Олдос Хаксли - Луденские бесы
Личность сестры Иоанны от Ангелов, настоятельницы урсулинского монастыря, была растоптана и уничтожена. Пародируя святого Павла, она могла бы теперь сказать о себе: «Я живу, но се уже не я; се прах и тлен, одна лишь физиология». Во время процесса изгнания бесов монахини как бы переставали быть людьми, а превращались в полуодушевленный предмет, наделенный не разумом, а одной лишь чувственностью. Это было ужасно, но в то же время и восхитительно — не только насилие над личностью, но и откровение, экстатическое переживание, избавление от своего обрыдшего «я».
Все это время сестра Иоанна вовсе не считала, что находится во власти демонов. Миньон и Барре уверяли настоятельницу, что в нее вселились бесы; во время сеансов дьяволоизгнания она и сама охотно в этом признавалась. Однако на самом деле ей не верилось, что целых семь демонов (ну, пусть шесть — после изгнания Асмодея) могли поселиться в ее тщедушном теле. Вот как сама Иоанна описывает свои ощущения:
«Я в ту пору не верила, что бесы могут поселиться в человеке, ежели он не заключил союза с Дьяволом и не дал добровольного согласия на это. Но здесь я заблуждалась, ибо даже самые невинные и святые люди могут оказаться во власти Сатаны. Я, конечно, к числу невинных не принадлежала; многие тысячи раз я добровольно предавалась Диаволу, совершая всевозможные грехи и противясь Благодати… Демоны угнездились в моем рассудке и подчинили себе мою волю. Они нашли ростки зла в моей душе и приобщили меня своей дьявольской природе… Бесы обычно использовали чувства, которые имелись в моей душе и без них, причем делали это так ловко и искусно, что я и не подозревала о бесовщине, уже пустившей во мне свои корни. Я оскорблялась, когда люди говорили, что я одержима Сатаной, и если кто-либо заводил со мной разговор на эту тему, я испытывала сильнейший гнев, обрушивая на них потоки брани».
Таким образом получается, что женщина, не перестававшая грезить Урбеном Грандье, вовсе не чувствовала себя ненормальной — невзирая на то, что отец Барре обращался с ней, как с подопытным животным. Экстаз унижения и чувственные галлюцинации не могли подавить чувства обычной женщины, которой, по несчастному стечению обстоятельств, выпала участь гнить заживо в стенах монастыря — вместо того, чтобы выйти замуж и обзавестись семьей.
Не сохранилось свидетельств, которые помогли бы нам проникнуть в душу отца Барре и прочих воителей с демонами. Эти люди не писали писем и не оставили автобиографий. До тех пор, пока на сцене не появился отец Сурен — а это произошло лишь два года спустя, — вся эта продолжительная психологическая оргия шла сама по себе, без заинтересованного летописца. К счастью, Сурен был человеком замкнутым, склонным к общению с самим собой и излияниям на бумаге, что помогает нам восстановить картину событий. Описывая годы, проведенные в Лудене и позднее в Бордо, Сурен жалуется на непрерывные искушения плоти. Ничего удивительного, если учесть, что он находился среди монахинь, в которых вселились демоны. Представьте себе сборище истеричных женщин, находящихся в состоянии непрерывного эротического возбуждения, и среди них — единственный мужчина, властный и всесильный. Покорство и беззащитность монахинь должны были еще больше подчеркивать победительную мужественность главного борца с Сатаной. Пассивность жертв усугубляла ощущение неограниченной власти над ними. Как бы ни бесновались монахини, экзорцист оставался спокойным и всемогущим. Среди всей этой чертовщины он представлял самого Господа, а стало быть, имел право поступать с существами низшего порядка так, как считал нужным: он производил над ними любые опыты, заставлял их извиваться в конвульсиях, избивал их, а иногда и подвергал порке[48]. В более спокойные минуты одержимые признавались своим мучителям, какой непристойный восторг доставляло им попирать все условности и приличия, казалось, составлявшие неотъемлемую часть их души. Монахини признавались святым отцам в самых интимных подробностях своей физиологии, описывали самые невероятные фантазии, извлеченные из глубин подсознания. То, какие доверительные отношения существовали между экзорцистами и бесноватыми монахинями, лучше всего проиллюстрировать при помощи летописи, в которой подробнейшим образом описано «излечение» оксонских урсулинок, продолжавшееся с 1658 до 1661 года. «Монахини утверждают — это подтверждается и священниками, — что при помощи экзорцизма сии несчастные избавились кто от паховой грыжи, кто от пучения матки, кто от утробных колик, а некоторые даже извлекли из срамного места тайные шипы, размещенные там зловредными колдунами, или же огарки свечей, сучки и прочие орудия надругательства, используемые магами и ведьмаками для своих черных целей. Кроме того, по утверждению сих монахинь, святые отцы излечили их от желудочных колик, кишечных болей, мигреней и грудных опухолей — и все это благодаря таинству исповеди. Экзорцизм помог сестрам избавиться от кровотечений. Обильное питье святой воды вылечило сестер от раздутия живота, каковое произошло от совокупления с демонами и колдунами. Трое из монахинь прямо признались, что демоны лишили их девственности. Еще пять поведали, как колдуны, маги и демоны произвели с ними действия, о природе каковых невозможно рассказать, не нарушив целомудрия. Однако не вызывает сомнения, что с сими несчастными злая сила поступила так же, как с тремя первыми. Экзорцисты подтверждают истинность всех этих заявлений».
Какие медицинские подробности, какое смакование деталей! Над всеми этими историями клубится густой и пахучий туман подавленной сексуальности. Когда, по решению Бургундского парламента, врачи посетили монахинь, медицинский осмотр не выявил никаких признаков половых сношений, но зато налицо имелись все симптомы заболевания, которое в прежние времена называлось «бешенством матки». Симптомы эти определялись так: «Повышенная температура тела, сопровождаемая нездоровым интересом к плотским наслаждениям и сосредоточением всех помыслов на чувственности».
Вот в какой атмосфере, среди обезумевших от возбуждения монахинь, должны были находиться экзорцисты. Неудивительно, что между ними и их подопечными возникала особая доверительность, напоминающая отношения гинеколога и его пациенток. Или же дрессировщика и животного, психоаналитика и его клиента.
Каждый день и каждую ночь помногу часов священники общались с «бесноватыми». В истории с оксонскими урсулинками, кажется, некоторым из святых отцов не удалось устоять перед соблазном, и они воспользовались своей властью и неограниченными полномочиями. В Лудене священники и монахи ни в чем подобном замечены не были. Мы знаем со слов Сурена, что искушение присутствовало, но экзорцистам удавалось с ним справиться. Все оргии и непотребства происходили в воображении.
Изгнание Асмодея стало для Миньона настоящим триумфом. Враги Урбена Грандье почувствовали себя достаточно уверенно для того, чтобы приступить к официальным действиям. 11 октября Пьер Ранжье, приходской кюре Веньера, отправился к главному городскому магистрату господину де Серизе. Священник поведал должностному лицу о том, как развиваются события в монастыре урсулинок, и пригласил магистрата, а также его помощника господина Луи Шове, прийти и удостовериться самим. Приглашение было принято, и в тот же день, после полудня, оба магистрата в сопровождении писца отправились в монастырь, где их приняли отцы Барре и Миньон. Чиновников отвели в зал с высоким потолком, где стояли семь кроватей. На одной из них лежала послушница, на другой — мать-настоятельница. Вокруг сей последней стояли несколько кармелиток, монахинь монастыря, хирург Маннури, а также Матюрен Руссо, священник и каноник церкви Святого Креста. Увидев главного магистрата и его помощника, настоятельница (все это подробнейшим образом зарегистрировано писцом) «яростно задергалась и стала издавать визги, похожие на поросячьи, после чего зарылась под одеяло, заскрипела зубами и повела себя так, как обычно ведут себя люди, утратившие рассудок. Справа от нее стоял монах-кармелит, а слева — и вышеуказанный каноник Миньон, который засунул два пальца, а именно большой и указательный в рот матери-настоятельнице и произнес в нашем присутствии положенные молитвы и заклинания».
В ходе всех этих процедур выяснилось, что дьявольский пакт с сестрой Иоанной был заключен нечистой силой при помощи двух «знаков»: сначала к ее облачению сами собой прицепились три шипа от боярышника, а затем настоятельница вдруг обнаружила на лестнице букет роз и зачем-то засунула его за пояс, «причем испытала в сей момент дрожание правой руки и острейший приступ страсти к Грандье, от коей напасти не могла избавиться долгое время, даже когда произносила слова святой молитвы».
На вопрос, заданный по латыни: «Кто послал ей эти цветы?» — аббатиса «после продолжительных отпирательств и колебаний ответила, как бы не в силах противиться принуждению: „Urbanus“. Тогда вышеозначенный Миньон повелел: „Die qualitatem“. Она ответила: „Sacerdos“. Он спросив: „Cujus ecclesiae?“, на что монахиня ответила: „Santi Petri“[49], причем последние слова произнесла почти невнятно».
