Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
Афоня Шмоток возле одной покосившейся избенки спрыгнул с коня, ударил кулаком в низкую дверь, молвил по старинному обычаю:
— Господи, Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас.
Однако из избенки никто не отозвался. Гонцы вошли в сруб. На широкой лавке, не замечая вошедших, чинил хомут невысокий старичок с белой пушистой бородой.
На щербатом столе в светце догорала лучина, скудно освещая сгорбленного посадского с издельем в руках.
В избе стоял густой и кислый запах. С полатей и широкой печи свесились промятые бараньи, телячьи и конские кожи, пропитанные жиром. По стенам на железных крючьях висели мотки с дратвой, ременная упряжь.
— Чего гостей худо встречаешь, Терентий? — громко воскликнул Афоня.
Старик встрепенулся, пристально вгляделся в пришельцев, выронил хомут из рук и засеменил навстречу бобылю.
— На ухо туг стал. Нешто Афонюшка? Ни слуху, ни духу, ни вестей, ни костей. А ты мне вчерась во сне привиделся.
— Помяни волка, а он и тут, — весело отвечал бобыль, обнимая старика. — А это селянин мой — Иванка Болотников. Так что примай незваных гостей, Терентий.
— Честь да место, родимые.
Старик засуетился, загремел ухватом в печи, затем кряхтя спустился в подпол.
— Не время нам трапезовать, Афоня, — негромко проговорил Болотников.
— Теперь уж не спеши, Иванка. Я Москву-матушку знаю. Нонче час обеденный. А после трапезы все бояре часа на три ко сну отходят. Здесь так издревле заведено. Упаси бог нарушить. И к хоромам близко не подпустят. Так что, хочешь не хочешь, а жди своего часу, — развел руками Шмоток.
— Боярину и в будень праздник, им ни пахать, ни сеять, — хмуро отозвался Болотников и повернулся к Афоне.
— Коней во двор заведи да напои вдоволь. Где воду здесь берут, поди, знаешь.
— Мигом управлюсь, Иванка. Мне тут все ведомо, — заверил бобыль и выскочил из избы.
Терентий вытащил из подполья сулейку с брагой да миску соленой капусты с ядреными пупырчатыми огурцами. Когда вернулся в избу Афоня, старик приветливо молвил:
— У старца в келье, чем бог послал. Садись к столу, родимые.
Мужики перекрестились на божницу и присели к столу. Выпили по чарке и повели неторопливый разговор. Вначале Терентий расспросил Афоню о его жизни бродяжной, а затем о делах страдных в селе вотчинном.
Бобыль отвечал долго и пространно, сыпал словами, как горохом. Болотников одернул бобыля и обратился к старому посадскому:
— Как нонче в Москве, отец?
— Худо на Москве, родимые. Уж не знаю как и молвить. Вот-вот смута зачнется противу ближнего боярина Годунова Бориса. Царь-то наш Федор Иванович все больше по монастырям да храмам богомолья справляет, единой молитвой и живет. Всеми делами нонче Борис Федорович заправляет. Недобрый он боярин, корыстолюбец.
— В чем его грех перед миром, Терентий? Ужель правда, что боярин убивец малого царевича.
— Правда, молодший. Отошел к богу царевич не своей смертью.
— А что говорят о том на посаде, отец?
— Разные толки идут, родимые. Намедни углицкий тяглец Яким Михеев праведные слова вещал толпе. Не с руки видно было ближнему боярину под Москвой царевича держать. Государь-то наш Федор Иванович здоровьем слаб, поди, долго и не проживет. А царевич Дмитрий — государев наследник, ему надлежит на троне тогда сидеть. Не по нраву это Бориске. Тогда боярин и умыслил злое дело. Поначалу хотели отравить в Угличе младого царевича. Давали ему ядовитое зелье в питье да пищу, но все понапрасну. Бог отводил от смерти, не принимал в жертву младенца. А Бориске все неймется. Собрал он в своих хоромах дьяка Михайлу Битяговского, сына его Данилу, племянника Никиту Качалова да Осипа Волохова и повелел им отъехать в Углич, чтобы младого царевича жизни лишить.
