Олдос Хаксли - Луденские бесы
По городу поползли слухи о проклятье, постигшем монастырь. Вскоре все горожане заговорили о том, что святым сестрам нет житья от наглых бесов и что бесы эти одолевают их по наущению отца Грандье. Больше всех обрадовались протестанты. Еще бы — католический священник оказался слугой Сатаны, который замыслил совратить целый монастырь урсулинок! Отличный реванш за падение Ла-Рошели. Что до священника, то он в ответ на слухи лишь пожимал плечами. В конце концов, он в глаза не видывал ни самой настоятельницы, ни ее полоумных питомиц. Что бы ни говорили про него эти истерички, это всего лишь продукт их болезни — меланхолии, соединенной с бешенством матки. Лишенные мужского общества, бедняжки воображают себе сношения с инкубом. Когда канонику сообщали скептические замечания Урбена, он лишь улыбался и говорил: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним».
Труды по изгнанию демонов были столь тяжелы и малорезультативны, что после нескольких месяцев героической битвы с бесами пришлось вызвать подкрепление. Первым пригласили отца Пьера Ранжье, приходского кюре из Веньера. Этот пастырь пользовался в епархии огромным влиянием, а также всеобщей нелюбовью, потому что являлся тайным шпионом и секретным агентом епископа. Каноник специально пригласил Ранжье, чтобы к его затее в верхах отнеслись без скептицизма. Все будет официально, в строгом соответствии с правилами.
Затем к Ранжье присоединился еще один святой отец, совершенно иной породы. Господин Барре, кюре прихода Сан-Жак из соседнего города Шинона, принадлежал к числу тех христиан, кому дьявол представляется существом куда более реальным и интересным, чем Бог. Барре повсюду видел отпечатки раздвоенных копыт, во всех странных, необъяснимых или слишком радостных событиях сразу же узнавал почерк Сатаны. Больше всего святой отец любил скрестить мечи с нечестивым Велиаром или Вельзевулом, и потому почти все свои дни посвящал одному и тому же занятию: сначала выдумывал бесов, а потом с успехом их изгонял. Благодаря усилиям этого пастыря город Шенон был переполнен одержимыми девчонками, заколдованными коровами, жертвами сглаза, а также несчастными мужьями, которых колдуны и колдуньи покарали импотенцией. Во всяком случае, в этом приходе жизнь никак нельзя было назвать скучной. Кюре и Дьявол не давали прихожанам ни минуты покоя.
Приглашение каноника Миньона было воспринято отцом Барре с огромным энтузиазмом. Через несколько дней шинонский крестоносец прибыл во главе целой процессии, состоявшей из наиболее фанатичных членов его прихода. Каково же было отвращение достойного кюре, когда он узнал, что до сих пор изгнание бесов происходило за закрытыми дверями. Как можно скрывать священный труд от глаз христиан! Пусть публика смотрит и наущается твердости в вере.
И ворота урсулинского монастыря распахнулись, чтобы впустить любопытствующих.
Уже с третьей попытки отцу Барре удалось вогнать мать-настоятельницу в нешуточные конвульсии. «Лишившись разума и приличия», сестра Иоанна каталась по полу. Зрители были в восторге, в особенности когда у монахини заголились ноги. Наконец после множества «неистовств», проклятий, завываний и зубовных скрежетаний, да таких, что два зуба треснули, «бес повиновался повелению святого отца и оставил свою жертву в покое». Аббатиса лежала на полу обессиленная, господин Барре вытирал со лба пот. Теперь настал черед каноника Миньона, взявшегося за сестру Клэр де Сазийи. Потом отец Эвсеб занялся послушницей, а отец Ранжье — сестрой Габриэлой от Воскресения. Спектакль продолжался до самой ночи. Зрители расходились уже в темноте. Единодушное мнение сводилось к тому, что такого чудесного представления в Лудене не видали с гастролей бродячего цирка, когда в городок приехали акробаты, два карлика и дрессированные медведи. И, подумать только, в отличие от цирка святые отцы не брали за зрелище ни гроша. То есть, они, конечно, ходили с кружкой для подаяний, но кто мешает вместо серебряной монеты бросить медяк?
Два дня спустя, 8 октября 1632 года, Барре одержал свою первую победу: ему удалось изгнать из тела настоятельницы свирепого Асмодея, одного из семи бесов, поселившихся в несчастной. Устами одержимой Асмодей заявил, что поселился в нижней части ее чрева. Два часа отец Барре сражался с нечистой силой. Вновь и вновь под сводами обители гремели звучные латинские фразы: «Exorcise te, immundissime spiritus, omnis incursio adversarii, omne phantasma, omnis legio, in nomine Domini nostri Jesus Christi; eradicare et effugare ab hoc plasmate Dei» От зависти один шаг до ненависти и презрения[45]. Потом вдоволь попрыскать святой водой, наложить на страдалицу руки, прикрыть ее краем ризы, коснуться священных реликвий. И снова слова молитвы: «Adjure te, serpens antique, per Judicem vivorum et mortuorum, per factorem tuum, per factorem mundi, per eum qui habet potestatem mittendi te in gehennan, ut ab hoc famulo Dei, qui ad sinum Ecclesiae recurrit, cum metu et exercitu furoris tui festinus discedas»[46].
Асмодей и не думал уходить, он хохотал, сыпал богохульственными шутками. Любой другой на месте отца Барре признал бы свое поражение. Но не таков был шинонский кюре. Он велел отнести аббатису в ее келью и послал за аптекарем. Мэтр Адам примчался, притащив с собой классический инструмент своего ремесла — огромный медный клистир, который сегодня мы видим только в комедиях Мольера, а в семнадцатом веке это приспособление было главным медицинским средством. В клистир закачали целую кварту святой воды. Мэтр Адам приблизился к постели, на которой лежала настоятельница. Почувствовав, что грядет его последний час, Асмодей устроил истерику, но тщетно. Монахиню схватили за руки за ноги, и аптекарь, проявив изрядную сноровку, ввел в ее тело чудодейственный аппарат. И две минуты спустя Асмодей удалился как миленький[47]. В своей автобиографии, написанной годы спустя, сестра Иоанна уверяет нас, что в первые месяцы своего недуга находилась в таком смятении мыслей и чувств, что почти не отдавала себе отчета в происходящем. Может быть, это правда, а может быть, и нет. Существует множество событий, о которых нам искренне хотелось бы забыть. Мы всеми силами загоняем их поглубже, но некоторые забыть невозможно. Например, клистир мэтра Адама…
От чересчур раздутого эго до полного самоуничижения не так уж далеко. Иоанна от Ангелов мечтала преодолеть свое «я», одолеваемая врожденным эгоизмом и ненормальными условиями окружающей среды. В поздние годы она предпримет попытку, причем на сей раз не притворную, а искреннюю, возвыситься до духовной жизни. Но в молодости единственным способом выйти за рамки своего «я» для нее была сексуальность. Поначалу монахиня намеренно будоражила свое воображение, рисуя себе картины разврата со скандально знаменитым отцом Грандье. Со временем это вошло у нее в привычку. Привычка, в свою очередь, превратила сексуальные фантазии в насущную потребность. Видения приобрели самостоятельную силу, уже не зависевшую от воли настоятельницы. Она перестала быть хозяйкой своих видений, превратилась в их рабыню. Рабство унижает человека, а осознание того, что ты больше не волен над своими мыслями и поступками, разрушает границы человеческого «я», но, увы, не возносит личность, а опускает ее. Сестра Иоанна мечтала о свободе и надеялась добиться ее путем эротических фантазий, но свобода, которую она завоевала, оказалась поистине ужасной. Пагубное наваждение засасывало ее все больше и больше.
И вот, после долгих месяцев этой внутренней борьбы она оказалась в полной власти предприимчивого отца Барре. Фантазии превратились в грубую реальность. Она была уже не человеком, а каким-то подопытным кроликом, которого выставляли напоказ перед жадной толпой. Вопреки воле, однако в полном соответствии с желаниями манипулятора, Иоанна то впадала в истерику, то устраивала припадки, и в конце концов, лишенная последних остатков скромности, была подвергнута публичному промыванию желудка. То, что сделали с ней отец Барре и его подручные, мало чем отличается от изнасилования в публичном туалете.
(В медицине семнадцатого и восемнадцатого веков клистир использовался столь же часто, как в наши дни инъекция. Роберт Бертон, астролог и астроном семнадцатого века, пишет: «Клистиры всегда в почете. Тринкавеллиус почитает их за первостатейное целебное средство, а Геркулес Саксонский отзывается о клистире с еще большим одобрением. Он говорит, что во многих случаях ипохондрическая меланхолия излечивается с помощью промывания желудка». В другом месте Бертон пишет: «Нет никакого сомнения, что клистир, должным образом примененный, в большинстве недугов оказывается поистине незаменим». С раннего детства наши предки, если, конечно, они принадлежали к сословию, которое могло себе позволить вызов врача или аптекаря, были отлично знакомы с этой процедурой. Каждый получал гигантские дозы «кастильского мыла, разжиженного меда, а также всевозможных травяных настоев», вводившихся через задний проход. Жан-Жак Бушар (современник сестры Иоанны) описывая свои детские годы, вспоминает, как к его сестрам приходили поиграть их маленькие подружки. Выясняется, что в ту эпоху мальчики и девочки с увлечением играли «в доктора», вставляя друг другу клистирные трубки. Впечатления детства остаются с человеком на всю жизнь. Поэтому нечего удивляться, что медная труба аптекаря стала неотъемлемой частью эротических фантазий для многих людей. Через полтора века после подвигов отца Барре маркиз де Сад заставлял своих героев и героинь частенько прибегать к этому инструменту, дабы расширить пределы чувственного наслаждения. За поколение до маркиза художник Франсуа Буше создал одну из самых эротичных своих картин, получившую название «В ожидании клистира». От вульгарных непристойностей и грациозной порнографии всего один шаг до раблезианских шуток и анекдотов. Все мы помним Старуху из вольтеровского «Кандида» с ее скабрезными шутками. На ум приходит и влюбленный Сганарель из мольеровского «Лекаря поневоле», который умоляет Жаклину не о поцелуе, но о «маленьком благовонном клистирчике». Такой же «клистирчик», только не благовонный, а священный, поставил своей подопечной отец Барре. Вне зависимости от сакрального значения, которое придавалось этой процедуре, все равно она, несомненно, стала для аббатисы и эротическим переживанием, и страшным унижением, и своего рода символом, впитавшим в себя целый ряд непростых коннотаций).
