуже оводов…
Отношения с Фригией в последние годы жизни короля Карла были из рук вон плохие. Он попросту выдворил из Толета фригийского посла (нечего и говорить, что Атен ответил тем же), и на восточной границе постоянно пахло войной. После его смерти, усилиями Вильбуа, Рифольяра и Ренара, напряженность была ослаблена. Вскоре после Рождества 1575 года фригийцы прислали в Толет свой k'enqlenom[28], во главе которого стоял барон Кнут, человек малоотесанный, военного склада ума, далеко не дипломат. Но задачи его были просты: подписать договор об обмене послами, и он это сделал. Кнута сменил постоянный посол, граф Марче, изящный царедворец и большой проникатель дворцовых обхождений. Но его качества не спасли его: раскрылись его связи с Лигой Голубого сердца, и он принужден был удалиться, без чести и без прощальной королевской аудиенции. Виргинская сторона закрыла глаза на неблаговидные дела графа Марче, а фригийцы безропотно согласились сменить его. В Толет прибыл граф Финнеатль. Тридцатого июня, через две недели после возвращения королевы из Дилиона, состоялось вручение им верительных грамот.
Жанне он показался похож на Лианкара. «Вот, опять! — с досадой подумала она, — дался мне это Лианкар!» И все же, глядя на нового фригийского посланника, она воочию видела Лианкара, только стриженного коротко, без подвитых Лианкаровых локонов. Тот же лоб, нос, те же чувственные крупные губы, те же усики и удлиняющая лицо эспаньолка — это особенно усиливало сходство. Глаза, правда, были другого цвета, серые, но взгляд — абсолютно такой же. Нехороший взгляд. Вот что всегда настораживало ее в Лианкаре — взгляд, двойное дно в его глазах. Сквозь верхнюю маслянистую пленку проглядывало что-то холодное, гадючье.
Или ей кажется? Она тайком сравнила фригийца с Лианкаром — сходство было полнейшее.
Голубые кокарды Лиги, которые Марвский батальон не успел надеть. А герцог Марвы — вот он, вернейший паладин, готовый к услугам. Фригийские банды в Марве; Лимбар, Санот и Чинор собирают против них ополчения. Это что, война? А господин фригийский посланник — вот он, произносит на хорошем виргинском языке свою речь и улыбается своими красными губами как ни в чем не бывало.
Полнейшее сходство, и не только внешнее.
Однако ей не хотелось занимать этим свои мысли, и она без усилия стала думать о другом: о встрече с Алеандро. Эта встреча была близка, он, вероятно, уже выехал из Генуи.
Выслушав речь графа Финнеатля, она сказала:
— Граф, придите ко мне завтра в пять часов вечера. Я хочу с вами побеседовать.
Это было сказано в гулком зале Аскалера во всеуслышание, в присутствии всего дипломатического корпуса, и все дружно решили, что королева желает показать, насколько важны ей сейчас добрые отношения с Фригией. А Жанна совсем об этом не думала. Эта фраза вырвалась у нее с былой девичьей непосредственностью: ей, непонятно зачем, захотелось поближе рассмотреть человека, столь явственно похожего на Лианкара.
Она приняла его в малой столовой, где был сервирован кофейный стол. Кроме нее, были только Эльвира и Анхела.
Если граф Марче был изящным царедворцем, то граф Финнеатль был изящнейшим; если граф Марче был великим проникателем, то граф Финнеатль — величайшим. К тому же граф Марче изъяснялся только по-французски да по-латыни, а граф Финнеатль свободно говорил и по-виргински: его вчерашняя официальная речь была произнесена им, а не вытвержена наизусть.
Сейчас в нем желали видеть частное лицо, и он был им: любезный, ловкий собеседник, одинаково легко переходящий с предмета на предмет. Он рассказывал, каким образом ему удалось так хорошо научиться по-виргински, он восхищался подвигами Ее Величества и ее очаровательнейших адъютантов в день битвы (дамы, незаметно для самих себя, рассказали ему все), он высказывал политические суждения и читал на память Ланьеля, и неплохо читал. Но вся эта легкая светская беседа шла, так сказать, на поверхности: Жанна изучала графа Финнеатля, и тот чувствовал это. В его глазах все время то появлялся, то потухал странный тревожный блеск. «Нет, это не Лианкар, — думала Жанна, — он все-таки не похож на Лианкара… А вот сейчас поразительно похож. Но ведь он, в конце концов, не виноват в этом…» Она старалась не думать о Лианкаре, но о нем все время думалось, и это сердило ее.
Граф Финнеатль между тем распространялся на философские темы: надо же было о чем-то говорить.
— Мессир Никколо Макьявелли представляется мне великим государственным умом, ибо он учит: если против тебя составлен заговор, убей его главаря, и ты убьешь заговор, ты убьешь его дух и знамя. Этот тезис достоин быть отлитым в бронзе…
