Эльвира Ватала - Великие любовницы

Франция здорово наловчилась в рублении голов. Особенно когда изобретатель — инженер Гильотин — такую полезную машинку, как гильотину, изобрел. Тут особого искусства не требовалось. За палача машина работала. А ты, палач, только смажь хорошо механизм и нажми. И нажимали. Смазывали и нажимали. Нажимали без устали. И вот уже Людовику XVI голову срубили, сейчас очередь до Марии Антуанетты дойдет, потом дойдет очередь до сестры Людовика XVI Елизаветы, и все обошлось без исторических там казусов каких. Головы отрубались с одного маху, пардон, одним нажатием.

Еле успевали исторические художники такой момент, как отрубление королевских голов, ухватить. Пристроится, скажем, такой вот знаменитый Давид, за эскизы которого сейчас коллекционеры безумные деньги платят, где-то на удобном окошке, мимо которого Марию Антуанетту везти будут, с альбомчиком и карандашом в руках, и раз-два, в то мгновение, когда она проезжать в своем возке мимо него будет, с завязанными сзади руками — раз-два, в течение нескольких секунд — мировой шедевр готов. И что вы думаете, дорогой читатель? В этом скупом, поспешном, точном рисунке такая сила экспрессии и жестокого реализма, что впечатляет гораздо больше, чем сотни расписных картин. Коротенькие лохмы волос из-под уродливого чепчика, выпяченная нижняя губа — известный признак всех Габсбургов, презрительная полуулыбка, тяжело опущенные веки, — ничего особенного, всего несколько сильных мазков карандашом. А в сумме? В этом «униженном» облике королевы верно схвачено состояние в ее последние минуты: гордость, презрение к смерти и к тем, кто эту бессмысленную смерть допустил. Как все просто! У гениев всегда все просто, казалось, бери карандаш и… но ни голубя мира Пикассо у вас не получится, ни фресок Леонардо да Винчи, ни мазков Давида. Чтобы в простоте передать так много — надо этими гениями быть. Но не удалось Давиду продолжить свой «бизнес» на других головах. Только он пристроился у своего окошка, осветить исторический момент — поездку Дантона на казнь, как тот, проезжая мимо, оглушил художника презрительным: «Лакей». Всю обедню, то бишь бизнес, художнику испортил, и увековечить для потомков поездку на казнь Дантона Давиду не удалось, зато голос самого Дантона прогремел на века: когда проезжали мимо окон Робеспьера, Дантон крикнул: «Смотри, Робеспьер! Тебя ожидает такая же участь, я волоку тебя за собой». Вождь революции французской не ошибся: вскоре чуть ли не последней от гильотины пала голова Робеспьера. О нет, он был не последний, а предпоследний, последним был палач, которому теперь срубает голову Робеспьер, можете убедиться на прилагаемом рисунке. Такие карикатуры «гуляли» тогда по Парижу.

Почти во всех биографиях мы прочтем, как гордо восходила Анна Болейн на эшафот. Как смеялась своим хрипловатым смехом над всеми: народом, палачом, королем. Как она была «выше» своей страшной казни. Правда во всем этом только та, что она очень тщательно приготавливалась к своей казни. И как каждый человек, боялась. Так боялась, что попросила короля привезти ей из Франции специального палача — специалиста, который не мучил бы ее своим непрофессионализмом. Такой палач был привезен, и отрубили Анне голову не топором, а остро отточенным мечом и с первого разу.

«Принарядите меня, я хочу выглядеть очень красивой, — приказала Анна. Они надели на Анну ее платье из черной ткани, которое расходилось посередине, обнажая ярко-малиновую юбку. Со всей тщательностью причесали ее длинные темные волосы, как будто предстояло участвовать в маскараде или восседать на троне. Страдания смягчили надменные черты. Никогда еще Анна не выглядела такой красивой, с гордо поднятой головой: нервное напряжение подрумянило ее щеки, а большие темные глаза блестели»[48].

Толпа, смотрящая на казнь Анны, молчала. Среди глазеющих был и внебрачный сын короля герцог Гарри Ричмонд. В его чахлости и скорой смерти потом будут обвинять Анну Болейн, что она, дескать, пустила на него «порчу». В колдовстве Анну будет обвинять и сам король, не понимающий сейчас, как он мог так по-школьному влюбиться в эту женщину, пожертвовать для нее так многим. Анне дали перед смертью сказать какую-то речь, и она сообщила собравшейся толпе, что подчиняется воле суда и короля. Призналась ли она в вине? Признаваться не в чем было — вины не было. Девятнадцатого февраля 1536 года голова Анны покатилась по грязным доскам эшафота.

