Александр Золототрубов - Опальный адмирал
Для Кузнецова это была первая потеря корабля в его службе, что обострило его чувства до предела, но Горшкова он выслушал сдержанно.
— Клянусь вам своей честью, товарищ командующий, я сделал все что мог, — дрогнувшим голосом произнес Горшков.
— Где погибший рабочий?
— Я поручил своему заместителю доставить его родне, оказать необходимую помощь в похоронах.
Уточнив еще ряд моментов, Кузнецов сказал:
— Я не вижу вашей вины в этой трагедии. Так и доложу высшему начальству.
— Я очень переживаю за то, что произошло. — Горшков почувствовал, как ползут по лбу капельки пота. — Я так старался, и вдруг…
— Напишите на мое имя рапорт, в котором изложите все обстоятельства дела. — Николай Герасимович задумчиво потер пальцами щеку. — И еще: поручите штурману проложить на кальке курс движения отряда кораблей и обозначьте место, где погиб эсминец…
С болью в душе Кузнецов доложил шифровкой о ЧП в Москву. Теперь он ждал, что ответят ему. На другой день на его имя поступила телеграмма от наркома ВМФ Фриновского{Фриновский Михаил Петрович (1898–1939) — командарм 1-го ранга (1938), в 1933–1938 гг. начальник пограничной и внутренней охраны НКВД, в 1938–1939 гг. нарком ВМФ СССР.}. Депеша была короткой, как выстрел: «Вам срочно прибыть в Москву». Член Военного совета флота Волков увидел, как побледнел Кузнецов.
— Что-нибудь серьезное? — только и спросил Волков.
— Вот прочти. — Комфлот отдал ему листок.
— Худо дело, Николай Герасимович, — ознакомившись с телеграммой, сказал член Военного совета. — Можешь и под трибунал загреметь. Надо снять с должности комбрига Горшкова, это он нас подвел.
— Яков Васильевич, Горшков невиновен в гибели корабля, — возразил Кузнецов. — Руководил он операцией грамотно. Все дело в лютом шторме.
— Жалеешь Горшкова, а тебя никто не пожалеет, — упрекнул его Волков. — Человек ты не без таланта, умен, море булькает у тебя под тельняшкой. Я боюсь, что начальство это не оценит. Ты же знаешь, уже немало арестовано нашего брата.
— Поживем — увидим! — усмехнулся Кузнецов, а про себя отметил: «Он прав: вождь суров и пощады от него не жди!»
(Случилось, однако, так, что вскоре арестовали не комфлота Кузнецова, а члена Военного совета Я. В. Волкова: его обвинили во вредительстве на флоте и отправили в лагеря. Кузнецов вновь увидел Волкова в 1954 году. Оказалось, десять лет он провел в тюрьме где-то в Сибири. Приехал в Москву и прямо с вокзала прибыл к Кузнецову на службу. Николай Герасимович сделал все необходимое, чтобы помочь ему. «Когда мы поговорили, — рассказывал Кузнецов, — я попросил Якова Васильевича зайти к моему заместителю по кадрам и оформить нужные документы. «Какой номер его камеры?» — спросил, горько улыбнувшись, бывший член Военного совета. Тюремный лексикон въелся в него за эти годы».
То, как тепло отнесся Кузнецов к своему соратнику по флоту, тронуло Волкова, и слез своих он не скрывал. «Смешно было бы отнести себя к героям, — писал он Николаю Герасимовичу в августе 1961 года. — Нет, я просто мученик, не пошел на провокации, не торговал совестью и честью, не дал показаний на себя и на других, не дал «сетку» по ВМА, ВМУ и ТОФ. А какую «сетку», я до сих пор не знаю, но за это меня били смертным боем, истязали, делали «котлету», вешали, расстреливали (фиктивно), но процедура была проведена по всем правилам, с «жузой», а затем — «отставить!» — завтра расколем до того места, где спина теряет свое благородное название… Вот почему я прошу тебя дать мне свое фото, чтобы дети и внуки смотрели на того, кто активно вмешался и помог мне быстрее вернуться к жизни». — А.З.)
Поездка в Москву тревожила Кузнецова. А вдруг и вправду арестуют? Поэтому, прежде чем сесть в поезд, он черкнул матери Анне Ивановне, которая все еще жила в деревне Медведки, что находилась близ города Котласа (отец Герасим Федорович Кузнецов умер летом 1915 года, когда Николаю исполнилось одиннадцать лет): «Мама, дорогая моя, давно тебе не писал, ты уж прости, много у меня разных и важных дел. Тебя я очень люблю и сильно скучаю. Как ты, не шалит сердечко? Побереги себя. Обо мне не волнуйся — у меня все хорошо. Надеюсь, что скоро встречусь с тобой. Целую. Твой Колька».