Царица Марья в своем уделе злой умысел их заметила и стала оберегать Димитрия. В тереме у себя держала, шагу от него не ступала. Все боялась. Молитвы скорбные в крестовой палате творила, затворница наша горемычная. А убивцы в сговор с мамкой Димитрия вошли, подкупили её золотыми посулами. Мамка-то царицу Марью днем усыпила и наследника во двор вывела. Подскочил тут Данила Битяговский с Никитой Качаловым и царевича ножом зарезали. Сами бежали со двора. Мыслили, что тайно дело сделали, да не тут-то было. Видел их со звонницы соборный пономарь Федот Афанасьев. Ударил он в колокол набатный. Сбежался народ к цареву терему и увидел злодеяние. Кинулись убивцев искать. Хоромы их разбили, а Битяговских и других злодеев смерти предали. Царевича в соборную церковь Преображенья в гроб положили, а к царю Федору Ивановичу спешно гонца с грамотой снарядили. Перехватил гонца ближний боярин, повелел его к себе доставить. Грамоту у него отобрал, а написал другую, что-де царевич Дмитрий сам на нож наткнулся по небрежению царицы Марьи. Подали обманную грамоту государю. Зело опечален был Федор Иванович вестью скорбной. Указал по всей Руси панихиды служить, раздавать милостыню нищим, вносить вклады в монастыри и церкви. Святейший патриарх Иов, знать, тоже той грамотке поверил и объявил вчера на соборне, что смерть царевича приключилась судом божьим. Вот так-то, родимые…
Помолчали. Терентий налил из сулейки еще по чарке. Болотников пить не стал, впереди нелегкая беседа с князем. Как еще все обернется. А Терентий понуро продолжал:
— В слободах смута растет. И не в царевиче тут, ребятушки, дело. Ремесло встало, пошлины да налоги всех задавили. Куска хлеба стало купить не под силу. Половина посадских мастеров на правежах стоят. Меня тоже батогами били. Хворал долго, еле отошел. Слобожан ежедеиь на крепость водят. По торгам, кабакам и крестцам истцы шныряют — глаза да уши ближнего боярина. Тюрьмы колодниками переполнены. На Болоте да Ивановской площади, почитай, каждую неделю палачи топорами машут. Ой, худо на Москве, родимые…
Афоня участливо покачал головой, встал из-за стола, прошелся по избе и приметил ребячью одежонку на краю лавки.
— Чья енто, Терентий?
Старик кинул взгляд на лавку, и сморщенное лицо его тронула добрая улыбка.
— Мальчонку одного пригрел. На торгу подобрал. Батька у него в стрельцах ходил, помер на рождество, а мать еще года три назад преставилась. Пожалел сироту да и мне теперь с ним поваднее. Одному-то тошно в своей избенке, а он малец толковый. Своему ремеслу нонче обучаю. Аникейкой кличут мальчонку. Озорной, весь в батьку-бражника. Все речет мне, что когда подрастет, то в стрельцы поверстается. Охота, сказывает, мне, дедка, ратную службу познать да заморские страны поглядеть.
— Ишь ты, Еруслан! — крутнул головой Афоня.
— Чего не пьешь, молодший? — спросил Иванку Терентий.
— Спасибо за хлеб-соль, отец. Ты уж не неволь нас. Вот дело свое завершим, тогда и по чарочке можно. Айда, Афоня. Не сидится мне. Покуда по Москве пройдемся, а ты, отец, за конями присмотри.
— Неволить грех, родимые. Ступайте к князю с богом. Окажи, господь, мирянам милость свою, — напутствовал Терентий гонцов.
Глава 6
На Ивановской
Мокринским переулком селяне вышли на Москворецкую улицу.
— Экое зловоние здесь, — хмыкнул Болотников.
— А тут Мытный двор стоит, Иванка. Сюда, прежде чем на торг попасть, всю животину сгоняют, пошлину с неё взимают и каждую коровенку, свинью и куренку мытенной печатью пятнают. Без сей отметины на торг не допускают. А кто без печати придет — тому кнут да полтину штрафу. Видишь, сколь всякой живности пригнали. Тут же и забивают многих — отсюда и вонь, — пояснил Шмоток.
За Мытным двором вскоре потянулись Нижние торговые ряды — хлебный, калачный, соляной да селедный. Здесь также было немноголюдно: базарный день обычно кончался до обеда.
Гонцы, обойдя церковь Николы Москворецкого, поднялись к храму Василия Блаженного. Болотников снял шапку, вскинул голову и залюбовался великим творением русских умельцев.
— Не ведаешь ли, Афоня, кто сей дивный храм возводил, — спросил молодой страдник.
— Как не знать, Иванка. Мастера те всей Руси ведомы — Барма да Постник Яковлев. Здесь когда-то деревянная церковь святой Троицы стояла. А когда царь Иван Васильевич басурманскую Казань осилил, то повелел старую церковь снести и вместо неё собор Покрова поставить. Святое место. Тут на кладбище прах юродивого Василия Блаженного покоится. Сказывают, почитал его покойный государь.
Против Москворецкого моста, возле Лобного места, Болотников вновь остановился. Внимание его привлекла огромных размеров бронзовая пушка, установленная на деревянном помосте.
— Всем пушкам — пушка! Одно дуло, почитай, с полсажени, — восхищенно проговорил Иванка и прочитал вслух надпись: «Слита бысть сия пушка в преименитом и царствующем Граде Москве, лета 7094[70], в третье лето государства его. Делал пушку пушечный литец Андрей Чохов[71]»
