Анатолий Брусникин - Беллона
Она была в белом платье, стояла в закутке и часто крестилась. Увидев меня, сказала:
- Не мешай молиться. Господи, Господи, только бы голос не сорвался! Боже миленький, только бы не опозориться! Только бы не подвести Агриппину. - И пожаловалась. - Сухо в горле!
- Я тебе сейчас воды! - обрадовался я, сообразив: вот она, моя удача - сама в руки идет!
Слетал в гримерную, цапнул пустую чашку, но около графина с водой замешкался. Нельзя зелье капать в воду - она замутится, будет видно. Что делать?
Вдруг вижу: актриса, что играла Леночку, несет кудато миску с молоком. И приговаривает: «Мусенькая, Мусенька, кис-кис-кис, где ты мое золотце?»
Чудно?, конечно. Только что, пару минут назад эта Леночка убивалась, рыдала, руки ломала - жених у нее на войну отправлялся, а теперь как ни в чем не бывало «кис-кис». Но я не на Леночку, а на молоко воззрился. Пошел тихонько за актрисой.
Кошка нашлась немедленно - наверное, молоко учуяла. Выкатилась из-под картонной пушки этакая раскормленная, холеная животина размером мало не с поросенка, на шее шелковый бант.
- Уй ты моя, Мусенька, а вот тебе молочка. Кушай, солнышко. Кушай, лапушка.
Тут актрису позвали, и я, конечно, миску из-под носа у толстой Муси выхватил. Отлил сколько надо к себе в чашку, туда же опорожнил бутылочку.
Сделано!
И скорей назад в закуток, к Диане.
Только Муся, скаредная тварюга, с шипением кинулась за мной, хотя у нее молока оставалось больше, чем полмиски. В жизни не видывал столь злобной и вредной твари. Кстати я и людей таких встречал: вроде всё у него есть, даже с избытком, а попробуй взять хоть самую малость, для насущнейшей необходимости - вцепится зубами и когтями.
Поганая эта Муся у меня прямо на штанине повисла. Кое-как я ее отшвырнул, подбегаю к Диане:
- Вот… Молока достал… Для горла оно еще лучше.
Кошка тут как тут, снова начала мне брючину когтить, даже сквозь ткань продирает. Но я терпел, даже почти не замечал.
Сейчас выпьет, сейчас!
Диана поднесла ко рту стакан, только пригубила - вдруг страшный грохот. Это мужик в грязном халате ударил колотушкой по железному щиту.
- Огонь! Огонь! - закричали на сцене. - За царя и отечество! Не подведи, братцы!
Теперь уже трое принялись лупить по железякам. Диана отставила стакан и зажала уши. Всего разочек глотнула. Эх, мало!
Сквозь занавес что-то сверкало, откуда-то потянуло дымом. В зале взвизгнули женские голоса - дамы напугались.
- Ты пей, пей.
Она не расслышала:
- Что?
Наконец мужики перестали мучить железо, лязг стих.
Диана стояла так близко от меня, ее глаза в полумраке блестели. И я не сдержался.
- …Знаешь, я ведь тебя в первый раз давно увидал. Раньше, чем встретил…
- Как это может быть? - спросила она, но рассеянно.
Не до меня и моих откровений ей сейчас было. Нет уж, решил я. Лучше заранее ничего не рассказывать. Пусть своими глазами увидит.
- Скоро сама поймешь… Только мы двое будем знать, ты и я…
Но этого она, по-моему, уже не слышала. Смотрела куда-то поверх моего плеча, и выражение сделалось странное.
Я обернулся.
В закоулке вроде нашего стояла Крестинская с молодым и красивым адъютантом. Я догадался: это и есть ее князь. Наверное, как и я, отправился за кулисы искать свою суженую.
- Диана! Короленко! - Золотая Кудряшка помахала рукой. - Вот, познакомься. Мой Жорж. Шери, это Диана Короленко - ну, я тебе рассказывала.
Офицер подошел. Изящно склонившись, поцеловал - то есть, сделал вид, что поцеловал - Диане руку. На меня он поглядел вопросительно. Не понял, видно, что за переросток в матроске. Приятно улыбнулся, протянул руку.
- Георгий Ливен.
Вот князь стервозной Мусе понравился. Она наконец оставила мою штанину в покое, подошла к красавцу-адъютанту и потерлась ему о сапог.
- Илюхин… - с трудом выдавил я. - Герасим…
Крестинская скривила носик:
- Ты всё со своим юнгой? Оригинально. Послушайка моего совета…
Она взяла Диану под локоть, отвела в сторону. А князь спрятал ладонь.
- Юнга?
Я вытянулся, согласно уставу.
- Так точно, ваше благородие. Вестовой капитана Иноземцова.
- В самом деле оригинально, - сам себе сказал Ливен. - Кыш отсюда!
Я вздрогнул, но это адресовалось не мне - кошке…
Она обиженно запрыгнула на обрезанную картонную колонну, оттуда сиганула еще куда-то.