Подхватив саквояж, Николай Герасимович поспешил на вокзал. По дороге заехал к секретарю Приморского крайкома ВКП(б) Пегову, с которым давно дружил. Тот был на месте.
— Николай Михайлович, просьба к тебе, — сказал Кузнецов необычно грустно и раздумчиво. — Вот это мое письмо передай, пожалуйста, матери, если со мной что-нибудь случится. Сам знаешь, куда вызывают…
— Мрачные у тебя мысли, Николай Герасимович, — осадил его Пегов. — Твоей вины в гибели корабля нет. И еще. Прежде чем наказать человека, проводят расследование, а уж потом…
— В ноябре тридцать седьмого командующего флотом, моего шефа Киреева{Киреев Григорий Петрович (1890–1938) — флагман 1-го ранга (1935), в 1937–1938 гг. командующий Тихоокеанским флотом.} вызвали в Москву, арестовали там, и сюда он больше не вернулся. До Киреева в Москву уехали Викторов и Окунев и тоже не вернулись. А ты говоришь — расследование!
Пегов смутился, на щеках даже появилась краснота, а в черных глазах — настороженность.
— Я уверен, что ты сюда вернешься, — сказал он и вмиг повеселел. — Мы еще не раз сходим с тобой на рыбалку, а в лесу постреляем глухарей.
— Хотелось бы, — обронил Кузнецов.
Всю неделю, пока ехал в скором поезде, он чувствовал себя каким-то отрешенным, под стук колес то и дело в голове возникал вопрос: как с ним поступят? Даже в Москве, когда его принял нарком ВМФ Фриновский, настроение не изменилось. Нарком был высок ростом, худощавый, большие серые глаза холодно блестели. До этого Фриновский ведал пограничной охраной и к флоту отношения не имел, и то, что его назначили командовать военным флотом, удивило Кузнецова. Но он был настороже и вопросов не задавал. А Фриновский жестко, как привык, наверное, разговаривать с людьми на границе, спросил:
— Как вы умудрились угробить новый корабль? — На его лице застыла едва заметная ухмылка, а в глазах замельтешили злые огоньки. — Докладывайте, я слушаю. Только без оправданий. Я этого не люблю.
Кузнецов объяснил, как все было.
— Вам придется держать ответ перед правительством, — предупредил нарком. — Завтра в десять утра начнет работу Главный военный совет ВМФ. Прошу не опаздывать.
«Черствый, как сухарь, даже не спросил, как я доехал, где остановился, что меня тревожит», — грустно подумал Кузнецов, покидая кабинет наркома.
На Главном военном совете ВМФ обсуждались проблемы стратегического развития большого флота, строительства новых кораблей. Кузнецов не был безучастным ко всему этому и, когда взял слово, говорил о подготовке кадров для военного флота, создании новых военно-морских баз. Он внес предложение вывести из Владивостока торговый порт в бухту Находка и превратить город в закрытую военную базу.
— Сейчас Владивосток похож на проходной двор, — съерничал Николай Герасимович. — Все, кому не лень, приходят на причалы и разглядывают наши корабли. Есть среди зевак и иностранцы со своих транспортов и судов, среди них особенно выделяются японцы. Такое положение продолжаться не может!..
— У вас весьма зрелые мысли, — сказал ему во время вечернего чая нарком ВМФ Фриновский. — Мы это дело учтем.
— Давно бы пора учесть, — обронил Кузнецов.
На заключительном заседании, которое проходило в Андреевском зале Большого Кремлевского дворца, кроме Сталина Кузнецов увидел членов Политбюро Молотова, Ворошилова, Жданова, Микояна, Калинина. Судя по улыбкам и репликам, у всех было хорошее настроение. Выступали флотские военачальники Фриновский, Юмашев, Левченко, Дрозд…
— Разрешите мне? — Кузнецов поднялся с места и подошел к трибуне. — Товарищи! — Голос его в притихшем зале прозвучал звонко, как натянутая струна. — Почти год я был в республиканской Испании, где в боях и на суше сражались наши добровольцы. Там я увидел много нового и ценного в использовании военного флота против мятежников Франко. Мы участвовали в конвоировании транспортов с оружием и боевой техникой, которые приходили из Советского Союза, охраняли их от нападения кораблей противника. Что хотелось бы подчеркнуть в первую очередь? — горячо продолжал комфлот. — Хочу сказать о важности для флота высокой боевой готовности, о противовоздушной обороне кораблей и военных баз по опыту войны в Испании…
Говорил Кузнецов о том, что хорошо знал и что внедрял на кораблях Тихоокеанского флота. Но когда он коснулся гибели эсминца «Решительный», Сталин вдруг прервал его:
— Скажите нам, вы приняли все меры для спасения корабля?
Голос у вождя был сух, слегка скрипуч. Комфлот, однако, не смутился, он честно заявил, что люди стойко боролись за спасение эсминца, но сильный шторм сделал свое цело.
