Александр Сегень - Ричард Львиное Сердце: Поющий король
Когда Матапан скрылся позади, плывущие на энеке Ричарда перегринаторы разделились надвое — одни сели завтракать, другие, в числе коих оказался сам король Англии, готовились к причастию и потому сегодня высветляли себя голодом. Вскоре кормчий объявил, что впереди слева показался остров Чериго, и всезнайка Амбруаз принялся пояснять:
— Так называют сей остров венецианцы, а теперь это наименование распространилось повсюду, хотя на самом деле это — Кифера, знаменитейший в древности остров поклонения богине Афродите, от имени острова богиня любви даже получила прозвище — Киферея. Но более всего сей уголок земли известен тем, что на нем водилось несметное количество пурпурных улиток. Их использовали для приготовления пурпура в качестве красящего вещества.
— А сейчас? — живо откликнулся Ричард.
— Сейчас, как я слыхивал, их осталось совсем мало.
— Тогда и к Кифере не будем причаливать, — махнул рукой король. — Подальше надо нам держаться и от Посейдона и от Афродиты. К тому же мне хочется успеть заглянуть на Родос, поглазеть на знаменитого колосса.
— Как?! — так и ахнул Амбруаз. — Ваше величество!
— Что такое, друг мой? — спросил Ричард.
— Разве вы не знаете?
— А именно?
— Да ведь его не существует.
— Я готов слышать недоверчивые суждения от Герольда, но не от тебя, дорогой Санном. Хочешь сказать, что колосс Родосский — выдумка?
— Нет, не выдумка, — отвечал Амбруаз. — Колосс существовал в глубокой древности. Это была огромная статуя бога Гелиоса, стоящая у входа в родосскую гавань.
— Говорят, корабли проплывали у него между ног, — вставил свои познания Ричард.
— Возможно, что и проплывали, — кивнул Амбруаз, — но статуя разрушилась благодаря землетрясению давным-давно, еще до римских императоров. А в наши времена мало кто вообще знает о колоссе Родосском.
— Как жаль! — воскликнул Ричард от всей души. — Мне бы так хотелось проплыть на нашем энеке между ног у Гелиоса.
— Не забывайте, ваше величество, что Гелиос — тоже языческое божество, — сказал отец Ансельм.
В полдень корабль причалил к гераклионской пристани, но на Крите Ричард и его спутники провели не более трех часов. Повидавшись и перемолвившись с Беренгарией, король вернулся на свое судно и вновь, обдуваемый ветром, который все крепчал и крепчал, уносился вдаль, на восток, спеша в Палестину. На закате корабли причалили к Родосу. Ричард до последнего мига все надеялся, что колосс Родосский цел или что его хотя бы начали восстанавливать, но, увы, никакой великой статуи у входа в родосскую гавань он не увидел.
Здесь, на Родосе, Ричард принял участие в богослужении и причастился в память о Тайной Вечери, после чего решено было ночевать на суше, а рано утром садиться на корабли и продолжать плавание. На рассвете небо было чистым, хотя ветер безумствовал и море волновалось. Все же решили не повторять на Родосе мессинского сидения, плыть дальше. К закату сего дня Ричард намеревался прибыть в лагерь под Сен-Жан-д’Акром. Ветер продолжал крепчать, нанося с запада на небосвод тяжелые черные тучи. Корабли плыли осторожно, не упуская из виду темнеющий в отдалении слева анатолийский берег. Однако рано или поздно пришлось расстаться и с этим плечом суши, на которое в случае чего можно было бы опереться. Миновав мыс Гелидон, взяли направление на юго-восток — к берегам Кипра.
— Опять к Афродите! — весело возмущался Ричард. — Как нас на Страстной неделе водит мимо поганых языческих богов!
— Если б не Великий пост, — заметил Амбруаз, — в самую пору было бы помолиться Посейдону. Сдается мне, не удастся нам проскочить через эту бурю.
— Эх! — выдохнул Ричард. — Я все ждал, произнесет ли кто-нибудь это слово. И вот оно произнесено.
— Да уж куда там, — усмехнулся оруженосец Люк де Пон, — произноси не произноси, а и немые не избежали бы того светопреставления, которое на нас надвигается. Ишь каково уже бьет коленом о борт корабля!
— Проклятое Посейдоново колено! — прокряхтел Ричард.
— Не молитесь ему, так хоть не ругайте, ваше величество, — сказал Амбруаз. — Его коленка острей и сильней любого тарана.
— Говорят, у Саладина есть корабль с таким тараном, что на него можно насадить пять наших энеков, — сказал Роджер Говден.
— Вранье! — решительно заявил на это Робер де Шомон. — У Саладина вообще почти нет никаких кораблей. Хоть в этом-то он слаб.
— И то хорошо, — сказал Ричард, и в следующий миг корабль вдруг так тряхнуло, что многие не смогли удержаться на ногах.
— Святая мадонна! — взмолился один из священников, отец Пьер. — Безрассудно было отправляться в путь в Страстную пятницу. Недаром говорят, что в этот день Спаситель в ад спускается и нашим молитвам не внемлет.
