Владислав Бахревский - Ярополк
Кантор ради шествия научил Баяна двум псалмам Асафы: «Ведом в Иудее Бог; у Израиля велико имя Его…» и «Глас мой к Богу, и я буду взывать…».
Баян пел один псалом, потом играл на псалтири и через некоторое время пел другой.
Когда шествие поравнялось с дворцом первой царствующей жены кагана, Баян вдруг услышал крик радости, голос, который он узнал бы из тысячи голосов:
– Ба-а-а-ян!
– Ма-ма! – крикнул он, озирая коленопреклоненную толпу.
Власта вскочила на ноги, но ее, спасая, перехватили, силой прижали к земле.
– «Ты – Бог, творящий чудеса!» – пел Баян ликующим голосом, и псалтирь радовалась чуду каждой струной, каждым звуком.
Шествие было долгим, в тот день слуги кагана не обедали, зато вечером – пир. Баяну пришлось много петь, на еду он только поглядывал. А потом и забыл про голод: пел песни Власты, матушки своей ненаглядной.
Пир затянулся за полночь. Пошли пляски. Съел Баян холодную перепелку, бедную птаху, попавшуюся в чьи-то хитрые силки, прикорнул в уголке, заснул.
Его разбудил седоусый витязь Догода.
– Приморился?
Баян смотрел невидящими глазами. Ему приснилось, будто идет он с матушкой через кипрей, и объяло его розовым пламенем с головы до ног.
«Се тебе от пращуров», – сказала Власта.
– Баянушка! – погладил отрока по тонкой шее добрый Догода. – Ты и не поел как следует. Поешь да спать ступай. Уж очень ты хорошо пел сегодня.
– Я матушку видел, – сказал Баян.
– Это добрый сон.
– Я наяву матушку видел. Когда мимо царицыного дворца проходили, она позвала меня. Догода! Скажи, как мне с матушкой повидаться?
– Найдем твою матушку.
– Ее зовут Власта.
– Найдем… Тут другая печаль. Как тебя из дворца вывести… Что-нибудь да придумаем.
Пока телохранители кагана искали Власту, чья она рабыня, судьба сама обо всем позаботилась.
Дивного псалмопевца пожелала послушать владычица женского дворца царица Торахан. Она была из рода Ашинов.
У кагана было двадцать пять жен, от каждого подвластного народа по одной. Наложниц не считали. Из добычи кагану выделяли его часть, и если среди рабынь оказывалась красавица, ее помещали в гарем священного правителя.
Торахан была моложе кагана всего на два года, но сохранила красоту и поражала стройностью даже совсем юных жен Иосифа. Не имея возможности править царством, она властвовала над евнухами, над женами кагана и над самим Иосифом.
Торахан прислала Баяну платье, в котором желала его слушать. Голубую салту – очень короткую, выше пояса, куртку; просторные шелковые шаровары, тоже голубые, вишневый широкий кушак, вишневые чеботы, вишневую шапку и нежно-зеленую, как весенняя дымка, шелковую рубашку. Одежду доставил евнух, у которого был наказ обучить псалмопевца древней тюркской песне.
Огромного роста, величавый на вид, евнух заговорил высоким детским голосом. Баян не сумел скрыть изумления, и евнух сказал ему:
– Меня лишили мужского достоинства в детстве, чтобы сохранить мой голос. Твой голос тоже необходимо сохранить.
Баян не очень-то понял евнуха. А тот был в восторге: слова песни и мелодию отрок запомнил с одного прослушивания, пел по-соловьи.
В царицын дворец, а это был целый город за высокими стенами, юного псалмопевца повезли после полуденного отдыха.
Торахан, пообедав жеребенком, перегрузила желудок. Ей приснилась гора, которая сошла с места, перекочевала в Белую Вежу, на ханское стойбище, и всех задавила.
Проснувшись, царица велела подать «Гадательную книгу». Первый раз выпало доброе пророчество:
Что за юрта посреди степей?[44]Что за дымник, что за дым над ней?Как она красива и легка!Прочные веревки и шестыКрепко держат юрту на земле.
Второй раз – худое:
Два быка в одном ярме:Им и двинуться нельзяИ не сдвинуться нельзя…
Торахан погадала в третий раз. И сказала ей книга:
В трясину угодив, верблюд старался естьТраву вокруг себя, потом пришла лиса —И стала есть верблюда самого…
И это – очень плохо, говорят.
Царица огорчилась, приказала привести шаманку Серехан. Шаманка перечитала пророчества в «Гадательной книге», дважды выслушала рассказ о приснившейся горе, задумалась, попросила позволения приготовиться к волхвованию.
В это время привезли Баяна.
Настроение у Торахан было самое дурное. Усмехнулась зловеще:
– Подайте мне эту птичку!
И принялась скрести ногтями по кожаной рукояти древнего китайского зеркала.
