Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень
Будто поветрие на Азию накатило.
Мало того, что высшие армейские чины, причем не только сторонники «замшелых пней», но и приверженцы «молокососа», спешно перебиралась в военные лагеря, под защиту надежных людей, но и вполне далекие от дворцовых интриг граждане начали спешно разъезжаться по окрестностям.
Слухи пошли один страшнее другого — будто арабы только и ждут момента, чтобы устроить резню в городе. Убивать будут всех, кто хотя бы раз скверно высказался об Адриане. Поговаривали, что некий, жуткого вида, однорукий мошенник, верный прихвостень Адриана, уже не раз замеченный в колдовстве и увлечении астрологией, по приказанию наместника передал бедуинам гору золота. Немало оказалось таких, кто, бросив собственность, прямиком мчался в порт и отплывал в Италию. Очень скоро это новомодное веяние перекинулось на африканские и придунайские провинции. Тихо было только в Греции и Испании. В Риме же началось что‑то подобное панике. Знатные патриции толпами разбегались по сельским усадьбам, те, кто побогаче, отплывали в дальние путешествия, причем все, как один, запрещали слугам даже упоминать о маршруте и пункте назначения. Большей нелепости, удивлялся Ларций, выдумать невозможно, ведь если понадобится, длинный, с тонким лезвием сирийский кинжал достанет до сердца и в военном лагере, и в императорском претории, и в собственном нужнике.
Насмешки над искалеченной рукой, даже астрологию и колдовство, Лонг еще мог принять и простить, но зачисление его в прихвостни того, кто обманом выманил у него Зию, выводило из себя.
Злые языки, нет на вас управы или темницы!..
Нигде от них не спрячешься!
Разве что в Риме, но, чтобы отправиться в столицу, требовалось разрешение Траяна, а его к нему не пускали. Куда бежать, тем более что префект был убежден, после возвращения Квинта Марция Турбона, вновь возглавившего сингуляриев, ему вряд ли отыщется место возле императора. Признание Флегонта, что его якобы метят в начальники вспомогательной конницы, Лонг воспринимал как издевку. Пока в ставке маячат наглые подпевалы Адриана, тот же Турбон или Юлий Севéр, путь на высшие командные должности ему закрыт.
С тем и засыпал. По вечерам на грани сна часто вспоминалась беспросветная холодная ночь, пустыня, по которой он плутал после переговоров с варварами. Ларций терзался страхом за Снежного, за себя. Его пугало брезгливое равнодушие звезд, свысока поглядывавших на него, жалкого префектишку, не ведающего, что его ждет, к чему следует стремиться. Снилась Зия, он истекал от страсти, от этого становилось еще нестерпимей. Сил больше не было оставаться в этой вонючей Азии, в этом городе греческой, иудейской, христианской, высокопоставленной и всякой прочей черни.
С рассветом брал себя в руки. В поисках новостей отсылал Таупату на задние дворы выспрашивать императорских рабов, легионеров, всякого встречного дрянного вольноотпущенника, что же происходит в императорской резиденции. Сам тем временем упражнялся с оружием, гулял по берегу Оронта. От него по — прежнему шарахались, на этот раз, по — видимому, по причине его пристрастия к магии и астрологии. Как‑то он с досады продемонстрировал встретившейся на дорожке и показавшей ему язык, молоденькой рабыне железную лапу. Та буквально помертвела от ужаса и с воплем бросилась в кусты. Боялась, как бы не околдовал, не затащил на свою виллу, не начал обучать астрологии?..
Кто их знает, молоденьких рабынь, чего они более опасаются, колдовства или астрологии?
Прогуливался подолгу, восстанавливал невозмутимое состояние духа.
Территория, занимаемая резиденцией наместника Сирии, была огромна. Правительственный комплекс располагался на живописном берегу Оронта, стекавшего с гор Антиливана, рядом со знаменитым парком Дафны* (сноска: парк в предместье Антиохии со святилищем Аполлона, названый в честь нимфы Дафны), устроенном возле святилища Аполлона.
Ансамбль включал два дворца, Большой и Малый, несколько вместительных зданий, в которых помещались канцелярии и другие учреждения, а также многочисленные виллы, почти все в греческом стиле, которые были предназначены для расселения и увеселения гостей. Адриан привык жить на широкую ногу. Поклонник красоты, предпочитавший свежесть наслаждения всяким другим наслаждениям, он каждую следующую любовную встречу старался проводить на новом месте, для чего порой за день в укромном уголке обширного парка внезапно возникали обвитые плющом стены лабиринта или прелестный водопад, или расписной портик, рядом с которым прятался уединенный павильон или беседка. Случалось, за день в парке выкапывался водоем, над его поверхностью вставали привезенные из Египта лотосы, на берегу устраивались живописные развалины вполне в буколическом духе.
Между этими «уголками удовольствий» и бродил Лонг.
Прикидывал, какими безумными, в духе Нерона, прожектами украсит Рим этот бородатый молокосос?
Поставит себе золотую статую, размерами превышающую колосса Родосского? Распорядится переловить всех христиан и бросить их на съедение диким зверям? Прикажет поджечь Рим или все города Италии сразу? Какие иные бедствия обрушит на головы жителей Вечного города этот поклонник красоты?
В канун мартовских ид, (14 марта) к вечеру, Таупата принес известие, что «кризис миновал», и император пошел на поправку. Лонг так и не сумел добиться от парнишки, что означает фраза «кризис миновал». Таупата отделался легкомысленным объяснением, что «все так говорят». Еще болтают, что Плотина и Матидия ни на минуту не отходят от Марка, что никого пока к императору не пускают. Вот и пойми, то ли речь идет о здоровье императора, то ли о новых назначениях в ставке?
Самому высовываться не хотелось.
После радости, испытанной в день возвращения из пустыни, бремя неизвестности казалось совсем неподъемным. Что из того, что не по своей воле он взгромоздил на спину этот вьюк, уже который год, не испытывая радости, скуля и постанывая, везет его. Из редких встреч, скудных разговоров, которыми, случалось, обменивались оставшиеся на территории комплекса армейские чины, Лонг узнал, что сторонники Адриана в армии и органах государственного управления тоже испытывали недоумение. Они открыто выражали недовольство непоследовательностью высшей власти — если дело сделано и перстень вручен, почему до сих пор нет официального распоряжения о назначении нового главнокомандующего?
Много пищи для разговоров дала прибывшая в Антиохию делегация сенаторов, в большинстве своем состоящей из недругов Адриана. Возглавляли ее Деций Гомулл и Цивика Барбар, известные крикуны и сторонники Нигера. Отцы народа с кислыми физиономиями выразили одобрение замыслу императора, но прежде они посоветовали императору поберечь здоровье. Один из самых непримиримых и авторитетных нобилей предостерег Траяна от поспешности в подобного рода решениях. Благо государства, заявил он, несовместимо с суетой. Сенат предпочитает преемственность, и претендент должен доказать искреннее уважение к величию Рима.
Император согласился с отцами, и в тот же день было объявлено, что Публий Элий Адриан назначается консулом на следующий 118 год. В этом назначении тоже было много двусмысленности. Опытные политики, старавшиеся не ввязываться в дворцовую схватку, пытавшиеся вникнуть в смысл происходящего и нащупать вектор, в котором двигались события, задавались вопросом — консулом назначен, а цезарем нет. В чем причина подобной непоследовательности? Прежде, во времена Республики, консульство являлось самым важным, верховным магистратом, теперь, начиная с Августа, оно давным — давно утратил реальную власть, и представлялось более почетной, чем обладающей действительным влиянием должностью.
Ларция вызвали в преторий, когда вполне определилась судьба Лузия Квиета. Проконсула назначили наместником провинции Мавритания и приказали навести там, в самом дальнем западном углу империи, надлежащий порядок. Перед отъездом Квиет заглянул к себе на виллу.
Стоя на ступенях пропилона — крытого украшенного колоннами преддверия, устроенного перед входом в жилище, Лонг с недоумением наблюдал за невысоким, кривоногим, темнокожим, но обладавшим вполне европейскими чертами лица, мавританцем.
Квиет был непохож сам на себя. Странная для такого решительного и жестокого человека робость одолела его. На виллу зашел не сразу, сначала некоторое время задумчиво постоял перед входом, несколько раз глянул по сторонам, затем послал вперед вооруженного человека. Был Квиет в тоге, однако под ней проглядывала тончайшая кольчуга. Седая голова непокрыта, курчавые волосы коротко пострижены. Такие же темнокожие, пестро одетые воины в полном вооружении сопровождали его.
Заметив наблюдающего за ним Лонга, Квиет подозвал префекта. Поинтересовался, как прошла поездка к бедуинам? Отвечая, Ларций неумеренно заторопился, тут же выругал себя за ненужную, припахивающую подобострастием, исполнительность. Он помедлил, взял, как ему показалось, нужный тон, доложил, что кочевники вполне отдают себе отчет в мощи Рима и сознают необходимость дружбы с таким сильным соседом.
