Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга вторая
— Господин подполковник,— отчеканил я, — третий эскадрон «Молния» готов к выполнению любого приказа командования!
Довуд-хан снова внимательно осмотрел меня и сказал уже более дружелюбно:
— Я весьма доволен ответом. Можете идти и готовить эскадрон к походу. У нас еще будет время поговорить. Выступаем завтра в десять. В пути будем шесть суток, не меньше.
Вернувшись в казарму, я разыскал Аббаса. По моему возбужденному виду он сразу догадался, что произошло что-то необычайное.
— Кажется, началось,— еще более убежденно сказал я ему. - В моих родных местах — восстание. Наш эскадрон посылают на усмирение восставших. Понимаешь, надо немедленно связаться с Арефом. Думаю, что он разрешит нам примкнуть к повстанцам. Разгорается пламя, друг Аббас! Но Аббас не разделил моей радости. Задумчиво почесав подбородок, он сказал с нескрываемым сомнением:
— Восстание — это, конечно, хорошо! Но вот стоит ли нам переходить на сторону повстанцев?.. В одном ты, Гусо, прав — надо не мешкая связаться с Арефом. И поеду к нему я.— Опережая мое несогласие, он быстро добавил: — Только не спорь. Тебе надо готовить эскадрон к походу.
И верно — дел у меня было невпроворот, и отлучиться из части я не имел никакого права. Но чем бы я ни занимался — осматривал ли лошадей в конюшне, проверял ли оружие и обмундирование у солдат, следил ли за подготовкой провианта и фуража — все время думал об учителе: что же посоветует Ареф?
Было уже поздно, когда вернулся Аббас.
Я бросился к нему:
— Ну, что он сказал?
Аббас не спеша стал раздеваться и ответил устало:
— Ни о каком переходе на сторону восставших не может быть и речи. Ареф и другие товарищи считают это восстание неподготовленным... стихийным... не верят в его успех.
— Так что же — мы пойдем подавлять восстание? — воскликнул я.— Выступим с оружием против братьев — курдов?
— Не горячись,— остановил меня Аббас.— И не кричи так громко. Выступить мы выступим, а вот убивать своих не будем. Ареф дал задание: создать видимость нашей активности. Ну, и договориться о совместных действиях с руководителями повстанцев. Да и солдатам надо дать время, чтобы поняли: кто такие эти «разбойники». Пусть разберутся во всем.
Я задумался. Что ж, пожалуй, так будет разумнее. Надо все прикинуть, взвесить... там на месте будет видно, как действовать. Оружие в наших руках. Главное — осторожность. Стоит командованию узнать о наших настроениях — и эскадрон разоружат, а нас с Аббасом бросят за решетку.
...В десять утра эскадрон был выстроен. Я придирчиво оглядел солдат. Все было в порядке. И как только появился на своем коне подполковник Довуд-хан, я пришпорил Икбала, подскакал к начальству и доложил о готовности эскадрона к походу. Довуд-хан поздоровался, объехал строй и, видимо, остался доволен нашей готовностью к походу.
— Командуйте движение,— разрешил он.
И вот уже над площадью разнеслось привычное:
— Эскадрон!.. Справа по четыре!.. Шагом!.. Ма-арш!
Зацокали копыта по камням. «Молния» отправлялась в дальний поход навстречу неизвестности и смертельной опасности.
Отдохнувший, сытый Икбал пританцовывал подо мной, тряс головой, и тонко позвякивали удила. А я мысленно уже летел вперед — в родные края, в мой маленький Киштан — соловьиное место, в Миянабад, где я впервые встретился с Арефом и услышал его волнующий рассказ о кузнеце Кавэ в кожаном фартуке, ставшем знаменем — Дороф-ше-Кавэян, гордостью персидского народа. Я представил себе Арефа, черноглазого, чуть сутуловатого, и в ушах зазвучал его взволнованный голос: «Борьба за свободу — это и есть настоящая народная наука! Это — единственный путь к счастью!».. Так говорил он нам, своим ученикам, в школе для взрослых, в «классе акабер». Я вспомнил эти слова, вспомнил, куда и зачем мы едем, и мысленно дал себе клятву: родной многострадальный народ мой, никогда, ни при каких обстоятельствах я не подниму против тебя оружие, всегда буду верным твоим сыном, борцом за твое счастье!
...В Миянабаде мы расквартировались в «арке»— доме правителя. Подполковник Довуд-хан выбрал себе удобный кабинет и сразу же вызвал меня.
— Вот, ождан, мы и на месте,— устало сказал он, развалившись на диване.— Прошу сесть и выслушать меня... Да, кстати, вы знаете курдский язык?
— Конечно, это мой родной язык. Я — курд.
Этот ответ, видимо, озадачил его. Но я постарался изобразить на лице угодливость и подобострастие, и он успокоился, даже повеселел.