Баян не ведал о царицыных печалях, он привык к тому, что все его любят.
Палата, где Торахан забавлялась и принимала гостей, подавляла убранством. Прежде всего – стеной огня. Возле этой стены лежал череп величиной с юрту. Это был древний допотопный зверь, а может, и рыба. По сторонам черепа стояли бивни, чудовищно могучие, от пола до потолка. Над черепом и по всей стене горело множество светильников.
– Мои звезды, – говорила Торахан. – Моя ночь.
Противоположная полуденная стена представляла собою «ливень света». Сказочной красоты драпировки, унизанные мелкими драгоценными камешками, блистали, меняя цвет.
На беломраморном возвышении в семь ступеней изумляло легкостью, совершенством форм белоснежное, с тонкой золотой каймою, ложе.
Восточная беломраморная стена была сплошь из окон. Западную занимала сиренево-золотистая фреска шествия царицы Торахан на белом слоне в сопровождении покорных Хазарии князей, ханов, ильков.
Пол царственного зала был набран из камня, белого, прозрачного.
Во время пиров пол застилали коврами, но пиры были редкостью. Торахан умела считать и беречь казну.
Баян, войдя в зал, пораженный белизной, блеском, сиянием, устремил глаза к потолку. Здесь один потолок был черный, из мореного резного дуба. Но что там – чешуйчатые рыбы или змеи, понять сразу не удавалось.
– Подойди! – услышал Баян резкий голос.
В голосе неприязнь и раздражение.
Держа обеими руками псалтирь и как бы заслоняясь ею, Баян подошел к возвышению.
– Говорят, ты всех поражаешь своим пением, как царь Давид?
Баян только крепче прижал к груди псалтирь.
– Отвечай! – гневно закричала Торахан.
– Я… не знаю.
– Ты до того размягчил сердце кагана, что он души в тебе не чает…
Баян поклонился:
– У повелителя повелителей, у царя царей доброе сердце.
– Ах, доброе! У меня тоже доброе, но попробуй угоди! – Торахан засмеялась. – Пой так, чтоб я заплакала. Не заплачу – берегись!
– Что изволит слушать повелительница повелителей и царица царей?
– Играй и пой что тебе угодно, да помни: твое спасение, твоя жизнь зависят от единой моей слезинки. Хотя бы от единой!
Баян не испугался, но такая пустота засияла в его сердце, что он опустил руки. Царица ждала, высокомерно приподняв черные тонкие брови. Пауза получилась долгая: челядь возмущенно зашушукалась.
Баян тронул струны. Объявил:
– «Плачевная песнь, которую Давид воспел Господу по делу Хуса из племени Вениаминова».
Заиграл, наполняя зал звуками, запел тихо, равнодушный к тому, что его ждет.
– «Господи, Боже мой! На Тебя уповаю; спаси меня от всех гонителей моих и избавь меня; да не исторгнет он, подобно льву, души моей, терзая, когда нет избавляющего и спасающего…»
И тут загорелось сердце у Баяна, понял – о себе молит Бога. Полетел голос птицей, а стены каменные, больно бьют по крыльям, огнем жгут:
– «Господи, Боже мой! Если я что сделал, если есть неправда в руках моих, если я платил злом тому, кто был со мною в мире, – я, который спасал даже того, кто без причины стал моим врагом, – то пусть враг преследует душу мою и настигнет, пусть втопчет в землю жизнь мою и славу мою повергнет в прах…»
Торахан слушала, как хищная птица, подняв и повернув голову. Профиль у нее был красоты дивной, грозной.
Голос отрока, не знающий предела, чистый, светлый, поразил царицу, но она ненавидела иудеев, ненавидела их веру. Прослушав несколько псалмов, ударила в бубен.
– Довольно! Мои глаза остались сухими… – Снова ударила в бубен. – Эй! Слуги! На конюшню его. Дайте сто плетей! Возможно, меня тронут предсмертные клики…
Баян выронил псалтирь. Тотчас поднял ее, но один из евнухов вырвал инструмент, другой схватил отрока за шею, толкнул. И тут произошло нежданное. Евнухи-певцы дружно повалились перед царицей на колени, умоляя пощадить дивного певца.
– Отдай его нам! – кричали они тонкими голосами. – Он – наш! Такой голос надо сберечь. Сей голос – совершенство!
Торахан сделала знак, от Баяна отошли.
– Приведите его мать!
Дверь тотчас отворилась, и в зал вошла… Власта. Она вскрикнула, но евнухи обступили ее.
Царица объявила приговор:
– Даю тебе, псалмопевец, три попытки. Пой что тебе угодно, но знай: это твое прощание с матерью. Это, может быть, три последние в твоей жизни… песни.
Баян ударил по струнам, чтоб больше ничего не слышать… Три последние песни… Прощание с матерью… С жизнью…
