Елена Раскина - Жена Петра Великого. Наша первая Императрица
— Марта! — крикнул, в свою очередь, Йохан, продолжая бороться. — Беги, приведи Хольмстрема! Этих гадов нужно остановить!..
Собрав остатки сил, Марта вскочила и опрометью бросилась в ворота. Расталкивая толпу выходивших из них людей, она отчаянно пробивалась вперед, туда, где вел своих драгун лейтенант Хольмстрем, единственный человек, который еще мог предотвратить чудовищную катастрофу. На нее смотрели, как на сумасшедшую, а кто-то, ожесточась сердцем от навалившихся несчастий, в ответ больно пихал и бил ее. Несколько раз Марта падала и снова вскакивала, продолжая свою безумную борьбу. Наконец перед ней оказались синие спины уппландских драгун с белыми соляными и черными пороховыми разводами.
— Герре лейтенант! Ханс!! — изо всех сил закричала Марта. — Ради бога, ко мне! Там двое военных хотят взорвать город! Йохан дерется с Вульфом! Скорее, ради бога!!!
Хольмстрем обернулся, как от удара, и его бледное грязное лицо исказилось ужасом и яростью. Ни минуты не колеблясь, он бросился к Марте. Московский полковник Вадбольский, который в это время говорил о чем-то с комендантом фон Тиллау, быстро сообразил, что происходит, и вприпрыжку помчался следом с целой толпой русских солдат. Слава богу, успела!.. От облегчения Марта испытала страшный приступ слабости, зашаталась и почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног…
Но вместо того чтобы мягко принять обмершую девушку на примятую траву, земля вдруг впала в титаническое безумие. Она сотряслась всей своей гигантской грудью, словно в смертельной лихорадке, встала на дыбы и больно ударила Марту в бок так, что бедняжка подлетела в воздух и снова больно шмякнулась о твердь. Обморок после этого, конечно же, не состоялся, и Марта могла почувствовать на себе адскую мощь взрыва. Раскаленная волна воздуха понеслась, закручивая волчком всех, попавшихся на ее пути, срывая шляпы и платки, опрокидывая наземь. Уши рвануло нестерпимой болью — грохот взрыва сотен пудов пороха мариенбургских аресеналов был столь силен, что человеческое ухо глохло, вместо того чтобы услышать его.
Огненный смерч встал над мариенбургскими крышами и разметал их, словно карточные пирамидки. Тысячи огромных камней, сотни тысяч каменных осколков взлетели в вышину и, зависнув на мгновение в зените, с леденящим душу свистом обрушились на землю. Смертоносный каменный дождь пролился на окрестности Мариенбурга.
Старинная надворотная башня пошатнулась под ударом взрывной волны, треснула от фундамента до верхушки изломанной рваной щелью, но устояла. Ее каменным телом защитило от осколков не успевших отойти далеко жителей и защитников города, и среди них поранило лишь несколько человек. Зато на построившиеся в густые колонны роты московитов камни посыпались, словно божье проклятие. Они дробили черепа, сокрушали спины, перемалывали ребра, разносили в щепы приклады ружей. Солдаты, бесстрашно выстоявшие под огнем, в ужасе бросали оружие, закрывали головы руками и опрометью разбегались в разные стороны. Марта видела, как, сбитый камнем, кубарем покатился полковник Вадбольский. За несколько секунд победоносные войска, стоявшие перед воротами поверженного города, превратились в толпу обезумевших людей, думавших только о собственном спасении…
С глухим стуком упал последний камень. Грохот сменился тишиной, прерываемой только стонами и воплями раненых московитов. Победители и побежденные, равно ошарашенные и поверженные случившимся, застыли как завороженные.
Первыми опомнились испытанные в десятках стычек, боев и сражений уппландские драгуны. Общим солдатским разумом они вмиг смекнули возможные последствия взрыва мариенбургского арсенала и без приказа нашли путь к спасению. Смяв немногих вставших у них на пути московитов, синие мундиры устремились к берегу Алуксне. Не скидывая тесных ботфортов — не до них! — солдаты бросались в воду и, отчаянно работая руками и ногами, спешили отплыть подальше. Некоторые из них, судя по всему, думали уйти на тот берег и попытаться проскользнуть мимо московских пикетов, другие забирали вдоль острова, рассчитывая укрыться в зарослях камышей и ивняка. По плывущим с обоих берегов вразнобой защелкали выстрелы, однако безумный гнев опомнившихся от каменного дождя московитов обрушился в основном на оставшихся шведских военных. Офицеры были перебиты, оглушены взрывом или попросту утратили власть над своими людьми. Озверевшей толпой, с ревом направляя отточенные жала багинетов и занося для удара окованные железом приклады, сермяжные пехотинцы набросились на несчастных гарнизонных солдат. В их глазах каждый, носивший шведский мундир, был виновен в этом предательском взрыве, в страшной смерти стольких их товарищей. Мольбы о пощаде были напрасны. Московиты с чудовищной бранью вырывали из охваченной агонией толпы горожан военных, швыряли их на землю, топтали ногами, забивали прикладами, пропарывали багинетами. Иные, выхватив ножи, перерезали своим жертвам горло и со зловещим наслаждением вытирали с лиц густые брызги крови. Офицеров, впрочем, московиты не били, а оттащили от остальных шведов и окружили плотным, ощетинившимся железом кольцом. Видимо, за их пленение можно было получить особую награду.
Тщетно пытаясь спастись от ярости победителей, шведские солдаты пытались укрыться в толпе горожан. Иные становились на четвереньки и ползли между ногами, прячась среди женских юбок, другие пытались протиснуться на середину и в толкучке сбросить мундиры. Не знавшие милости убийцы преследовали их по пятам.
Марта наблюдала за страшными сценами, словно заледенев. Ее измученную душу словно выдуло до дна горячим дыханием взрывной волны, не оставив ни ужаса, ни сожаления, ни страха. Она сидела, словно живая покойница, в одно мгновение потеряв и любимого человека, и волю к борьбе, и вкус к жизни.
Мертвыми глазами она следила, как лейтенант Хольмстрем, выхватив сверкающий палаш, бесстрашно ринулся на убийц. Один рослый московит встретил его с выставленным багинетом. Лейтенант словно мимолетом звякнул о него клинком — багинет отбросило в сторону. Завершая молниеносное полукружие удара, Хольмстрем чиркнул русского концом палаша по горлу. Тот запрокинулся наземь, судорожно подрыгал мосластыми ногами в сбившихся чулках и затих. Бросились навстречу еще двое — Хольмстрем ловко нырнул под удар одного, сделал молниеносный выпад, проткнул его насквозь и сбросил с палаша прямо на багинет второму. Этого неприятеля бравый драгун опрокинул сокрушительным ударом гардой в лицо, но тут на него наскочили разом полдюжины московитов. Хольмстрем не растерялся, отступил на несколько шагов и завихрил своим тяжелым клинком такую опасную круговерть ударов и выпадов, что вся толпа врагов принялась скакать и вертеться, словно одержимые. Наверное, и эти не взяли бы лейтенанта, если бы не очухался солдат с разбитым лицом, не пополз бы вперед по-песьи и не бросился бы сзади непобедимому Хольмстрему под колени. Тут остальные московиты всей оравой навалились на храброго уппландца, вывернули из его руки палаш и принялись молотить его, но не прикладами, а здоровенными мужицкими кулаками. Как видно, такой искусный рубака был нужен им живым.
Тучный бургомистр тщетно пытался протягивать русским ключи от города. Широколицый плечистый солдат схватил их, с плевком швырнул на землю и с размаху всадил в мягкое брюхо городского головы свой багинет. Над обезумевшими от ужаса мариенбургцами блеснула окровавленная сталь… Дети с плачем закрывали ручонками глаза, женщины теряли сознание от ужаса, мужчины тщетно молили о пощаде или хотели с голыми руками броситься на убийц, чтобы погибнуть первыми и не увидеть неизбежного.
Но тут посреди кровавого хаоса убийства и слепого мщения вдруг высоко и отчетливо зазвучали слова молитвы. Пастор Глюк развернул славянское Евангелие и, словно щит, поднял его над головами обреченных людей, навстречу ударам. Он стоял, выпрямившись во весь рост, острия багинетов и шпаг упирались ему в открытую грудь, а он торжественным голосом читал Символ веры по-церковнославянски:
— Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И восшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца…
Вечные слова христианского исповедания слетали с растрескавшихся губ мариенбургского лютеранского священника и подобно ангелам садились на острия багинетов, склоняя смертоносное оружие до земли. Они вливались в пылавшие бешенством солдатские души и гасили в них адский пламень. Тяжело дыша, московиты смотрели на «чудного попа», не в силах сдвинуться с места, не в силах поднять руку для удара. Кровавая пелена ненависти, застилавшая взоры, отступала, и совесть пробуждалась в сердцах вчерашних крестьянских парней при виде невинных жертв. Не одна русоволосая голова склонялась на широкую грудь в запоздалом раскаянии, не одна окровавленная рука, задрожав, творила крестное знамение. Недавние убийцы оглядывались друг на друга, словно прозревшие слепцы:
