Октавиан Стампас - Рыцарь Христа
— Вовсе не значит… — начал было Аттила, но увидев мой раскаляющийся взор, решил прекратить возражения. — Ну да Господь с вами, сударь. Не сердитесь на меня. Я постараюсь не беспокоить больше сахарную особу вашего Генриха. Смотрите, она уже выбирается на берег. Эх, сударь, опоздали!
Последние слова, разумеемся, относились не к особе императора, а к девице, которая, увы, и впрямь уже выбралась на берег и исчезла в прибрежном кустарнике.
— Запомни, — вновь заговорил я после некоторого молчания и замешательства, — что бы ни болтали о Генрихе, каких бы наигнуснейших сплетен не довелось тебе услышать, Генрих — император. Он самый главный государь во всей вселенной, он доверенное лицо Господа Бога на земле.
— Выше папы?
— Не выше. Почти наравне. А в каком-то смысле и выше.
— А Алексей? Он ведь тоже называется императором.
— Алексей — схизматик. Да, он тоже император и тоже заслуживает почитания, но он гораздо ниже Генриха, точно так же, как константинопольские иерархи ниже римских. Потому что схизматики.
— Хорошо, я постараюсь, — снова глубоко вздохнув, сказал Аттила. Разговор о светской и церковной власти на земле утомил его, и он снова принялся сравнивать достоинства придунайских земель с недостатками прирейнских, в конце подытожив:
— Эх, сударь, поскорее бы вам завоевать какой-нибудь город да разбогатеть, чтобы мы могли со спокойной совестью вернуться в родные края и зажить счастливо и мирно.
Славу Богу, он умолк, глядя на воду и грустя о родном Вадьоношхазе, а я мог позволить себе предаться самым разнообразным мечтаниям, коими душа моя в то время полна была через край. Ах уж эти юношеские мечтания, святые и наивные, внешне глупые, но если разобраться — необыкновенно мудрые. Сколько лет прошло с того утра на Рейне, а разве, если положить руку на сердце, избавился я от тех моих юношеских грез? Сколько пережито, выстрадано, прочувствовано и переосмыслено, как многое погибло, рухнуло, отсохло, улетело, а где-то глубоко-глубоко внутри я все тот же и какая-то сверхгреза, какая-то верховная мечта все еще руководит мною, и дай Боже, чтобы она не оставила меня до того часа, когда в последнем содрогании я испущу дух свой.
Вот и тогда я стоял, смотрел на воду Рейна и не думал о том, почему же не ловится рыба, а весь был охвачен этой высшей грезой, не имеющей ни названия, ни очертаний, ни цвета, ни запаха. Она неподвластна мысленному оформлению, она безыдейна и свободна, как само небо. Сейчас нередко она посещает меня и радует своим присутствием. Тогда же она была постоянно со мной и стоило мне прикоснуться взглядом, мыслью, слухом, обонянием к чему-нибудь прекрасному, чем полон сей мир, как она тотчас охватывала меня, завораживала, увлекала все мое существо в свою радостную и священную область.
— С добрым утром, рыболовы! Много ли наловили рыбы? — раздался вдруг за моею спиной звонкий и веселый голос.
Я оглянулся и увидел девушку в простом сельском наряде — никаких украшений, никаких узоров на верхнем платье, сшитом из грубой ткани и препоясанном веревочкой. Но в то же время вся она была как лучшее украшение, лучшая драгоценность, коей достойны были лишь это лучезарное небо и это царственное светило, восходящее на свой лазурный трон. Темно-каштановые, почти черные волосы ее мокрыми прядями рассыпались по плечам, окаймляя свежее, румяное лицо, на котором светились, контрастируя с темным цветом шевелюры, ярко-голубые, как небо, глаза. В этих глазах, в этой улыбке пунцовых губ, за которыми обнажались два стройных ряда белоснежных зубов, было столько живости, столько восторга перед очарованием юности, что душа моя переполнилась восхищением и я не мог вымолвить ни слова в ответ.
— Можно мне посмотреть, сколько вы поймали? — спросила девушка, подходя к садку. — Ух ты, как много! Целых — раз, два, три, четыре, пять — пять рыбин!
— Много! Для нее это много! — рассмеялся Аттила, переходя с родного венгерского на свой ломаный немецкий, а я мысленно пожелал ему удалиться куда-нибудь на другой конец мирозданья. — Это, милая девица, не много, а если точнее сказать, по-нашему, тьфу, а не улов!
— Вы, видно, не местные, коль говорите с таким выговором, — заметила девушка.
— Угадали, — продолжал беседовать с нею мой несносный оруженосец. — Я лично, происхожу из племени мадьяр, что живут далеко на Дунае. Но вот господин мой, коему я имею честь быть оруженосцем, является потомственным германским рыцарем графом фон Зегенгеймом и слугою его императорского величества Генриха Четвертого.
— Ах, простите, благородный рыцарь, — сказала девушка, кланяясь мне, — я никак не могла догадаться по вашему платью, что вы рыцарь и приняла; вас за простолюдина.
— Оно и не мудрено, и господин Зегенгейм не рассердится на вас, — не давая мне вставить ни слова, продолжал разглагольствовать Аттила, а в душе у меня уже все клокотало от ярости на него.
— Дело в том, что его настоящий наряд, по которому можно судить о нем как о рыцаре, сейчас сохнет выстиранный самым тщательным образом, поскольку сегодня господин Зегенгейм должен будет присутствовать на бракосочетании нашего императора с новою императрицей Адельгейдой.
— Ах, как я вам завидую, благородный рыцарь! — простодушно воскликнула девушка. — Вы будете присутствовать при их бракосочетании и наверное даже на пиру. Я сама направляюсь в Кельн, чтобы хотя бы одним глазком посмотреть на эту свадьбу, но боюсь, что мне никак не удастся даже немного рассмотреть невесту нашего императора. Говорят, она на диво хороша собой.
— О да, милая девушка… — начал было Аттила, но тут уж я не выдержал и топнул на него ногой:
— Замолчишь ли ты наконец, чортова подкова! Дашь ли ты и мне, наконец, сказать хотя бы одно слово? Мне, твоему господину!
— Простите, сударь, я действительно заболтался. Прошу вас, говорите.
— Ну, спасибо! — я глубоко вздохнул, перевел взгляд на девушку, дал себе успокоиться и с улыбкой сказал: — Сколько бы ни была прославлена красота нашей новой императрицы, боюсь, что подобно луне, скрывшейся за горизонтом при восходе солнца, она померкнет и присутствии твоих прекрасных очей.
— Неплохо, — пробормотал Аттила и боязливо прикрыл свой незатыкаемый рот кончиками пальцев.
— О рыцарь, зачем вы так говорите! Зачем вводите в :краску бедную крестьянку! — воскликнула девушка, явно польщенная моим сравнением.
— Клянусь же, что это так! — продолжал я, сломя голову. — И в доказательство своих слов обещаю подвести тебя как можно ближе к свадебной церемонии. Ты увидишь, что взоры присутствующих очень быстро станут больше обращаться в твою сторону, чем в сторону Адельгейды.
— Ах, этого, конечно, не будет, но я была бы навеки вашей рабой, если бы вы и впрямь помогли мне пробраться поближе к новобрачным, чтобы я могла рассмотреть и жениха и невесту как следует. О, мне тогда будут все так завидовать у нас в деревне! — не в силах сдерживать радостную улыбку, сказала девушка.
— Даю тебе слово, что ты будешь стоять не далее, чем в десяти шагах от императора и императрицы! — ударив себя в грудь кулаком, произнес я.
— Ох ты! — тихонько пробурчал Аттила, и я едва сдержался, чтобы не столкнусь его в реку.
— Благодарю тебя, прекрасный рыцарь, — сказала девушка. — В таком случае я буду ждать тебя накануне церемонии на площади перед собором. Если я и впрямь приглянулась тебе, ты мигом отыщешь меня в толпе народа. До встречи, господин фон Зегенгейм!
— Погоди! Как звать тебя? — кинулся я ей вслед.
— Если выполнишь свое обещание, скажу тебе мое имя, — рассмеялась она, убегая.
— Постой! Постой! Тебя же не пустят в город!
— Как не пустят? — замерла она в недоумении.
— Конечно не пустят, — сказал Аттила. — Так много желающих попасть на императорское бракосочетание, что у всех врат стоит стража и никого не пускает без особого разрешения.
— Как же быть? — спросила она растерянно.
— Подожди, — сказал я, — сейчас мы соберем наши снасти и проводим тебя.
— Нет-нет, не надо, — возразила девушка. — Встретимся как условились, на площади. А чтобы меня впустили в город отдайте мне ваши рыбины. Я подарю их стражникам, и меня пропустят. Если вам, конечно, не жаль вашего улова.
— Жаль?! — почти вскричал я. — Да мне не жаль было бы всех рыб, водящихся в Рейне! Да что там в Рейне, и в Дунае, и во всех реках, морях и озерах мира!
Я схватил свой мешок, бросил в него всех наших пойманных рыб и протянул девушке. Она поблагодарила и побежала в город.
— Если все же не пустят, возвращайся и мы тебя проводим! — крикнул я ей вдогонку.
— Ладно! — откликнулась она на бегу.
— Ну вот, — проворчал Аттила, — мало того, что рыбалка не задалась…
— Знаешь что!.. — прорычал я и теперь уж точно вознамерился швырнуть его толстое тело в волны Рейна. Увидев, что решительность моя нешуточная, он забормотал: