Делай, что должно - Маргарита Нерода
Когда таким голосом поют, ясно, что домой ему не вернуться. Но что песня о Гражданской, Раиса поняла не сразу.
Поздним вечером в студеном январе
Проскрипела подворотня во дворе.
Мне привез из-под Царицына сосед
Шелком шитый, кровью крашенный кисет.
— Люба, ох не рви ты душу лучше, — всхлипнул кто-то.
— Да что тебе горевать-то? — отвечала подруга почти обиженно. — Твой вот он, рядышком. Это мне раз хорошо если в месяц письмо придет!
— Думаешь мне с того не горше? Как налетят, только об одном молишь: или уж никого, или сразу двоих! Да и песня твоя…Больно близко пришлась. Кисет-то ей, горемычной, откуда привезли? Из-под Царицына, а теперь вот он — город Сталинград!
Тихо, стараясь не шуметь, Раиса ушла с палубы. На душе было темно и странно. Песня, пронзительная, грустная, заставившая плакать этих девушек, ничего не разбудила в ней самой. Когда-то в Воронцовке, когда пела Галя Петренко, Раису душили слезы, хотя песня была не про гибель суженого в бою, а про весну да любовь. Теперь же и захочешь — нет слез, как выжгло.
“Будто каменная я стала. Ни горя, ни радости — ничего нет во мне. Страху — и того на донышке. Огня не боюсь. Браниться выучилась. Захочу, так загну, что штабные уши прижимают. Я ведь даже в детдоме другая была. И песни такие любила. Сколько мы их там пели, хором… “Там вдали за рекой…”, и “Слушай…”, и “Вы жертвою пали в борьбе роковой”. Пою и воображаю себе революционеркой в Петропавловской крепости. В артистки метила, дуреха! Софью Перовскую мечтала сыграть, или Фигнер. Ведь напишут же про них однажды пьесу. Теперь вспомнить неловко. Мечтала ты о подвигах, Рая. Так нет их. Есть только работа. До кровавых мозолей работа. А пока ты ее делаешь, в спину тебе смерть дышит. Так что ты ее все время слышишь и чуешь. Оттого-то и окаменела”.
Внутри было как всегда полутемно и жарко. Две слабые лампочки делали коридор с рядами дверей почти бесконечным. Дежурный врач, нынче ночью это Резникова, только что неслышным шагом обошла каюты. Все в порядке, раненые спят. И Нина Федоровна со спокойной душой сидит у дежурного поста с книгой. На столе у нее всегда какие-нибудь руководства и атласы, но кажется на дежурстве она их ни разу не открывала. Если смена тихая, ничего не приключилось, Резникова читает какой-нибудь роман. Вот и сейчас в руках у нее “Королева Марго”. В Куйбышеве ждут друзья, которые к каждому приходу “Абхазии” в порт приносят новые книги.
— Что вы отдыхать не идете? — Нина Федоровна устроилась в деревянном кресле под лампой, с облегченным вздохом отправив под стол туфли, у нее всегда сильно отекают ноги, — Если хотите, в кают-компании чай горячий.
Чай и хлеб с маслом для дежурящих по ночам врачей там всегда есть. Приказ капитана. Ночью в кают-компании обыкновенно людно, именно там соприкасаются теснее всего экипаж и госпиталь, чай ведь для всех — и кто с дежурства, и кто с вахты.
Здесь по-домашнему уютно, под потолком мягко светит лампа под плафоном, похожим на большую тарелку, он плоский, потому до сих пор и не разбился. На стене большая карта, где отмечают продвижение линии фронта и несколько фотографий в рамках под стеклом, старых, царских еще времен. На всех пароходы, баржи, незнакомые Раисе пристани.
Сейчас здесь только три человека, комсостав. Дубровский и Гуревич, их смена давно кончилась, но кто им даст отбой. И комиссар корабля, женщина чуть старше Раисы, единственный в экипаже, кроме зенитчиков, человек с воинским званием. Выглядит почти как в “Оптимистической трагедии”. Только комиссар “Абхазии” на самом деле по званию старший политрук с замещением должности батальонного комиссара. Больше одной шпалы ей, бывшему заводскому парторгу, не дали.
— Сначала чай пей, доложишь потом, — Дубровский пододвинул Раисе кружку. — Знаю, что все в порядке, иначе бы уже позвали. Наши свежие гипсы, плечо, бедро и голень, как, без изменений? Температуры нет? Ну вот и хорошо.
— Если мы с вами сработали грамотно, неприятностей можно не ждать, — строго заметил Гуревич. Гипсовать на борту было его идеей, и он не допускал и мысли, что что-то могло не получиться. До сих пор благополучно справлялись. Дубровский неожиданно хмур. Не то чтобы совсем не в духе, скорее озабочен.
— И все-таки, меня больше беспокоят наши пятеро челюстных, — он не дал собеседнику углубиться в “Военно-медицинский журнал”. — Стоматолога в штате нет и не обещают, а нужен.
— Пока все пятеро стабильны, по Энтину [автор большинства советских довоенных и военных руководств по челюстно-лицевой хирургии] справляемся, в Саратове их готовы принять в спецгоспиталь.
— До Саратова два дня. Нужен, нужен стоматолог. Нельзя дальше полагаться на книги. В Саратове ли, в Горьком — но непременно надо найти. Хоть в ковер завернуть как черкесы краденую невесту!
— Коллега, вы испытываете судьбу! — Гуревич поморщился. — Однажды вас за такие фокусы с кадрами…
— Дальше фронта не пошлют. А стоматолог нужен. Вы не пугайте, для этого у нас есть отдельный род войск, — какой именно, Дубровский объяснить не успел, столкнувшись с очень выразительным взглядом комиссара, — Понимаю, товарищ комиссар, не одобряете.
— Вам, Владимир Евгеньевич, не хватает только каперского патента! — отвечала она строго. — То, что устраиваете вы и боцман товарищ Жилин — это какое-то гуляй-поле! Так нельзя. Как комиссар — я решительно против. Но я не могу не ценить вашу преданность делу. Как коммунист и ответственное лицо в экипаже.
— Понимаю. Как начальник сантранспорта, сам такого подхода не одобряю. Но иначе — не могу.
— И все-таки, все ваши художества, товарищ Дубровский, они же до первой проверки. Как только она случится, кадры вам урежут.
— Ваши предложения?
— Хотя бы не показывайте им ваше… пополнение. Особенно тех сотрудников, которыми вы более всего дорожите. Ради общего блага. Да, я это не могу одобрить. Но и препятствовать тоже не могу.
— Вы сейчас наше пополнение до полного онемения доведете своими спорами, — прервал его Гуревич с неожиданной усмешкой. — Вы слышали, товарищ Поливанова, что этот пират собирается сотворить? Вероятно, от внезапной комиссии вас придется прятать где-нибудь среди такелажа.
Раисе смешно и неловко, все-таки начальство. Но ответила, что прятаться от комиссии заранее согласна, и так с предписанием не все гладко вышло, чуть в тыл не услали.
— То есть, прятаться от комиссии вы согласны, а в тыл — категорически нет? Достойно уважения. Берите хлеб, что же вы пустой чай-то.
На фотографии как раз над столом — пароход, очень похожий на “Абхазию”, но название