Мы с князем стояли рядом и смотрели в одну сторону, на шепчущихся барышень. Но можно было подумать, что меж ним и мною тысяча верст. Или что меня вообще нету. Он поглядел с улыбкой на невесту, слегка зевнул. Обратился к ней на французском и пошел себе.
- Ан моман, шери! - прогнусавила Крестинская.
Она шепнула Диане еще что-то, чмокнула ее в щеку. Прошуршала платьем мимо меня, тоже не удостоив взглядом.
Не больно-то мне это было и надо. Вот что Диана стояла расстроенная, с опущенной головой - это меня обеспокоило.
- Чего тебе коза эта наговорила?
- Так… ничего особенного. Не в том дело.
На ее ресницах блеснули слезы.
- А в чем?
- …Крестинская будет княгиня. А что ждет меня? Вечная бедность, убожество!
Всхлипнув и махнув рукой, Диана пошла прочь.
У меня в груди сделалось холодно и пусто. Я еще не понял, почему. Хотел кинуться за Дианой, чтоб утешить.
- Гера! Как хорошо, что ты здесь! - из-за фанерного бушприта выглянула госпожа Ипсиланти. - Платон Платонович пришел?
- Да.
- Подойди, пожалуйста.
Вот некстати! Мне нужно было бежать за Дианой.
- Покажи, где он сидит.
Пришлось идти с ней к краю переднего занавеса.
Мрачный Иноземцов смотрел не на сцену, а куда-то вниз - а все вокруг жадно и восхищенно наблюдали за картиной только что окончившегося морского побоища. Мне сбоку было видно, как «тонет» сколоченный из досок турецкий корабль. Видно было и рабочих, которые тянули канаты. Погромыхивали последние раскаты грома, над сценой еще не рассеялся дым, а по ту сторону задника, изображавшего восточный город, кто-то жег промасленные тряпки.
Из публики моряки кричали:
- Браво! Всё так и было!
- В точности так! Ура, Россия! Ура, Нахимов!
Я слышал, как Агриппина вздохнула.
- Скажи Платону Платоновичу… После концерта пусть не уходит. Я буду ждать его за кулисами. Мне нужно с ним поговорить. Обязательно передай, слышишь?
- Ага.
Я нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
С силой, которой я от нее никак не ждал, госпожа Ипсиланти тряхнула меня за плечо.
- Не «ага», а непременно передай! Это очень важно! Я всю ночь не спала…
Она еще что-то говорила, но я не мог разобрать - на сцене очень уж раскричался актер с лихо закрученными
усами, в морском мундире. Показывая рукой на задник, герой все громче и громче декламировал:
…Воистину была то казнь, не битва!Как будто фейерверк с огнем и гулом,Летали ядра, бомбы и гранаты…Синоп пылал! На рейде три фрегата,Как свечи пред покойником, горели…Нахимов прекратил пальбу. Довольно!Теперь и сами догореть сумеют.И пушки русския, как львы, замолкли,И лежа смирно на пожар глядели.
Как только Агриппина Львовна ослабила хватку, я выскользнул из-под ее руки. Боялся, что не найду Диану, но она, оказывается, ушла недалеко. Я обнаружил ее в двух шагах от закутка, где осталась чашка с любовным зельем. Отвернувшись к занавесу, Диана плакала. Я дотронулся до ее локтя - она повернулась, ткнулась лицом мне в грудь. - Кем я стану? Гувернанткой? Домашней учительницей в купеческом доме? Приживалкой? Ах, почему на свете всё так несправедливо! Каждый слезный возглас будто вколачивал меня в землю. Моя несбыточная надежда, моя невозможная мечта разбилась, рассыпалась вдребезги. Чудо чудом и сказки сказками, а жизнь жизнью. В какой любви собирался я Диане признаваться? Что мог я ей дать? Матросский сын, неуч, голодранец. - Ладно, чего ты? - сказал я, осторожно гладя по голове ту, которая - ясно - никогда не станет моей. - Всё у тебя будет. Какой захочешь жених. Князь или богач какой. Получше, чем у Крестинской. Она против тебя - тьфу.
Диана вытерла слезы платком, потом в него же высморкалась.
- Ой, нельзя мне плакать… Голос сядет… Мы на Лысую гору после концерта пойдем? Только я переоденусь, а то платье жалко.
- Сегодня не получится. Потом как-нибудь…
Раз она больше не плакала, то и гладить стало незачем. Я отодвинулся.
- Диана, скоро наш выход. Идем! - позвала откудато Агриппина Львовна.
Я пожелал Диане хорошего выступления. Остался один.
Вблизи раздавалось тихое бульканье. Это Муся вспрыгнула на столик и лакала из чашки молоко. Вот кому достались волшебные капли. Туда им и дорога - в кошачью утробу.
Мне было грустно, пусто, зябко. Будто я на десять лет повзрослел иль вовсе состарился.