Погибшие и уцелевшие в алькове Генриха VIII

 целевшей будет только одна женщина — шестая жена Генриха VIII, Катерина Парр. «Своими» смертями умрут две жены: третья Джейн и четвертая Анна Клевская.

Ровно через двенадцать дней после казни Анны Болейн Генрих VIII женится на Джейн Сеймур.

Эдаким ангелом, добрым Духом короля, ну прямо Анастасия у Ивана Грозного, предстает Джейн Сеймур в глазах биографов и писателей. Кроткая, покорная, нежная, выбравшая согласно своему характеру и соответствующий девиз: «Обязана служить и покоряться». А не боялась выходить замуж за короля, только что обезглавившего свою вторую жену? Не страшишься за свое будущее, если, не приведи господь, тебе не удастся родить королю наследника? Такие мысли должны были приходить в голову каждой нормально думающей женщине. Не правда ли? Но не Джейн Сеймур. Она — хорошо отлаженный, не думающий механизм. Братья за нее думают. Она механически «тикает» без участия мозга и сердца. Надо полюбить короля? О, она его полюбит и даже будет его сильные боли в ноге успокаивать своей нежной ручкой. Король свалился с лошади, и теперь у него проблема: гниет нога и сильные боли часто не дают ему спать. Надо родить наследника? О, она постарается исполнить желание мужа. Она кротка и, кажется, самая спокойная из всех среди этого неспокойного, лихорадочного улья, каким стал дворец Гринвич. Все с ожиданием и надеждой смотрят на живот королевы, и у всех написано одно и то же: «Ну когда же?» Когда же наконец округлится у тебя, Джейн Сеймур, животик, извещая миру о радостной новости? Все чаще и чаще морщится чело Генриха VIII, одолеваемого сомнениями: «Почему у нее такие маленькие груди и такие узкие бедра? Да способна ли она вообще к деторождению?» Все во дворце охвачены этой лихорадкой и каждое утро стараются угадать — нет ли приятной новости под платьем Джейн? Братья в нетерпении. Их с женами поместили жить во дворце, у них прекрасные должности, их ожидает светлое будущее, но если…

Что станет с ними, если их сестра не оправдает возложенные на нее надежды? Словом, все в Англии неспокойны. Спокойна, кажется, только сама героиня этого беспокойства. Она спокойно ухаживает за больной ногой супруга, спокойно настояла на возвращении во дворец старшей дочери короля Марии, спокойно подружилась с ней, подарила ей дорогое бриллиантовое кольцо и, кажется, даже не догадывается, чем чревато ее безмятежное спокойствие, не подтвержденное беременностью. Мы не знаем, какие знахарские средства употреблял Генрих VIII, идя с супругой в постель. Но, по-видимому, употреблял различные снадобья, почерпнутые из древних лечебников, ибо его желание иметь сына превратилось в какую-то болезненную манию и особенно когда лишился своего внебрачного сына Гарри Ричмонда, умершего от «порчи Анны Болейн».

Ну что же, средств для достойного зачатия ребенка много. Выбирай любой: механический, психический и химический. Если химический — то ассортимент разнообразный, от мушек шпанских, для возбуждения потенции, до «пастилы Сераля» и «порошков Скарабеи», а также разные травочки, собранные специальными бабушками и в определенные дни года и накануне полнолуния. Механический метод заключался в обольщении женщиной своего супруга по примеру проституток. Даже духовники таких жен наставляли: «Дитя, даже самая почтенная жена должна немного походить на женщину полусвета»[49].

Психический метод заключался в том, что надлежало следовать предписанию Корана и иметь с супругой половые сношения не чаще одного раза в неделю.

Ох, Коран, Коран! Странная эта мусульманская религия! Вина там пить нельзя, а вот секс и даже всякая разнузданность в нем не только не запрещалась, а даже поощрялась. Если русский мужик «наваливался» на бабу, позволяя себе любовные бесчинства в полузатуманенных парах алкоголя, то у мусульманина все натрезво, культурно и… дико развратно. «Женское тело должно служить наслаждению мужчины», — такая ортодоксальная догма впитывалась мальчиком чуть ли не с молоком матери. Женское тело возбуждало. В мечети, где все поголовно босые на своих маленьких ковриках били аллаху земные поклоны, выставив зады, женщинам не разрешалось молиться впереди мужчин. Только в задних рядах, дабы выпяченными попками не настраивать мужчин на далеко не религиозный дух.