Девушка из цветочной лодки - Ларри Фейн
Я провела девочку по краю толпы мимо лавки, где торговали соевым творогом, а потом мимо кузницы, с трудом протиснувшись через многочисленное семейство аптекаря, чья родня уносила драгоценные травы и грибы подальше от пиратов.
Наконец вдали появился храмовый комплекс, окруженный морем людей.
— Наш единственный шанс — попасть внутрь, — сказала я.
Между нами внезапно влезла женщина с дикими глазами и дернула девочку за волосы — возможно, в поисках своей пропавшей дочери. Я не успела дотянуться до нее, как мне в лицо ударила птичья клетка. Сумасшедшая растворилась в толпе. Я выплюнула перо, и мы ринулись дальше. Молельный зал и чердаки храма были битком набиты, а маленький дворик кишел людьми. Монахи пытались закрыть тяжелые деревянные ворота, но мимо них просачивались целыми семьями, игнорируя крик: «Только женщины и дети!»
Это же мы: ребенок и двадцатишестилетняя женщина.
Я подхватила девочку и бросилась к сужающемуся входу вместе с десятью или двенадцатью другими страждущими, и уже ухватилась за край ворот, когда из меня внезапно выбили дух.
— Танка тут не место! Прочь, шлюха!
Толстый китаец без шеи и с грушевидной фигурой погнал нас прочь. Он не был монахом: просто какой-то местный поборник справедливости. Я отпустила девочку и попыталась обойти его. Толстяк повторил мои движения. Мы продолжали этот танец крабов, а окружающие лаяли на нас, как собаки:
— Ганка-шлюха! Ганка-шлюха!
Девочка пнула толстяка по ногам.
— Иди в храм, — приказала я. Вместо этого она вонзила ногти в его плоть.
Толпа глумилась все громче.
— Ганка-шлюха! Курица[12], живущая на воде!
Толстяк решил ткнуть девчонку шестом. Я схватилась за палку, пытаясь лишить противника равновесия, но он размером и темпераментом напоминал разъяренного буйвола.
— Шлюха! Грязная тварь…
Ворота храма закрывались. Всего три-четыре шага влево, и я смогу проскользнуть внутрь. Буду в безопасности. Буду свободна. Но как же девчонка? Пока я оторву ее от ноги толстяка, ворота уже закроются, оставив нас обеих на милость пунши и приближающихся пиратов. Я не виновата, что девчонка совершила такую глупость, и все же она пыталась спасти меня.
Крики вонзились мне в уши, пробирая до костей. Я поднырнула под качающийся шест, сорвала девчонку с ноги обидчика и буквально швырнула в сужающуюся щель между воротами и стеной, после чего сама бросилась следом, но было слишком поздно. Ворота захлопнулись перед самым моим носом, зажав рукав куртки огромными деревянными челюстями. Я стучала и пиналась, едва слыша собственный голос:
— Откройте! Я вам заплачу!
Ответом мне был грохот засова, который вставили в паз.
Теперь я стала мишенью для любой кары, которой возжелал бы для меня толстяк-пунти. Я повернулась к своему мучителю, но он растворился в бегущей толпе.
В дальнем конце переулка в лучах заходящего солнца в деревню хлынули пираты.
Я попыталась высвободить рукав, но шелк не поддавался. Упершись одной ногой в ворота, я наконец выдернула куртку, оставив в шелке зияющую рану.
В нескольких шагах появился первый пират в черной повязке. Стоявший рядом старик замахнулся на него палкой. Свист ножа, после чего трость и удерживающий ее кулак скрылись в брызгах крови. Мимо протащили за волосы женщину. Куда бежать? Переулок превратился в бурлящий котел, где сталкивались множество тел, хаотично двигаясь в разных направлениях.
Увидев какого-то парнишку, протискивающегося в узкую щель между домами, я рискнула и рванула сквозь толпу. Переулок был угольно-черным, и здесь жутко несло выгребной ямой, зато можно было спрятаться до конца налета. Я поскользнулась на чем-то жирном, рухнув на кучу мусора, когда на стенах заплясал свет факелов.
Я свернулась калачиком, зажмурилась и затаила дыхание. Какой-то парень с клочковатой бородой поднял фонарик и заглянул в переулок, оскалив зубы, словно заметил меня.
Я обдумывала защиту: вонзить ему ногти в глаза или резко ударить кошельком? Комок мусора в лицо, вероятно, лучшее решение.
Второй пират похлопал бородатого по плечу, и через мгновение они скрылись.
Я, спотыкаясь, вышла с другого конца переулка на затянутую дымом улочку, залитую красным светом. Две женские фигуры выбежали из горящего дома, за ними гнались бандиты. Бумажное окно в нескольких шагах от меня вспыхнуло. Где-то внутри молила о пощаде женщина.
Все стало ясно. Мужчины налетчиков не интересовали. Половину девушек взяли с цветочных лодок и отдали на потеху пиратам. Но я не собиралась туда возвращаться. Лучше уж умереть.
Голоса заполонили переулок у меня за спиной. Отступать некуда. Я жалась к стенам, пробираясь сквозь сумерки подальше от костров, и чуть не провалилась через открытую дверь в темную пустоту, где явственно пахло жареной курицей. Это был чей-то задний двор.
Я подергала дверь с другой стороны, но обнаружила, что она крепко заперта.
— Я ев деревни. Впустите меня! — Но в ответ на стук лишь истерично залаяла одинокая собака.
Полуразрушенная каменная стена служила грубой лестницей, ведущей на крышу. Легкий дождь слегка увлажнил черепицу. Просунув пальцы сквозь щель, я смогла подтянуться, выбраться на крышу и лечь плашмя. Черепица больно колола в грудь. А нет, это мое сердцебиение. Помедленнее, сердце. Здесь ты в безопасности.
С крыши я могла видеть рыночную площадь и разворачивающуюся внизу адскую драму. Одни пираты выбегали из лавок с мешками награбленного, другие гнали женщин по грязному переулку. Собаки, встревоженные пожарами, мчались в разные стороны.
Я так вцепилась в черепицу, что даже оторвала одну. Я боялась, но меня пугали не пожары и не судьбы людей, которых я узнавала в зареве огня. Даже в детстве деревня казалась мне чужой. Достаточно вспомнить насмешки, которыми меня осыпали: «Грязная танка! Растет без матери! Дочь пьянчуги!», «Оставь рыбу и проваливай. Нет, больше я тебе не заплачу». Из новенького появилась только «шлюха-танка», но смысл не особо изменился. Местные всегда относились ко мне с презрением. Так что при виде пожарищ у меня в душе ничего не дрогнуло. Я боялась только за себя.
Где-то внизу закричала женщина. Я знала, что лучше не высовываться, но подползла к краю крыши и посмотрела вниз.
Крупный мужчина повалил девочку-подростка на землю, а двое других бандитов стаскивали с нее брюки. Отвращение к мужчинам было сильнее, чем жалость к девушке: она была пунти и в