— Что ж, это неплохо, даже очень хорошо,— улыбнулся он.— Я ценю вашу преданность правительству и нашей армии. И хочу поделиться с вами своими планами... посоветоваться, как с бывалым опытным воином.
Он явно хотел польстить мне и, видимо, неспроста: как бы там ни было, а курду он вряд ли полностью доверял.
Так я подумал в тот момент, но последующие события убедили меня в том, что Довуд-хан был не таким уж проницательным человеком и что его — при случае — можно было обвести вокруг пальца...
А он между тем продолжал разглагольствовать с напыщенным видом:
— Военное дело — не только наука, но и искусство. Военачальник должен не только обладать определенными знаниями, но и иметь талант. Без таланта полководцем быть нельзя! А что такое талант? Это особое чутье, подсказывающее, как поступать в том или ином случае. И вот это чутье подсказывает мне: с нашим нынешним противником... впрочем, если можно назвать противником горстку бунтовщиков, не имеющих ничего кроме нахальства... против них надо применить тактику ловушки. Понимаете, ож-дан? Мы без излишней торопливости разведаем, где они находятся, выследим их и ударим внезапно... Таким образом, сохраним свои силы и разгромим этих наглецов, поднявших оружие против законной власти. Ну, как вы находите мой план? Вам ведь уже приходилось бывать в подобных заварухах? Я уверен в нашем успехе.
Глаза его сияли самодовольством. А я в душе посмеивался над новоявленным полководцем, но вслух сказал как можно убежденнее:
— Это замечательный план, господин подполковник! Выследить и ударить внезапно — как это тонко и мудро! Конечно же, против сброда оборванцев не нужно проявлять тактику и стратегию, пригодные для большой войны. Я восхищен вашим замыслом, господин подполковник!
Довуд-хан стал поглаживать свои усики, и я понял, что он хочет скрыть довольную улыбку. «Э,— подумал я,— да С тобой можно вершить нужные дела, господин подполковник»!
— Я рад, что вы сразу поняли мою мысль, господин ождан,— сказал он.— А еще я рад, что мне приходится выполнять столь ответственную миссию с таким толковым воином, как вы. Благодарю вас.
Через полчаса мы с Аббасом весело смеялись, когда я начал рассказывать ему о нашем разговоре с новым командиром.
— А знаешь, Гусо,— посерьезнев, сказал Аббас,— этот надутый индюк в общем-то совершенно прав. Сам того не подозревая, он подсказал нам ход в этой сложной и опасной игре.
— Я тоже об этом подумал. Будем выслеживать бунтовщиков, если так нужно начальству, а сколько на это уйдет времени — один аллах знает.
— Правильно!— подхватил Аббас.— Постараемся, чтобы разведка связала нас с руководителями повстанцев. Будем согласовывать наши действия.
— И овцы целы, и волки сыты. Так что ли?..
— Боюсь, что все будет гораздо сложней,— Аббас не ждал легких дел.
Мы разместили солдат, накормили и тоже пошли отдыхать.
В эту ночь я долго не мог уснуть. Лежал с открытыми глазами и думал. За окном плыла темная южная ночь. Луны не было, и звезды горели в вышине ярко, как фонари, холодный зыбкий свет струился в комнату. Большой просторный «арк» мирно спал. Было так тихо, что я слышал шорох и попискивание мышей под полом. Чинары замерли, ни одна ветка не вздрагивала. Трудно было поверить, что где-то совсем рядом прячутся в ночи наши братья, с оружием в руках вставшие на защиту своих прав, против жестоких угнетателей, что и дом этот опустел потому, что хозяин трусливо бежал от гнева народа.
— Ты не спишь, Гусо? — услышал я тихий голос Аббаса.
— Разве уснешь...
Я увидел, как друг мой приподнялся на локтях и глаза его блеснули и в темноте. Послышался его вкрадчивый, внушительный голос:
— Завтра в первую разведку надо идти мне. А ты напишешь письмо Гулам-Ризе и Абдулали. Я найду их и вручу письмо. Другого выхода у нас нет.
Он снова лег и замолчал. За окном нежданно пронесся ветер, могучий чинар вздрогнул, пробудился и грозно зашумел в ночи.
Опустевший перед нашим приходом миянабадский «арк» снова ожил. По коридорам сновали военные и гражданские люди. К Довуд-хану уже обращались как к правителю Миянабада, и он сразу стал важным, напыщенным. Когда я явился к нему и доложил о том, что разведка послана и скоро мы будет иметь самые точные сведения о расположении мятежников, он томно, с напускной усталостью сказал мне:
— Видите ли, ождан, у меня теперь столько всяких забот, что вряд ли найдется время для руководства операцией, в благоприятном исходе которой я не сомневаюсь. Вы человек в военном деле опытный, пожалуй, сами справитесь с оперативным заданием. Тем более, что мои, предельно обоснованные, указания вы получили и теперь знаете, что надо делать! Так что действуйте! Ну, а если возникнут какие-нибудь затруднения, обращайтесь ко мне. Я приму вас в любое время.