Новый толчок Посейдона свалил с ног и отца Пьера, словно в подтверждение его слов.
— Это просто водотрясение какое-то, — засмеялся Ричард. — Я бы сейчас спел что-нибудь, ей-богу! Что ж, коли не поможет нам Господь, вместе с ним во ад нынче отправимся. А уж кого он из нас оттуда выведет, кого нет…
Небо становилось все чернее, вселенная погружалась во мрак, первый, могущественный, раскат грома расколол небо надвое яркой и злой молнией.
— И сделалась тьма по всей земле, и померкло солнце, и завеса в Храме раздралась посредине, — испуганно пробормотал отец Поль, третий из священников на энеке.
Следом за громом и молнией с неба обрушился ливень, и вмиг все сухое сделалось мокрым, все уютное и удобное — неудобным и неуютным. Энек стало раскачивать из стороны в сторону, будто у морского царя было столько же колен, сколько у народа Израилева, и всеми ими он пользовался, чтобы со всех сторон пинать плавучую посудину. Делалось все темнее и темнее, словно природа решила как следует отметить великое событие двенадцативековой давности, повторить то, что случилось во время распятия Христа. Новый оглушительный раскат грома сопровождался еще более яркой вспышкой, сверкнувшей в переполненных ужасом глазах спутников Ричарда. А Ричард, увидев это, удивился — почему им так страшно, а ему — нисколько? Он готов был потонуть, не добравшись до Святой Земли. В отличие от Барбароссы, утонувшего в жалкой речушке, он бы утоп в бездонной морской пучине. И это будет лучше, чем если он доберется до Святой Земли и будет разгромлен Саладином. От бури принять смерть было бы почетнее, чем от мусульманина.
И видно было, что бурю эта мысль будоражит и воспаляет.
Волны все нарастали, то подбрасывая кораблик к небесам, то швыряя его в глубину, из которой, казалось, ему уже не воспарить. И каждый раз палубу все сильнее заливало клокочущими брызгами. Неминуемость гибели становилась все очевиднее. Но время шло, и Ричард поймал себя на том, что мысль о смерти уже перестала казаться такой торжественной и привлекательной, из-под нее постепенно начала вылезать трусовато-животная мыслишка о возможном выживании. Если буря не разыграется еще больше, если энек не наскочит на внезапно вынырнувший из мрака ненастья берег Кипра, если не столкнется с каким-нибудь другим кораблем — три этих «если» уже родились в душе у Ричарда, вылезли наружу и трепались на его губах. Он сидел возле мачты, крепко держась за снасти, и в промежутках между «Господи помилуй!» бормотал:
— Если… если… если…
Между тем уже непонятно было, в каком направлении дует ветер и куда несется легкий, как птичка, энек. Казалось, ветер дует со всех сторон и кораблик летит на все четыре стороны. Время утратило счет, и лишь одно было ясно — пока еще день. Порой небеса обнадеживали долгим затишьем, и начинало казаться, что буря кончается, но вдруг — новый, ненавидящий порыв воздуха выветривал эту надежду из сердец, подбрасывая ее кверху, а молния, сопровождаемая оглушительным громом, разбивала ее вдребезги. И новая волна могучей лапой осыпала этими дребезгами кораблик.
— Кончится ли буря когда-нибудь? — вопил летописец Амбруаз.
— Уж скорее бы поглотило, и дело с концом! — сокрушался Герольд де Камбрэ.
— На дно мы всегда успеем, — твердо верил в чудо спасения Робер де Шомон.
Но буря продолжалась, она перестала быть только настоящим, охватив собою и прошлое и будущее, потому что каждая новая волна, затопляющая палубу энека, уже не вызывала робкой мысли: «Может, последняя?» Ричард, намертво окоченевший, не мог сидеть — стоял под мачтой, с которой срывало последние снасти, и зло скрипел зубами:
— Ветер! Какие ж у тебя, гад, неиссякаемые легкие! Дождь! Какой же у тебя вместительный мочевой пузырь! Гром! Гремишь и не охрипнешь, собака! Жан де Жизор, за что же ты так ненавидишь меня? Святая Земля! Почему ты не хочешь допустить меня к себе?
Глава четырнадцатая
КТО ГДЕ
Лишь под утро субботы перестало носить, качать, оглушать, орошать, ослеплять, бить. На рассвете гром охрип и лишь рокотал в отдалении, и вспышки молний уже не сверкали в испуганных глазах спутников Ричарда, потому что сами уже лишь посверкивали на небе, будто отражения. Дождь из холодного ливня превратился в тепленькую морось. Стали стихать и волны, они не швыряли энек вверх-вниз и из стороны в сторону, а лишь медленно вздымали и опускали его, как скорлупку, плывущую по могучей груди спящего богатыря. Ветер порой еще налетал, и довольно сильно, но его порывы становились все реже. Измученный Ричард сел под огрызком мачты, прислонился лицом к мокрому дереву и заснул. Сон быстро промчался по всему существу короля, освежил, сколько мог, и выпрыгнул наружу, распахнув Ричарду глаза, чтобы тот мог увидеть робкие струйки солнца, просачивающиеся через трещины в плотном панцире облаков.
