22 июня, ровно в четыре утра - Влад Тарханов
Так и решилась судьба петровского мальчугана, на всю жизнь запомнившего то щемящее чувство радости и гордости, что переполняло его, когда несколько десятков всадников под звуки военного оркестра, сопровождаемые двумя колоннами пехоты, прошлись зимним городком. Отец ушел с красными. Ушел, чтобы уже не вернуться. Погиб в первом же бою под Саратовом, словив грудью осколок вражеского снаряда. А одиннадцатилетний Саша остался в семье старшим мужчиной. В Гражданскую дети взрослеют мгновенно. Он нанимался на любую работу, семья голодала, мама тоже работала из последних сил, но никто не побирался, держались друг за дружку. Так и выжили. А еще он запомнил день 27 января 1924 года, когда в Петровск пришла весть о смерти Ленина. И тогда весь городок вышел на улицу. Мороз был отчаянный, Сашка натянул на себя отцовскую шапку, которая была ему великовата, да его-то шапка совсем перестала греть из-за дыр. Эту пришлось подвязывать веревочкой, так, в нелепой громадной шапке он и пошел за людьми. Они шли к центру, кто-то в черном пальто нес портрет вождя с траурной черной лентой, рядом с ним шли красноармейцы в буденовках, кто-то, кто оделся потеплее, несли знамена и плакаты. И какая странная тишина была над городком, ни удара колокола над церковью, ни привычного гомона толпы — только скрип снега под ногами, да дыхание возбужденных людей, у которых, казалось, сил на слезы уже не было. Тогда молодой паренек и принял решение связать свою судьбу с революцией, отомстить врагам, которые свели отца и Ленина в могилу. Он тогда как-то не разделял врагов, убивших отца и убивших Ленина. Это потом, уже в органах, понял, что внутренний, затаившийся враг куда опаснее врага явного, который воюет против тебя с открытым забралом.
А сейчас капитан Липатов смотрел на молодого политрука, который был его моложе на какой-то неполный десяток лет, вот только разница эта казалась ему значительно большей.
— Аркадий, присаживайся, чай будешь? Нет, ладно, тогда… у меня дело к тебе есть.
— Слушаю, Александр Михайлович!
Аркадий знал, что в разговорах с глазу на глаз капитан Липатов уставщины не терпит. Этот мощный, даже чуть грузный саратовец с круглым открытым лицом и тонкими «ворошиловскими» усиками, был в общении прост, но он точно знал, когда надо перейти на официальный тон, одернуть подчиненного, поставить на место. Выволочку делал подчеркнуто спокойно, без крика и мата, но так, что проштрафившийся готов был провалиться сквозь землю, выходил от коменданта с твердым намерением взять себя в руки. А получалось это у кого как… по-разному.
— Смотри сюда.
Аркадий уставился на карту, где был отмечен участок границы, за который отвечала его комендатура. Комендант уткнулся в хорошо знакомую ему излучину Прута, там, где река образовывала несколько островов, один из них достаточно большой, а за этим островом начиналась протока, а еще чуть-чуть дальше по течению получалось озеро, которые местные называли Прутец. Маленькие острова были нашими, большой, по договору, оставался за румынами. Небольшое село Бауцэнь[2] находилось в восьми километрах выше по течению, а тут начинались плавни, которые тянулись по берегу реки на несколько километров.
— Если что начнется, — капитан прислушался к себе, подумал, потом упрямо повторил, — если что начнется, тут вроде место спокойное, но тревожно мне. Предчувствия. Конечно, главный удар они должны нанести здесь, чтобы мост захватить, но в районе озера могут попытаться высадить десант. Если там даже небольшая группа закрепится, будет плохо. Переправу соорудить — дело плевое. Ты, как комсорг заставы, удели этому участку внимание, с бойцами поговори, пусть не расслабляются.
Аркадий кивнул головой, мол, все понял, он предпочитал не растекаться мыслию по древу, вот только это капитанское «если что начнется» очень и очень ему не понравилось. Ну да, газеты, заявления ТАСС, приказы, только пограничники, они ведь и глаза имеют, и уши, и приказано на границе держать их востро… А еще предчувствие. Было ощущение, было, почти тогда, перед походом в Бессарабию. Тоже было ощущение, но какое-то другое. А сейчас как гроза надвигается. Такое вот ощущение. И не у него одного.
— Выполняйте, младший политрук, свободны.
И капитан Липатов уставился на карту, как будто там был ответ на какие-то важные вопросы, заданные этому листку раскрашенной бумаги. А Аркадий вышел из здания комендатуры, потом вспомнил про болезнь инструктора, забрал из вольера Абрека, так он и очутился в предрассветную рань на позициях секрета пограничников, впрочем, проверять, как службу несут, ему было не впервой. Вот и вышел почти ночью, как только небо начало сереть. А тут такая гроза!
Полыхнуло, да еще крепко, судя по звуку, совсем невдалеке. Ударило вспышкой по глазам еще раз, потом еще и еще, но по всполохам и отзвукам грома Аркадий уловил, что гроза смещается ниже по течению реки, что этот ливень уже ненадолго, но дождь затянулся, предчувствия выросшего в южных и теплых краях политрука не оправдались. Правда, стена дождя стала не такой плотной, так что стали видны очертания пограничников. Аркадий увидел, как небо начало понемногу светлеть, пусть только с кромки воды, но все-таки светлеть. Гроза оставила дождь, который и не собирался прекращаться, а сама уходила все дальше и дальше на восток.
Глава вторая. Перебежчик
21 июня 1941 года.
Они наверняка пропустили бы его. Аркадий был какое-то время дезориентирован ливнем, грозой, где-то бдительность потерял, да и немудрено было в такой обстановке потеряться. Гроза ушла дальше, к низовьям реки, да и ливень уже перестал быть той непроницаемой стеной, за которой ничего и никого не было видно. Но вода всё ещё лилась непрекращающейся сетью, влажная земля парила, поднимая марево тумана. Сначала зашевелился брезент, из-под которого показалась умная и настороженная морда овчарки. Собака вылезла из-под укрытия, сразу же шкура ее стала мокрой, но она даже не думала отряхиваться: что-то привлекло ее внимание. Политрук стал смотреть в сторону, куда было направлено внимание Абрека, но пока что ничего, или же нет? Как будто мелькнула
