Апельсин потерянного солнца - Ашот Бегларян
«Я ему всю свою жизнь без остатка посвятила, а он… Разве я хуже готовлю и стираю? Никто и никогда не будет так заботиться о тебе, как я…» — бормотала она сама с собой за вязанием гулпы[51], болезненно вспоминая, как кормила грудью, баюкала сыночка, вытирала ему слёзки, как купала в корытце во дворе под искристыми лучами солнца, положив его золотистую головку себе на локоть и поливая из большой алюминиевой кружки крохотное тельце, как учила его выговаривать первые слова и держаться на ногах, как, наконец, старалась компенсировать отсутствие отца в военное лихолетье…
Теперь она не переносила элементарных проявлений привязанности и ласки со стороны повзрослевшего сына к своей молодой жене. Кнар не скрывала презрения к «телячьим нежностям», так как сама почти не видела их в своей жизни — времена были другие, суровые, не признающие сантиментов. Эрик и Лара были вынуждены скрывать или маскировать свою любовь и нежность друг к другу…
Бывало, зайдёт Кнар посреди ночи в спальню, чтобы по старой привычке подоткнуть Эрику (как тогда — маленькому в детской постельке) одеяло. А рядом — «чужая» женщина…
Или же ни свет ни заря позовёт: «Вставай, сынок. Я тебе глазунью приготовила из свежих яичек»…
Эрик разрывался между двумя одинаково дорогими ему женщинами, испытывая то удушающее чувство вины, что он «плохой» сын, то комплекс несостоявшегося мужа, «маменькиного сынка», не способного защитить свою безропотную половинку. Невольно вспоминал слова любимого поэта-философа Омара Хайама: «Сорванный цветок должен быть подарен, начатое стихотворение — дописано, а любимая женщина — счастлива, иначе и не стоило браться за то, что тебе не по силам». Казалось, это было про него…
Стремясь разорвать заколдованный круг недоразумений, Эрик несколько раз пробовал поговорить с матерью.
«Но я не могу по-другому, ты же мой сыночек… Я же о тебе забочусь…» — приводила свои «неопровержимые» доводы мать.
На некоторое время в доме воцарялся мир, но вскоре всё повторялось с новой силой. Однажды в порыве гнева Кнар разбила вдребезги о пол красивую расписную чашку из приданого невестки за то, что та вежливо попросила свекровь уступить ей место у мойки, чтобы самой вымыть посуду после ужина.
«Ахчи[52], я у себя дома!.. На неё смотрите — всё к своим рукам прибрала! — упрекала Кнар. — В архив меня хотите списать?! Я ещё не старая, я ещё поруковожу вами… А она пусть знает своё место!..»
В доме установилась пасмурная погода, исчезли солнечные блики из глаз, полыхающая печка не согревала, не в силах заменить простую душевную теплоту.
Постоянные эмоциональные потрясения и тягостные переживания разрушали в Эрике внутреннюю гармонию и мешали быть самим собой. Он словно психологически выгорал на медленном огне. На душе становилось тоскливо, бесцветно и пусто. Перестала посещать и Муза. В последний раз пришла, чтобы заставить его признать своё бессилие:
Я — щепотка земли,
Лучик солнца,
Капелька воды…
Но ты, любимая,
Целый мир
Требуешь от меня…
В результате видимой и невидимой перманентной войны молодожёны приняли трудное решение отделиться и переехать жить в областной центр…
Глава 25
Тем временем у Алека всё шло достаточно гладко как на работе, так и в семье. Его, передовика труда, убедили вступить в ряды компартии и обещали продвигать по партийной линии.
Словно по генеральному плану архитектора, Алек строил семейные отношения, основанные на разумном расчёте, взаимном понимании и доверии. Это отвечало духу времени, в котором брак больше рассматривался как товарищеский союз двух равноправных и свободных строителей светлого будущего.
Молодожёны поселились в небольшой, но зато своей, отдельной двухкомнатной квартире в новом добротном кирпичном доме-хрущёвке[53], в постройке которого участвовал сам Алек со своей бригадой. Чтобы крепко зацементировать и семейные отношения, он старался всё время быть на одной волне с супругой, чувствовать, а порой и предугадывать её состояние, понимая, что такие женщины, как Элеонора, грамотные, интеллектуальные и немного взбалмошные, требуют прежде всего уважения к собственной индивидуальности.
Свои кирпичики в сооружение семейного очага клали и родители Элеоноры, всячески (но ненавязчиво) поддерживая молодых. Борис Левонович помог обставить квартиру, подарив изящный сервант для столовой и кухонный буфет собственной работы, а также кресла и стулья. В выходные дни, согласно заведённому порядку, имели место взаимные визиты. После ужина все вместе играли в лото или карточного дурака. Бывало, женщины уединялись для обсуждения хозяйственных вопросов, а Алек с тестем садились на веранде сражаться в шахматы. Иной раз Алек «тактично» проигрывал тестю, чтобы выиграть в стратегии укрепления родственных отношений…
К своим незамужним свояченицам Алек относился как старший брат — внимательно и слегка покровительственно, быть может, перенося на них, сам того не сознавая, свою нерастраченную любовь и заботу в отношении несчастной сестрёнки Гоар. Эмма, студентка четвёртого курса, училась на экономиста, а второкурсница Ангелина — на филолога. Зять искренне интересовался их успеваемостью, помогал доставать нужные для учёбы книги, преподносил небольшие канцелярские подарки.
Конечно, не забывал Алек и о матери, периодически отправлял ей посылки с халвой, рахат-лукумом, нугой и другими сладостями, с дарами моря: икрой, копчёной рыбой, крабовыми консервами…
Молодая семья жила в ожидании ребёнка. Памятуя слова тёщи о том, что эмбрион напрямую связан с организмом матери и поэтому беременная женщина должна быть любима и счастлива, Алек окружил супругу особой заботой и вниманием. Сама Элеонора, в буквальном смысле живущая, дышащая и питающаяся теперь не только ради себя, стала привередливей, и супруг, в волнительном предвкушении отцовства, не только исполнял, но и старался предвидеть каждый её каприз. Спеша с работы домой, Алек никогда не забывал купить свежих фруктов: яблок, груш, апельсинов, гранатов…
Когда плод начал шевелиться, Алек стал «знакомиться» с ребёнком: бережно клал руку на живот жены и нежно гладил, зовя на контакт загадочное существо, чтобы ощутить биение зарождающейся жизни. Человечек поначалу замирал, словно играл в какую-то игру, затем вдруг оживал и начинал колотить ножками по стенкам матки. От толчков изнутри мама радостно охала и ахала, а восторженный отец раскатисто смеялся.
— Мальчик! — воскликнул Алек, когда однажды, продавив стенку утробы матери, крохотная, но неожиданно сильная ладошка прижалась к его натруженной руке. — По-мужски поздоровался со мной!
Теперь он вёл задушевную беседу с сыночком, делясь с ним планами на будущее, ожиданиями и мечтами…
Спустя несколько месяцев, в один из прекрасных майских дней, и в самом деле родился сын — маленький розовощёкий богатырь. Новоиспечённые папа и
