Иштван Рат-Вег - Комедия книги

От внимания бдительной полиции не ускользало даже то, как люди одеваются. Полиция баховского периода с помощью своих филеров запретила-таки упрямым венграм носить революционные шляпы-кругляши с узкими залихватски загнутыми полями. А во Франции конфисковали броши, пряжки, запонки, украшенные королевской короной — при короле.

В 1829 году один парижский торговец шелком был посажен на 15 суток только за то, что продавал шелк, расцвеченный портретами рейхштадтского герцога. В 1822 году в городишке Тарбе была обнаружена страшная жилетка. В полицейском акте говорится, что злокозненная жилетка найдена у портного в полуготовом виде; на ней вышито лицо, напоминающее Бонапарта, а также буква N и крест Почетного легиона! На допросе портной признался, что подстрекательскую материю принес ему благородной внешности господин, проживающий в этом городе. Полицейские составили протокол, конфисковали жилетку, арестовали господина с благородной внешностью и посадили в тюрьму как бонапартиста.

А при Наполеоне преследовалось ношение значков и символов королевской Франции, всего, что относилось к ancien regime.[190] Флюгера на крышах по старинной традиции полагались только дворянам. Представители среднего сословия не имели права пользоваться этим украшением. 3 февраля 1809 года префект департамента Соны и Луары обратился к министру внутренних дел Фуше с официальным донесением, в котором жаловался на то, что множится число старорежимных дворян, ни во что не ставящих новое дворянство, созданное императором, что эти старорежимные бравируют недозволенными древними гербами и нарядами. Мало того: противники новых порядков додумались демонстрировать свое презрение чуть ли не по телеграфу,[191] прибегнув к флюгерам. На башнях своих замков водружают они порою по несколько флюгеров, располагая их на разной высоте в зависимости от того, у кого какие были титулы. В заключение префект просит представить его рапорт императору, дело очень важное. Фуше держал под бдительным надзором самого себя, и предстать перед Наполеоном с вопросом о дворянских флюгерах было бы для него очень некстати.

9. ПАЗИГРАФИЯ, ИЛИ ВСЕМИРНАЯ ПИСЬМЕННОСТЬ

Венгерская народная пословица гласит:

Мыта с мысли не возьмешь,Пса пахать не запряжешь.

Но пословица не права. Мыт, налог, с мысли берут, да еще какой. Венгерская книга не может получить распространения, например, в Швеции. А шведская книга — в Венгрии. Возможно это лишь в том случае, если венгерскую книгу переведут на шведский, а шведскую — на венгерский. Сколько языков, столько и таможенных шлагбаумов. С давних времен фантазию ученых будоражил вопрос: как добиться, чтобы писатель, написавший книгу на родном языке, без перевода мог быть понят повсюду и за пределами своей родины! Нет, не о всемирном языке шла речь. Проблема эта более недавнего происхождения. О всемирном языке мечтали в старину лишь немногие. Большинство рассуждали иначе: если бы все предметы и понятия удалось обозначить не словами, а едиными и всем понятными письменными знаками, то отпала бы необходимость в изучении языков, уступив место лишь распространению этих письменных знаков, сиречь усвоению всемирной письменности.

Идея оказалась, конечно же, мертворожденной. Если бы и удалось выдумать такие письменные знаки и привести их в единое соответствие с грамматиками всех языков мира (запрячь пса пахать!), то смысл записанного этими знаками воспринимался бы слишком общо, отрывочно, неточно. Ведь у каждого языка есть своя собственная, непохожая ни на какие другие, довольно замкнутая система взаимосоответствий между обозначениями понятий, обладающая к тому же столь же обширной, практически бесконечной гаммой неоднозначных, нестойких, слитых друг с другом и перетекающих друг в друга смысловых оттенков.

И несмотря на это, идея владела умами многих и многих ученых, и среди них — таких выдающихся мыслителей, как Декарт, Лейбниц, Д'Аламбер, Кант, которые считали всемирную письменность в принципе возможной. Им и в голову не приходило, на какой труд обрекли они сами себя, увлекшись этой идеей. С разработкой этой идеи выступил первым английский лингвист Джордж Дальгарно, опубликовавший в 1661 году книгу под названием «Ars signorum, vulgo character universalis et lingua philosophica».[192] Термин «lingua philosophica» был заменен более известным ныне — «пазиграфия» (pasigraphia).

Следующая попытка была предпринята в 1668 году честерским епископом Уилкинсом, но столь же неудачная. После столетнего перерыва венгр Дердь Кальмар вызвал настоящую лавину систем всемирной письменности. Если шумиха вокруг пазиграфии время от времени и стихала, то ученые, завороженные утопией универсальной письменности, не прекращали теоретической деятельности ни на минуту.

Я был чрезвычайно удивлен, когда, заинтересованный этим научным курьезом, обнаружил, что литературы по пазиграфии необъятное море. Мираж пазиграфии блуждал по миру книг два с четвертью века. Мираж этот преследовал и Дердя Кальмара, в прочем серьезного ученого, перу которого принадлежит, в частности, и фундаментальная венгерская грамматика на латинском языке. И хотя за границей бывал он чаще, чем на родине, принадлежность свою к венгерской нации подчеркивал с неизменной гордостью. Книгу о всемирной письменности издал он, однако, по-немецки. Помимо немецкого, вышла она также по-итальянски и на латыни. Сама же пазиграфическая система Кальмара настолько трудна, что усилий, потраченных на ее усвоение, хватило бы на изучение трех иностранных языков как минимум.

Кальмар использует и обычные буквы, но со всевозможными хитроумными дополнениями. Если у буквы не хватает какой-либо детали слева, то это означает «отсутствие», «лишенность», «неполноту». Буква V воплощает у Кальмара понятие «жизни», а если у нее не хватает левого усика, то смысл становится противоположным: / смерть. Глагол от существительного «жизнь» образуется с помощью небольшой черточки справа от буквы.

V- он живет, а /- он умирает. Правда, просто?

Но это лишь начало элементарных слов. Дальше в лес, больше дров. Один знак может обозначать несколько понятий. ^ значит «небосвод», а также «полукруг», «кольцо», «натянутый лук», «радугу». А если мы этот знак перевернем, то под ~ следует понимать не только «море», но и «душевное спокойствие», «глубокое понимание» и т. п.

Полукруг меньших размеров /- значит «корабль», но если изобразить его вертикально, выпуклостью влево С, то совершенно очевидно, что это «качающийся на волнах корабль» или «беспокойное состояние духа ввиду угрожающей опасности». Автор заботится о том, чтобы знаки были наглядными. Если буква F, например, лежит ничком, то двух мнений быть не может: «П» означает «верность» и «верноподданническое почитание». А опрокинутая навзничь, со всей очевидностью преподносит она читателю образ «угнетения», ведь не может же быть угнетенным тот, кто стоит.

Прекрасно, — скажет восприимчивый читатель, — но как же быть со спряжением глаголов? Как мне написать лондонскому другу, что на длинное письмо времени у меня пока нет, но вскоре извещу его о подробностях? Нет ничего проще, — отвечает автор. Сзади, спереди, сверху и снизу окружить знак точечками и кружочками, расположение и количество которых выразит и время глагола и укажет на лицо действия. И в доказательство приводит он множество примеров. Возможности практически безграничны. Одними только кружочками и точечками можно оформить самое сложное предложение, которое я, однако, не способен перевести на венгерский и привожу по-немецки:

Du scheinest zu verlangen, dafi ich verlange zu machen, dab du viel und vielerlei schreibest, und zwar scharf-sinnig, und in der that nicht nur mehr, und mehr vieler-ley, sondern auch scharfsinniger und geschwinder, als viele, ja wohl alle, hoffen.[193]

Кто говорит, что может придумать предложение сложнее, говорит неправду. Далее решаются и другие грамматические трудности, столь обстоятельно и сложно, что уже совершенно ошалевший читатель готов поверить в мессианское значение пазиграфии для человечества, но тут — о ужас! — он натыкается на заявление автора о том, что эта книжечка — всего лишь краткое знакомство с основными понятиями, по-настоящему же подробное описание вскоре будет опубликовано на латинском и французском языках. Этот подробный труд, пишет Кальмар, в рукописи уже готов. Но опубликован он не был. А интересно было бы в него заглянуть.

Однако высмеивать Дердя Кальмара мне не хочется. В своих чудачествах виновен не он, а дух эпохи, которому эти выкрутасы были по нраву. Среди тех, кто подписывался в ту эпоху на подобные книги, фигурируют именитые фамилии не только Венгрии, во главе с герцогом Альбертом, но и берлинские ученые, и в довольно большом количестве. Но где бы Дердь Кальмар ни бывал, всюду оставался он верным сыном своей родины. Трудно читать без волнения заключительные строки его письма, адресованного берлинскому академику Франшвилю. Кальмар пишет о совершенстве венгерского языка и заканчивает так: