На день погребения моего - Томас Пинчон
— Они предпочитают «Туранию».
— Ах, это! — он махнул сигарой, можно сказать, почти небрежно.
— В вашей конторе об этом знают, не так ли.
— Что, старая Пан-Турания? Японские шалости, — словно говоря о фарфоровой посуде.
— Да. Еще и Турция с Германией баламутят... Но в этом представлении знакомые нам Силы играют подчиненные роли, переместившись в тень на краю сцены... пока в свете софитов, на границе миров, стоит гость, скажем так, знаменитый гастролирующий актер из далеких стран, который будет играть не на английском, а на странном языке, не известном его аудитории, но, несмотря на это, каждый зритель будет зачарован, заворожен, не сможет отвести взгляд, даже чтобы посмотреть на своего соседа.
— То есть, никто из них не сможет...собраться с мыслями?
— То есть, к концу спектакля, сэр, каждый из них, находясь в плену своего страха, будет молиться, чтобы всё это оказалось лишь театральным представлением.
Хафкорт наградил его оценивающим взглядом. В конце концов, сказал:
— У этого вашего азиатского Бирбома Три есть имя?
— Еще нет...по всеобщему мнению, к тому времени, как его имя будет раскрыто, начнется столь необратимое движение, что для любого шага, который мы могли бы задумать, здесь или в Уайтхолле, будет слишком поздно.
Однажды вечером вскоре после его приезда Кит сидел в патио с Подполковником. Каждый пил свой традиционный для сумерек арак с содовой. Продавцы выпечки что-то выкрикивали на улице. Невидимые птицы собирались в стаи в преддверии ночи и эмоционально пели. На другой стороне улицы кто-то готовил капусту с луком. Призыв на молитву разносился по городу, словно крики жертв.
— Все мы в отношениях, — говорил Хафкорт, — в основном — не обсуждаемых — с одной и той же молодой женщиной. Я не могу говорить о чувствах других, но мои собственные чувства ... подозревают по умолчанию, поэтому не решаешься в них признаться, даже своему товарищу по безысходности.
— Ну, можете рассчитывать на мое молчание, — сказал Кит, — в любом случае.
— Я воображаю — как мне удержаться от грез? — что она уже выросла настоящей красавицей.
— Она — ягодка, сэр.
Они сидели среди поющих хором клепсидр вечернего сада, время истекало дюжиной путей, они позволили потухнуть своим сигарам, храня дружеское молчание.
Наконец, Кит почувствовал, что решился:
— Довольно убогий наблюдательный пост, как по мне. Я не согласился бы проделать столь долгий путь, если бы знал, что она здесь не появится, можете догадаться, как легко меня оставить в дураках.
Вспыхнула шведская спичка.
— Существует хотя бы вероятность того, что вы увидите ее снова?
— Абсолютно исключено, что вы вернетесь туда в ближайшее время?
— Боюсь, я не могу выбирать свои назначения, — он некоторое время, прищурившись, смотрел на Кита, словно пытался прочитать пункт договора. Потом коротко кивнул:
— Она, должно быть, попросила вас присмотреть за мной...
— Не в обиду вам, сэр...Могу поручиться, что Яшмин много думает о вас, вы — в ее сердце, я бы сказал...
Облако дыма в сумерках сообщило ему, что лучше не продолжать.
Оберона всё больше раздражала жалость, которую он испытывал к этому мальчику. Молодой мистер Траверс, очевидно, понятия не имел, куда приткнуться. Думал, что отправляется на экскурсию, на природу. За много лет до того, как он начал носить фланель, Хафкорт, скрытая прибыль которого хранилась в жестяной коробке в сейфе парохода P&O, плыл по необычайно голубому Средиземному морю, в шезлонге, на спинке которого по трафарету был написан его псевдоним, через Суэцкий канал, сделал остановку на полпути, чтобы искупаться в Большом Горьком Озере, потом пересек Красное и Аравийское море и попал в Карачи. В Киамари он сел на поезд Северо-Западной железной дороги, который должен был доставить его по перешейку к соленой дельте Инда, сквозь сияющие облака стай ибисов и фламинго, мангровые леса сменялись акациями и тополями, он ехал по равнинам Синда, вдоль реки, с шумом низвергающейся с гор, пересел на узкоколейку в Наушере, до станции Дургал и перевала Малаканд, над которым парили хищные птицы, переодевшись туземцем, следовал на восток через горы, в него стреляли и прокляли по всей форме, наконец, он преодолел большой перевал Каракорум, попал в Восточный Туркестан, шоссе на Кашгар. В наши дни это могло бы стать маршрутом турпоездки конторы Кука.
В соответствии с эдвардианскими стандартами разработанного на рациональной основе кодекса ценностей и стабильной карьеры здесь молодой Траверс, очевидно, дрейфовал в сторону катастрофы без особой надежды на исправление. Черт возьми, что за семьи производят таких прожигателей жизни? Раз уж он так далек от орбиты обычной жизни, почему бы не задействовать его для осуществления миссии, которую подполковник обдумывал с тех пор, как Пренс принес свои новости. Не получив четкого разрешения с родины, Хафкорт решил реанимировать давно отложенный план отправки миссии на восток для налаживания связей с Тунгусами, живущими на востоке от Енисея.
— Конечно, вы вольны отказаться, я не наделен истинной властью.
Они зашли в библиотеку, и Хафкорт достал какие-то карты.
— Путешествие из Такла-Макана в Сибирь занимает более пятнадцати сотен миль со скоростью полета беркута, на северо-восток через Тянь-Шань, через южный Алтай в Иркутск и на Ангару, оттуда — в шаманскую Азию. Ислам там не преуспел. Почти никто из христианских исследователей туда не поедет, они предпочитают полярные пустыни и африканские леса этой глуши без проблеска надежды. Если им нужно попасть к Тунгусам, например, из антропологических соображений, они приедут со стороны моря, против течения реки.
Кит, со своей стороны, считал себя охотничьим трофеем, воображая, что до сих пор путешествие было слишком простым, что странники не зависят от поездки по железной дороге, что это должно стать следующим этапом миссии за пределами Кашгара, о которой Яшмин и Своум, вероятно, ничего не знали.
В этом путешествии его должен был сопровождать лейтенант Пренс. Они рассматривали карты в библиотеке Хафкорта.
— Мы должны начать отсюда, — указал Пренс. — От этой огромной Арки, известной как Тушук-Таш. Что значит «скала с дыркой».
— А территория вокруг, Кара-Таг? Похоже, не очень
