Владислав Глинка - Жизнь Лаврентия Серякова
Лаврентий уже ожидал вопроса и ответил, что затрудняется дать согласие, что живет с матушкой — как же оставить ее одну, — и ежедневно занимается в Академии художеств. Ему, право, удобнее всего работать дома.
— Но согласитесь, что, живя в артели, вы сможете более посвятить себя искусству, а значит, и больше заработать для вашей же матушки, — убежденно сказал Башуцкий. — А она будет менее хлопотать по хозяйству, следовательно отдохнет от забот, потому что я полагаю устроить в артели общий стол для художников. И вы с матушкой будете ходить друг к другу в гости.
Часы на камине пробили половину девятого. Александр Павлович вынул из жилетного кармана золотой брегет, нажал репетицию, и тот же звон повторился тонким голоском.
— Простите, я злоупотребил вашим вниманием, — сказал новый редактор. — И мне еще нужно ехать на вечер. Деловые отношения требуют не только повседневных трудов здесь, — он обвел рукой кабинет, — но и поддержания связей в свете…
Быстрым движением он взял одну из папок, вынул пачку рисунков. Деловито дал заказ, указал размеры и срок.
Серяков сразу узнал их. Эти рисунки подбирал еще Кукольник. Только прежде они лежали в помятом конверте, а теперь перешли в щегольскую папку с красивой надписью: «Illustrations pour «Иллюстрация».
Лаврентий вышел на Большую Морскую в некотором смятении: «Как быть? Ни матушку, ни академию я не оставлю, что он ни говори. Но и без «Иллюстрации» прожить трудно… А видно, у этого барина хватка покрепче Нестора Васильевича: все у него скоро, гладко, как по-писаному. И трезвый; днем, видно, не спит, не валяется — дивана никакого в кабинете нет, всё кресла да шкафы. А говорит как! Просто удивительно красиво, складно. Только в конце, пожалуй, занесся в мечты насчет знамени русских граверов и посылки за границу… Впрочем, кто ж его знает… может, и такое ему удастся. Видно, умеет дела делать…»
Дома Серякова ждал Антонов. Теперь нередко случалось, что и в будние вечера он приходил на Озерный. Поговорив с приятелем, пока тот не брался за работу, подсаживался к Марфе Емельяновне. С нею он играл в дурачка на принесенные пряники и орехи, вполголоса что-то рассказывал, даже читал вслух Загоскина и Лажечникова. А то и молча стоял, притулясь к печке, поглядывая, как она что-нибудь шьет, а Лаврентий режет свои гравюры.
На этот раз Антонов пришел по делу. Крашенинников наказал передать, чтоб в воскресенье с утра Серяков зашел в лавку за заказом. Лаврентий обрадовался — вот бы получить работу на стороне, не целиком зависеть от «Иллюстрации»! Тогда легче будет не вступать в артель.
Но надежда не оправдалась. Требовалось награвировать всего несколько заглавных букв и виньеток для книги стишков какого-то богатого барина. Ну что ж, и на том спасибо Крашенинникову.
Серяков уже получил заказ, когда его окликнул вошедший Студитский. Расспросил, поздравил с поступлением в академию, обещал посылать, если случатся, заказчиков. Но неожиданно оборвал разговор:
— Простите, нужно с бароном два слова сказать… У хозяйской конторки прощался со Смирдиным пожилой артиллерийский офицер с добродушным лицом.
Лаврентий остановился в нерешительности: и ждать как будто нечего, и уйти неловко, не простившись со Студитским. Стал рассматривать книги на прилавке и вдруг прислушался.
— Башуцкий, как всегда, обуян грандиозными проектами, хочет сделать «Иллюстрацию» каким-то сверххудожественным изданием, — говорил Студитскому артиллерист. — Затевает создать артель художников-граверов и меня уговаривает тряхнуть стариной. А в художественном-то отношении журнал и так был вполне хорош, не стал бы только хуже, и ладно. Возьмите последний номер, выпущенный Кукольником. Помните виды Холмогор в статье о Ломоносове? Отлично награвированы… Вы не знаете, кто такой Серяков? Который раз читаю подпись, а его не встречал.
Лаврентий замер и, отвернувшись, двинулся вдоль прилавка, подальше от говоривших.
— Как не знать, когда Серяков мне работал для одной книжки, — отозвался Студитский, и Лаврентий почувствовал, что он улыбается. — Так вы хотели бы с ним познакомиться?
— Очень хотел бы.
— Тогда стоит вам только обернуться, — сказал Студитский и позвал: — Пожалуйте-ка сюда, господин Серяков! Лаврентий подошел, чувствуя, что краснеет.
— Вот барон Константин Карлович Клодт хочет с вами познакомиться.
Через несколько минут оживленного разговора Серяков получил приглашение тотчас же отправиться к Клодту.
Барон жил в скромной квартире на Стремянной улице. В маленьком кабинете с окном на двор он показал Лаврентию свои многочисленные работы. Были среди них такие, которые Серяков видел раньше, — нарядный том «Сенсации госпожи Курдюковой» и сборник «Наши, списанные с натуры русскими».
«Ах, до чего же неловко, — думал Лаврентий — пожилой человек, отличный гравер прочел и запомнил мою подпись в «Иллюстрации», а я и не заметил, правда совсем маленького, имени «Клодт», стоявшего под гравюрами! Видно, это оттого, что смотрел такие дорогие издания только мельком, из чужих рук».
Разговорились об «Иллюстрации». Оказалось, Башуцкий предложил именно Константину Карловичу возглавить артель граверов. Что ж, у такого художника действительно есть чему поучиться.
Очевидно, Клодт почувствовал доверие к новому знакомому.
— Я, видите ли, преподаю в Артиллерийском училище и живу только на жалованье, — сказал он. — Мы из тех баронов, у которых ничего нет, кроме титула и службы. Еще прадедушка все, что было, спустил. А у меня семья — жена, сын, дочка. Вот и думаешь, как бы что приработать к жалованью. Репетирую каких-то балбесов, гравирую, когда представится случай. Правда, мои генералы-начальники косо смотрят, когда в журналах за деньги работаю, — это, по их мнению, не офицерское занятие. Но в артели я могу заправлять делом, а под своими гравюрами не подписываться. Бог с ними, с подписями. Зато Башуцкий и Крылов дают мне почти второе жалованье, целых шестьдесят рублей в месяц, и оплачивают квартиру. Вот почему я вчера почти согласился. Ведь, кажется, и с вами уже говорили?
Серяков рассказал о своем посещении нового редактора.
— Вчера мы делали примерный расчет. — Клодт достал записную книжку. — Он вам предложит пятьдесят рублей в месяц и комнату в общей квартире за десять часов гравирования в день. Что вы на это скажете?
Лаврентий повторил то, что говорил Башуцкому.
— На занятия вы, я полагаю, сможете ходить из артели, — сказал Клодт. — Но, конечно, подумайте, не спешите ответом. Он стал расспрашивать о прошлой жизни Серякова и, когда услышал об определении в академию и афронте, постигшем барона Корфа, то пришел в восторг.
— Ай да Кукольник! Вот так молодец! — хохотал он. — Нет, это нужно рассказать жене… И знаете, я, пожалуй, видел вас в прошлом году у Кукольника на вечере. Может это быть? Вспоминаю ваше лицо и единственный там солдатский мундир.
При всем привычном недоверии к офицерам Серякову было очень легко и приятно разговаривать с этим полковником и бароном. Не постеснялся идти с ним, нижним чином, по улице, так радушно принял, и обстановка у него совсем не богатая.
В дверь заглянул юноша кадет и пригласил завтракать. Лаврентий встал, хотел уйти, но Константин Карлович не отпустил. В маленькой столовой Клодт представил гостя своей жене, пожилой даме в темном шерстяном платье, которая раскладывала по тарелкам пирог. Вошли и познакомились с Лаврентием сын — кадет Горного корпуса и дочь-подросток. Их, видимо, не удивило, что за стол с ними сажают солдата.
Баронский кофе и пирог оказались почти такими же вкусными, как матушкины, угощали Серякова радушно, и он чувствовал себя, как у давних знакомых. Клодт рассказал историю его поступления в академию, и по тому, как оживились лица при благополучном финале, Лаврентий понял, что ему здесь искренне сочувствуют.
Хозяин заговорил о Башуцком, которого давно знал.
— Он человек, несомненно, талантливый, только ужасно разбрасывается. Все у него поначалу в огромных масштабах, все как будто сулит тысячные прибыли, а глядишь — получается один убыток, потому что размаха много, да практичности маловато. Но мне нравится, что он всегда искренне увлечен. Многие говорят про него: «О чем хлопочет? Чего ему не хватает? Камергер двора, помощник статс-секретаря Государственного совета, имеет хорошее состояние, отличные связи. Бездельничай на здоровье!» А он все что-то затевает, обуреваемый жаждой деятельности, столь не свойственной российскому барину. И чего только не знает и не умеет! Пишет на научные темы и повести, прозой и стихами, рисует недурно и даже фокусы мастерски показывает на маскарадах в индусском костюме. А рассказчик просто удивительный. Знаете, Серяков, он в молодости был офицером, состоял адъютантом графа Милорадовича и был с ним 14 декабря на площади. Рядом стоял, когда того ранили. Я слышал, как он про этот день рассказывал. Просто картину написал. Вся трагедия тогдашняя встала перед глазами… И не только с правительственной стороны… — Клодт смолк, отпил кофе и закончил с улыбкой: — Но каков будет редактором журнала, я, право, не знаю. Может, здесь и пригодятся наконец все его разнообразные знания, жажда деятельности, связи.
