Эфраим Баух - Иск Истории
Несмотря на отдаленность во времени, это уже звучит как грозное предупреждение евреям великого немца: не исправитесь – пеняйте на себя. Осталось только в ногу со временем и новыми достижениями техники, «бесконечной мощью» немецкого духа этих упрямых евреев укротить.
Хайдеггер, в отличие от Гегеля, евреев не упоминает. Но в его патетическом контексте, где главенствуют «почва», «корни», «кровь», «родина», евреи вытесняются за рамки Бытия и Времени, ибо у них ничего этого нет.
Рамки эти обретут реальный вид заборов, окутанных колючей проволокой. Туда и будут «заброшены евреи навстречу своему будущему», вместе со своим Богом, ибо за колючей проволокой, в ожидании смерти, нет атеистов.
Этот подспудный и, как мы видим, даже наследственный, тевтонский экстремизм, вырвавшийся у Хайдеггера в 30-е годы, одновременно с его вступлением в национал-социалистическую партию, глаз, наметанный на терроре, различал уже под изысканной вязью и очаровывающим философским языком «Бытия и Времени». Очарование приходит от «глубинного» понимания поэтического языка», который, по Хайдеггеру, страстному ценителю выдающегося немецкого поэта Фридриха Гельдерлина, является «изначальным» языком Бытия.
Гельдерлин сопровождает Хайдеггера через всю его жизнь. Он ведет его по Древней Элладе, открывая все, что близко и дорого сердцу Хайдеггера, который отказывается от присущего ему ранее традиционного систематического мышления в стиле Канта и Гегеля, предполагающего научную точность и строгую законченность мысли. Он избирает стиль медитативный, с элементами поэзии и мистики, стиль под влиянием в первую очередь Гельдерлина и Ницше.
Не подобно ли очарование языком Хайдеггера, который специалисты считают одним из величайших достижений философской прозы, очарованию гипнотическим взглядом змеи, заставляющим кролика замереть перед гибелью?
Не добр ли Хайдеггер добротой флейтиста из Гаммельна, который вначале увел всех крыс, а затем и детей городка в Мертвую гору только за то, что жители оказались неисправимыми скупердяями?
Не просвечивает ли и здесь тема еврейской жадности к богатствам, которая по сей день греет немецкие души?
В своей поэме «Крысолов» о том же гаммельнском флейтисте Марина Цветаева повторяет вопрос, заданный Богом Адаму, когда тот скрывался, съев запретный плод: «Адам, где ты?» Но вопрос по-немецки звучит так: «Человек («адам» на иврите), где ты? – Mensh, wo bist du? ». Где твое человеческое начало? Кажется, вопрос этот может быть адресован и великому философу.
Книга Рудольфа Сафрански, вышедшая, в том числе и по-русски, замечательна уже своим названием – «Хайдеггер. Германский мастер и его время». Вспомним лейтмотив о «старом немецком Гросс Мейстере» из «Фуги смерти» Пауля Целана.
В 30-е годы долгое, подспудное «настойчивое вопрошание» Хайдеггера переходит в активные действия.
В 1933-м он обдуманно, по глубинному зову души вступает в национал-социалистическую партию и платит взносы до 1945 года. Обвинительным материалом на посмертных судах также служит его красноречие эпохи тех же «боевых» 30-х. Воспитательный пафос учителя молодого поколения, по сути будущих солдат вермахта, учителя, особенно симпатизирующего студентам-«активистам», ставшим базой штурмовых отрядов Рема, производит впечатление в «ректорской речи» Хайдеггера. В ней он говорит о «движении», которым подвигнут «народ как силой самого интимного своего порыва и силой самого обширного потрясения своего существования (Dasein)». Это он повторяет в своем выступлении перед рабочими Фрейбурга 30 октября 1933 года, а затем и в докладе, произнесенном в Гейдельберге.
В Тюбингене, во время летнего семестра, прочитанный в лагере перед студентами и преподавателями доклад он завершает словами: «Учиться – значит отдаваться самому себе, основываясь на прирожденном обладании своим существованием как члена некоего народа, и осознавать самого себя как содержателя истины этого народа в его Державе».
Но апогеем, несомненно, является речь Хайдеггера, призывающая поддержать Гитлера на плебисците 12 ноября 1933 и начинающаяся следующими словами: «Немецкий народ призван к избирательным урнам Фюрером. Но Фюрер от народа ничего не требует. Совсем наоборот. Он предоставляет народу самую непосредственную возможность в высшей степени свободного решения: весь народ целиком решит, хочет ли он свое собственное существование (Dasein) или не хочет. Завтра народ изберет не больше и не меньше, чем свое будущее».
В июне 1938-го, завершая цикл докладов на тему новоевропейской картины мира, прочитанных перед Обществом искусствоведения, естествознания и медицины во Фрайбурге, Хайдеггер, явно под влиянием Гельдерлина и Ницше, говорит:
«...Пятое явление Нового времени – обезбожение. Это выражение не означает простого изгнания богов, грубого атеизма. Обезбожение – двоякий процесс, когда, с одной стороны, картина мира расхристианизируется, поскольку вводится основание мира в качестве бесконечного, безусловного, абсолютного, а с другой – христиане перетолковывают свое христианство в мировоззрение... и таким образом сообразуются с Новым временем. Обезбожение есть состояние принципиальной нерешенности относительно Бога и богов... Но обезбожение настолько не исключает религиозности, что, наоборот, благодаря ему отношение к богам впервые только и превращается в религиозное переживание. Если до такого дошло дело, то боги улетучились. Возникшая пустота заменяется историческим и психологическим исследованием мифа».
Слово сказано: Бог заменен «мифом».
В годы войны (1939-1941) именно у Гельдерлина берет Хайдеггер идею «бегства богов» и различения между Святым, Божеством (Gottheit) и Богом (Gott).
«Бегство богов», определяемое Гельдерлином как утрата Святого, обозначается Хайдеггером как «забвение Бытия».
Умение Хайдеггера «забывать Бытие» в связи с Катастрофой стало прецедентом в европейской философии XX века.
Причиной ли тому политика, или это черствость, глухота к страданиям других как выражение глубокой ущербности души философа?
«Дело» Хайдеггера было поднято французскими философами – постмодернистами.
Только они, представители европейской философской нации, в отличие от двух других – немецкой и русской, – по макушку погрязших в тоталитаризме, сохранившей в чистоте философскую совесть, имели право на этот иск Хайдеггеру. Может быть, еще и потому, что были, в основном, детьми во время войны.
Французские философы предъявили также иск своим коллегам XVIII – XIX веков, так и не снятый с повестки дня за давностью лет, иск против их философско-просветительской и социальной агрессии, приведшей к Французской революции, которая развязала террор. И дело Хайдеггера они однозначно подводили под рубрику «Политическое преступление».
Вторая мировая война завершилась тотальным поражением нацистской Германии. И первыми обвиняемыми, естественно, были члены национал-социалистической партии, в списках которых победители не отличали гестаповца или эсэсовца от ученого, будь он трижды великим философом. Что с того, ведь он до последнего дня существования партии с немецкой аккуратностью платил взносы, более того, в последний год войны, в возрасте 55 лет, призван был в ополчение.
И все же в силу некоторого стечения обстоятельств ему, широко известному в мировых философских кругах, удалось избежать участи Кнута Гамсуна – Хайдеггера всего лишь отстранили от преподавания на шесть лет, до 1951 года. Об этом с некоторой «обидой» и германским высокомерием, пусть и едва ощутимым, говорит ученик Хайдеггера Вальтер Бимель, небрежно и походя упоминая «оккупационные власти», запретившие любимому Учителю преподавать.
Но в первые годы после войны при любом упоминании имени Хайдеггера всплывала его связь с нацизмом. Адвокаты ученого говорили о его почтеннейшем облике, о католической шапочке на голове профессора, о величии его философской системы, которая как бы целиком занимала его жизнь, так что он отбрасывал все земное или отдавал ему поспешную дань, чтобы отвязаться. И вправду, почтенный лик Хайдеггера не вяжется с отвратительными чертами нацизма.
Нам, с советским опытом жизни, знакомо явление, когда крупные личности вынуждены были вступать в партию, зная, что идут на сделку с собственной совестью. Во имя преуспеяния в этой подлой среде в ход шло все – маневры, доносы, уступки, подсиживания. Положим, советские философы, эти попугайствующие евнухи «марксизма-ленинизма», не заслуживают сравнения с великим немецким философом, но тем более велика его вина.
Да, Хайдеггер через год (1934) оставляет ректорство, но остается членом национал-социалистической партии.
Он не может не знать о развязанном ею жесточайшем терроре, в первую очередь против евреев. Но он молчит. Это молчание ощутимо в его речах и докладах – меж тем как иные из его студентов, став штурмовиками, бьют стекла еврейских магазинов, поджигают синагоги, отрезают бороды евреям.
