Мэри Рено - Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)
Закручивая мокрую голову полотенцем, она боязливо спросила:
– Он с ними?
Пришел царевич, решительно бросив:
– Что им здесь нужно?
Рукопись сама собой сползла в сторону. Олимпиада вновь взяла ее и вручила мальчику со словами:
– Александр, сохрани это для меня.
Он принял книгу, одарив бабку серьезным, внимательным взглядом. В дверь колотили все сильнее и сильнее. Олимпиада повернулась к женщинам:
– Все понятно. Ступайте в ваши комнаты. И ты тоже, Кеб. Им нужна я. Предоставьте мне самой разобраться с ними.
Женщины удалились. Кеб помедлил, но царевич взял его за руку. Если уж суждено умереть, то предпочтительнее смерть за царя. Грек поклонился и повел мальчика за собой.
Массивная дверь начинала трещать под ударами. Олимпиада подошла к одежному сундуку, сбросила домашнее платье и облачилась в красную мантию, которую надевала в особо важных случаях. Кушак индийского золотого шитья украшала россыпь рубинов и золотая же бахрома. Она достала из ларца великолепное жемчужное ожерелье, таксильское, присланное Александром, застегнула его и без какой-либо спешки направилась к лестнице, где и встала в ожидании на верхней площадке.
Наконец двери рухнули. Ввалившиеся с улицы солдаты топтались у входа, рассерженно озираясь вокруг. Привычные к грабежам в завоеванных городах воины вытаскивали мечи, намереваясь обыскать дом и обшарить все его тайники, несомненно располагавшиеся приблизительно там же, что и во всех домах мира. Они уже двинулись к лестнице, когда вдруг заметили молчаливую неподвижную фигуру, спокойно взиравшую на них сверху, словно статуя с пьедестала.
Идущие впереди македонцы остановились. Их товарищи, все еще попиравшие выломанные двери, подняли головы и увидели то же, что и они. Возмущенные крики затихли, сменившись жуткой, ввергавшей в дрожь тишиной.
– Вы хотели видеть меня, – сказала Олимпиада. – Вот я перед вами.
– Вы что, с ума посходили? – потрясенно спросил Кассандр, выслушав вернувшегося офицера. – Неужто она действительно стояла прямо перед вами и вы ничего не сделали? Сбежали, как псы, застигнутые на кухне? Эта старая карга, должно быть, околдовала вас. Что она вам сказала?
Он выбрал неверный тон. Его собеседник насупился, подобрался.
– Она ничего не сказала, Кассандр. А вот солдаты сказали потом, что она опять выглядела как мать Александра. И никто не посмел даже приблизиться к ней.
– Вам, между прочим, было заплачено совсем за другой результат, – резко бросил Кассандр.
– Пока не заплачено, командир. Я сохранил твои деньги. Позволь вернуть их и удалиться.
Кассандр отпустил его. Дело осложнилось, огласки следовало избежать. Позже он позаботится, чтобы этого человека послали туда, откуда не возвращаются, но сейчас нужно срочно спасать положение. Необходимо придумать что-нибудь понадежнее, чтобы не провалиться еще раз. Когда все расставляющая по своим местам мысль пришла ему в голову, она показалась такой простой, что он удивился, как можно было так долго блуждать вокруг да около самого очевидного из решений.
День клонился к вечеру. В Пидне домочадцы Олимпиады с нетерпением ждали ужина. Не столько потому, что проголодались (их желудки все еще не обрели своих прежних размеров), сколько потому, что трапеза вносила разнообразие в скучное течение захолустной жизни. Наставник читал маленькому Александру о приключениях Одиссея, ту самую главу, где Цирцея превращает спутников героя в свиней. Женщины даже слегка принарядились, соблюдая манерную чинность. Солнце зависло над громадой Олимпа, готовясь нырнуть за нее и погрузить побережье в вечерние сумерки.
Небольшая толпа шла и шла по дороге, оглашая окрестность не топаньем жестких солдатских сапог, но тихим подшаркиванием мягкой обуви, пристойным для похоронных процессий. С подрезанными, всклокоченными и посыпанными пеплом волосами люди мрачно продвигались вперед в ритуально разорванных, развевающихся одеждах.
Освещаемые последними лучами солнца, они подошли к тем же разбитым дверям. Местный плотник кое-как вставил их в дверной проем и временно укрепил на скорую руку. Пока прохожие с удивлением раздумывали, кого это собираются хоронить в такой час, поднявшиеся по ступеням угрюмцы принялись отрывать хлипкие доски.
Олимпиада услышала странный шум. Когда прибежали испуганные слуги, она уже все поняла, будто знала. На сей раз царица не стала переодеваться. Ее взгляд упал на шкатулку, где обычно хранились «Деяния Александра». Хорошо, что книга все еще у царевича. Выйдя на лестницу, она увидела внизу измазанные золой лица, похожие на застывшие трагедийные маски. Олимпиада не стала устраивать фарс, пытаясь склонить к милосердию этих несчастных с безжалостными глазами. Она предпочла спуститься к ним сразу.
Но они не набросились на нее в тот же миг. Каждому хотелось облечь в слова свою муку: «Ты убила моего сына, никому в жизни не сделавшего плохого!», «Твои люди перерезали горло моему брату, смело сражавшемуся в Азии вместе с твоим сыном!», «Ты распяла на кресте моего мужа, и дети видели его позорную смерть!», «Твои люди убили моего отца, а потом изнасиловали сестер!»
Выкрики становились все громче, превращаясь в бессвязный яростный гомон. Теперь эти распалившие себя люди были готовы разорвать виновницу своих бед на куски. Олимпиада повернулась к пожилым мужчинам, более уравновешенным в своей мрачной ожесточенности.
– Неужели и вы считаете, что именно так подобает казнить меня?
Она не пробудила в них жалость, но затронула гордость. Один старец поднял свой посох, призывая к спокойствию, и понемногу оттеснил от царицы толпу.
Наверху в доме заголосили служанки. Фессалоника тихо выла, Роксана дико рыдала. В яростном уличном гвалте бактрийка слышала только шумы чужеземного города, не имевшие лично к ней ни малейшего отношения. Но ей не хотелось, чтобы ее юный сын стал свидетелем ужасной расправы.
Старики урезонили молодежь. Олимпиаду отвели на пустынный клочок побережья, непригодный для земледелия, где на каменистой почве росли лишь редкие серовато-зеленые колючки и у кромки воды темнели обломки давних кораблекрушений, пригнанные штормами. Люди расступились и встали на равном от нее удалении, как дети, затеявшие круговую игру. Они взглянули на старика, который вызвался огласить приговор.
– Олимпиада, дочь Неоптолема! За убийство македонцев без суда, вопреки нашим обычаям и закону мы предаем тебя смерти.
Она стояла в центре круга с высоко поднятой головой, когда в нее полетели первые камни.
Пошатнувшись от прямых попаданий, царица поспешно опустилась на оба колена, чтобы, вдруг оступившись, не растянуться перед мучителями в жалкой позе. Это сделало ее лучшей мишенью, и вскоре один большой камень угодил ей в надбровье. Олимпиада вдруг осознала, что лежит на земле, глядя в небо. Невероятной красоты облако расцветилось лучами заходящего солнца, уже спрятавшегося за горами. Изображение стало двоиться и расплываться; она почувствовала, как ломаются ее кости под градом новых ударов, но психологический шок притупил ощущения. Она успеет покинуть этот мир до того, как начнется настоящая боль. Олимпиада посмотрела вверх – на расползающееся над Олимпом лучезарное облако – и подумала: «Я принесла в этот мир небесное пламя и прожила славную жизнь». С небес слетела ослепительная молния, и свет померк.
315 год до н. э.
Ликей стоял в живописном пригороде Афин близ тенистого берега любимого Сократом Илисоса. Это красивое строение появилось здесь совсем недавно. Гимнасий, где Аристотель основал свою перипатетическую школу, выглядел теперь незатейливым флигельком. Длинный изящный портик с разноцветными коринфскими колоннами дал приют новому философу, проводившему там порой время в дискуссиях со своими учениками. Изнутри доносился легкий запах старых пергаментов, чернил и вощеных табличек.
Все это были дары Кассандра, преподнесенные им через своего выдвиженца на высший в городе пост. Глава школы Теофраст давно мечтал о встрече с благодетелем, и вот долгожданный день настал.
Почетному гостю показали новую библиотеку, где на многочисленных полках хранились и труды Теофраста; он был не особо оригинальным, но плодовитым ученым. Сейчас они вернулись в покои философа – к столам с легкими закусками и вином.
– Я в восторге от собранных тобой материалов, – сказал Кассандр, – и рад, что вы здесь так усердно изучаете историю. Каждому поколению ученых приходится подчищать в ней ошибки, чтобы ими не заразились молодые умы.
– Глубина исторических экскурсов Аристотеля… – пылко заговорил Теофраст.
Кассандр, уже целый час страдавший от словоохотливости собеседника, вежливо поднял руку.
