Фриц Маутнер - Ксантиппа
Сам же Сократ выслушал довольно равнодушно сообщение своей приятельницы, а когда Аспазия упомянула о маленьком недостатке Ксантиппы, он заметил:
— Только из-за этого я, пожалуй, не прочь на ней жениться: хромая жена, по крайней мере, не сумеет всюду бегать за мужем.
Хотя Сократ постоянно отшучивался, когда его спрашивали, намерен ли он в самом деле жениться на Ксантиппе, Аспазия продолжала дело сватовства, вполне уверенная, что предположенная женитьба составит счастье ее чудаковатого друга. Сократ бесспорно нуждался в близком существе, которое принимало бы на себя все материальные заботы о нем, тогда как он безо всякой нужды взвалил бы на свой плечи заботы об отвлеченных материях. Для этой цели годилась только одна женщина, и вдова Перикла считала своим долгом устроить их свадьбу в знак своей дружбы к отвергнутому поклоннику. К тому же, все собранные сведения о прежней жизни Ксантиппы были в ее пользу, и Аспазия решила, что Сократу, с его привычкой пускаться в отвлеченности, нельзя отыскать лучшей подруги жизни. Сирота Ксантиппа слыла рассудительной, трудолюбивой девушкой твердых правил, степенной и серьезной. Хотя ей минуло уже двадцать лет, ни один юноша не мог похвастаться ее благосклонностью; она, по-видимому, была даже совершенно равнодушна к мужчинам. Вдобавок ко всему, девушка отличалась щепетильной аккуратностью, а это служило порукой, что она прекрасно устроит бестолковое хозяйство Сократа.
Собрав о невесте все эти сведения, Аспазия решила познакомить Ксантиппу со своим другом. Самый удобный случай к их знакомству представлялся накануне ее собственной свадьбы на веселом пиру. В этот вечер в доме Аспазии должны были собраться почти все Афины, что давало возможность хозяйке дома, не возбуждая лишних толков, ввести в общество никому неизвестную молодую девушку. Ксантиппа была отчасти польщена таким вниманием афинской львицы. Само собой разумеется, что ни одна из знатных афинянок не присутствовала на этом вечере, зато здесь было много девиц более чем сомнительной репутации, в самых эксцентричных туалетах, а такой подбор дамского общества скорее содействовал всеобщему веселью, чем нарушал его. Собравшиеся мужчины и не ожидали ничего иного; они были очень довольны, что могут держать себя без стеснения, говорить что угодно. Почти каждый из них жил у себя дома в атмосфере показной добродетели и радовался возможности отбросить в сторону лицемерное ханжество. Впрочем, в числе гостей Аспазии находились и солидные люди; их присутствие поневоле удерживало остальных в известных границах, по крайней мере, до полуночи. Крупные тузы с хлебной биржи втихомолку осуждали между собой свободу разговоров в салонах знаменитой куртизанки, но когда сами принимались шутить с какой-нибудь танцовщицей, то всякий раз заходили слишком далеко. Здесь не было недостатка и в богатых землевладельцах; те перебрали с самого начала пира; некоторые юноши из аристократов пробовали было фамильярно обращаться на празднике со своими подругами, но прекрасные глаза хозяйки дома строго следили за всем, не допуская лишних вольностей; со свойственным ей тактом, Аспазия выдвинула на первый план художников и ученых, составлявших большинство в мужском кругу, и эти люди сумели задать хороший тон веселому общему разговору.
Впрочем, невесту нельзя было упрекнуть в излишней щепетильности. Когда скульпторы и живописцы оживляли свои толки об искусстве, выбирая для наглядных демонстраций то роскошный стан, то ручку или ножку одной из присутствующих дам; когда исполняли более чем игривую песенку, когда софисты выступали в защиту какой-нибудь новой теории, например, о свободе любви, горячо отстаивая свое мнение, — глаза прелестной хозяйки вспыхивали и смеялись. Ее жених поневоле корчил кисло-сладкие улыбки, из боязни потерять перед самой свадьбой пленительную невесту.
Между тем, никто из гостей не удостаивался стольких знаков ее внимания, как Сократ. Он явился на пир довольно поздно, в будничном платье и, не поднимая глаз на Аспазию, пожелал жениху такого же счастья, каким наслаждался великий Перикл. Никто не заметил на лице Сократа ни малейших следов печали о потере невесты. С самым спокойным видом расхаживал он по зале, толковал с учеными о науках, с художниками об искусстве, с танцовщицами о танцах, вставляя свои острые словечки. Оригинальные шутки этого невозмутимого философа отличались неожиданностью. В первую минуту они ошеломляли человека, но Сократ удалялся, прежде чем тот успевал опомниться, и только позднее осмеянный догадывался, что попал впросак.
Завидев чудака, желчный драматург Аристофан крикнул ему издали:
— А почему это, почтенный Сократ, вас не было сегодня на жертвоприношении Гере?
Сократ приблизился к нему и сказал:
— Позвольте мне присесть возле вас; я не хочу громко разговаривать о вещах, которые удобнее повторить двадцать раз наедине одному лицу, чем высказать однажды в присутствии двадцати свидетелей. Я не был сегодня на жертвоприношении Гере потому, что эта богиня не импонирует мне ни в каком отношении. Как самостоятельное божество, она состоит лишь покровительницей браков. Я же холост и не признаю ничего священного в этом сомнительном установлении; следовательно, мне нечего бояться мщения Геры. Положим, следовало бы почитать ее, как супругу отца богов, Зевса. Но тут опять у меня возникает сомнение. Если Зевс, как утверждают, действительно взял себе в жены эту сварливую женщину, то в данном случае он обнаружил всякое отсутствие не только свойственной богам премудрости, но, по нашим человеческим понятиям, даже и здравого смысла. Уже за один такой поступок Зевс не достоин почитания. Когда же мне приходится любезничать с дамой ради ее мужа, а этот муж кажется человеком подозрительным, я обыкновенно не обращаю внимания на жену, и вот вам причина моего сегодняшнего отсутствия. Вы же, любезный Аристофан, в сущности должны смертельно ненавидеть эту богиню. Ведь если бы все супружества, как она того желает, были счастливы, драматургам пришлось бы умереть с голоду.
— Вас следовало бы предать суду за богохульство! — со смехом воскликнул Аристофан.
— Может быть, так и случится, — хладнокровно возразил Сократ, — но это, все-таки, не изменит сути вопроса.
В эту минуту, в комнате раздался какой-то шум. Гости бросились туда и увидали перед собою юного Алкивиада, кумира всех танцовщиц, только что поправившегося от полученной в бою раны. Чуть не плача от досады, он приступил к хозяйке, требуя удовлетворения за полученную обиду. Левая щека его пылала, как зарево, на ней был ясно виден отпечаток пальцев. Какая-то молоденькая девушка, одетая не лучше служанки, оказалась виновницей неприятного происшествия. Она ударила Алкивиада за то, что тот позволил себе маленькую вольность с нею. Дерзкая девчонка! Аспазия должна тотчас рассчитать ее; тогда великодушный Алкивиад, пожалуй, смилостивится над дурочкой и найдет ей место получше — в своем собственном доме.
Сократ выступил в качестве примирителя.
— Но почему же вы не ударили девчонку в свою очередь? — спросил он с большим участием.
— Подобный вопрос может задать только мой учитель! Да разве мужчине прилично бить слабую женщину?
— Отчего же нет? Разве мужчине с женщиной нельзя затеять обоюдной драки? Ведь у вас обоих есть кулаки?
— Видите ли, почтенный Сократ, люди дерутся ради чести, а какой же чести можно ожидать от женщины?
— Тогда нельзя получить от нее и оскорбления; ведь как то, так и другое черпается из одного источника. На мой взгляд, эта девушка сильно дорожит своею честью, раз она защищала ее от неотразимого Алкивиада. Если же она умеет постоять за свою честь и вовсе не отличается слабостью, — доказательством чему служит герб, запечатленный на ланите героя, значит, — поединок с нею, пожалуй, имел бы не меньше смысла, чем поединок с мужчиною.
— Делайте с ней, что хотите — воскликнул Алкивиад, — хоть женитесь на ней, если есть охота. Я ошибся в этой злючке, но теперь рассмотрел, что она хромая.
Тем временем, несколько молодых женщин окружили странную гостью, которая так резко возмутилась ухаживанием мужчины; это было вовсе не в нравах здешнего общества. Приятельницы хозяйки восторгались благородным негодованием незнакомки, которая без устали рассказывала, как нахальный молодой человек сначала без церемонии рассматривал ее в упор, потом дерзко подмигнул, и наконец обнял ее. На такую наглость последовал быстрый и внушительный ответ.
Слушая деревенскую невинность, говорившую почти простонародным языком, дамы посмеивались втихомолку и в то же время не без зависти посматривали на ее прелестную шейку, соблазнившую Алкивиада. Особенно горячилась по поводу случившегося долговязая Таргелия.
В молодости ей удалось с грехом пополам подкупить только очень немногих мужчин своей претензией на ученость, потому что ее внешние свойства не пленяли никого; в старости она сделалась святошей и теперь потешала общество своим лицемерным негодованием.
