Елизавета I - Маргарет Джордж

– Адресовано мне? Как предупредительно с его стороны!

Я сжала свиток в пальцах, ощущая важность даже в самой его увесистости.

– Едва ли, ваше величество.

– Но он не пожалел лучшего пергамента.

Бёрли не улыбнулся.

– Хотела блеснуть остроумием, – пояснила я. – Неужто мое чувство юмора мне изменило?

Он изогнул губы, изображая улыбку:

– Нет, ваше величество. Я поражен вашей способностью видеть забавное даже в подобных вещах. – Он взял у меня из руки свиток. – Таких там сотни, набитых в трюмы кораблей армады. Семена зла, готовые засеять Англию.

– В отличие от одуванчикового пуха, что летает сам по себе по воле ветра, их не посеют, если испанские сапоги не ступят на английскую землю. А они на нее не ступят.

– Агентам Уолсингема удалось выкрасть этот свиток, а также копию письма, составленного одним из советников короля Филиппа. Я почти готов поверить, что нет ничего, что этот человек не мог бы раздобыть или разузнать.

Я взяла письмо. Оно, разумеется, было на испанском, но для меня это не преграда. Впрочем, читая, я едва не пожалела, что понимаю его. Это был тщательно продуманный меморандум и рекомендации испанскому королю относительно его действий после того, как испанцы завоюют Англию. Меня следовало взять живой и передать в руки папы.

– Даже не сомневаюсь в части распоряжения его святейшества. В булле говорится, что… – я пошевелила пальцами, сделав Бёрли знак вернуть мне пергамент, и нашла в тексте нужное место, – …мои деяния и изъяны таковы, что «одни делают ее неспособной править, а другие – недостойной жить». Он объявит о лишении меня всей власти и королевского достоинства, тем самым провозглашая мое правление незаконным, и избавит моих подданных от подчинения мне. Посему его святейшество – бывший Великий инквизитор Венеции – намерен отправить меня на костер.

Я поежилась. Это было не смешно. Далее его святейшество приказывал всем объединить усилия с «католической армией» герцога Пармского и «короля католиков», то есть Филиппа II Испанского. В заключение он обещал полную индульгенцию всем, кто поможет меня свергнуть.

Под конец я все-таки засмеялась. Именно из-за беззастенчивой торговли индульгенциями Мартин Лютер поднял восстание против католической церкви.

– Индульгенции! Вот чего по-прежнему хочет мир! Не очень-то они изобретательны в поиске новых способов поощрения. – Я швырнула буллу на пол.

– Он также предложил испанцам миллион дукатов за вторжение в Англию.

Я ушам своим не поверила:

– Он объявил за нас награду?

Бёрли пренебрежительно вскинул голову:

– Крестьянский папа, как он любит себя именовать, не так-то прост. Деньги будут выплачены только после того, как испанцы ступят на нашу землю. Никаких авансов.

– Значит, он в любом случае внакладе не останется. – (Старый стервятник. Он надеется сделать из Англии труп, который сможет расклевать? Не бывать этому!) – Пошлите за секретарем Уолсингемом и графом Лестером. Нам надо обсудить положение дел до общего собрания Тайного совета. Вы трое – движущая сила правительства.

Бёрли покачал головой, на что я возразила:

– Давайте без ложной скромности. Вы же знаете, что это так. Вы – мой дух, Лестер – мои глаза, а Уолсингем – мой бдительный мавр. Жду вас троих после обеда.

Я поднялась, давая понять, что разговор окончен. Изобличающие бумаги я аккуратно сложила в шкатулку для писем и заперла ее на ключ.

Подошло время обеда. Обыкновенно я ела в маленькой гостиной в обществе нескольких дам из своего ближайшего окружения, хотя в Главном зале всегда был накрыт пышный стол: там трапезничали придворные не из самых знатных и домашняя прислуга, мое же место пустовало. У меня мелькнула мысль, не стоит ли показаться сегодня на людях: в последний раз я делала это пару недель назад. Но я решила, что не стану. Не хотелось, чтобы все на меня смотрели. Папская булла и призыв к оружию выбили меня из колеи сильнее, чем я готова была признать.

– Мы все вместе поедим здесь, – сказала я своим придворным дамам.

Из них ближе всего мне были три: Кэтрин Кэри, моя двоюродная племянница; Марджори Норрис, подруга моих детских лет, и Бланш Пэрри, моя старая кормилица.

– Откройте окна, – попросила я Кэтрин.

День был ясный и погожий, из тех, когда в воздухе танцуют бабочки. Иной май – всего лишь зеленая зима, этот же выдался теплым и благоуханным. Как только окна приоткрыли, в гостиную ворвался внешний мир.

Посреди комнаты был накрыт маленький стол, где мы могли поесть без лишних церемоний, если не считать слуги, обязанного снимать пробу с каждой моей трапезы.

Аппетита у меня не было, его отбила папская булла. Впрочем, я всегда отличалась умеренностью в еде, так что моя тарелка, оставшаяся почти нетронутой, не привлекла ничьего внимания.

Марджори, дородная уроженка Оксфордшира, всегда ела от души. Вот и сейчас она налегла на внушительную порцию свиного рагу, запивая ее элем. Кэтрин, маленькая и пухленькая, обыкновенно клевала как птичка, так что для меня всю жизнь было загадкой, как она умудряется оставаться такой круглолицей. Марджори была лет на пятнадцать меня старше, Кэтрин – на пятнадцать же моложе. Старой Бланш Пэрри стукнуло восемьдесят. В последнее время она почти совсем ослепла и вынуждена была уступить свою должность хранительницы драгоценностей короны более молодой Кэтрин. Сейчас она сидела за столом и ела исключительно по привычке и на ощупь, глядя в пустоту перед собой бельмами глаз.

Поддавшись внезапному порыву, я наклонилась и похлопала ее по руке – старая кормилица вздрогнула от неожиданности.

– Я не хотела тебя напугать, – сказала я.

Однако прикосновение к пергаменту ее руки успокоило меня.

– И не стыдно же вам так пугать старуху! – укорила она.

– Бланш, ты вовсе не старуха.

– Если восемьдесят не старость, когда же она начинается?

– На несколько лет позже, чем в возрасте присутствующих, – отвечала я. – Лет в девяносто.

Был ли при моем дворе кто-то за девяносто? Я таких не припоминала. Значит, можно было назвать эту цифру с чистой совестью.

– Ну, миледи, находятся и такие, кто считает старой вас! – язвительно заметила кормилица.

– Вздор! – отрезала я. – С каких пор пятьдесят пять – это старость?

– С тех пор как вы достигли этого возраста, он перестал быть таковым, – вставила Кэтрин.

– Пожалуй, мне стоило бы назначить вас послом в какую-нибудь державу, – заметила я. – Какая дипломатичность! Но, дорогая кузина, мне невыносима одна мысль о том, чтобы расстаться с вами. И потом, разве вы хотели бы жить среди французов или датчан?

– Французы знают толк в моде, а датчане – в выпечке, – подала голос Марджори. – Неплохой выбор.

Я едва ее слушала.

– Армада готова отправиться