Владислав Бахревский - Ярополк
– Багрянородный, да и только, – засмеялась Ольга, разглядывая Владимира.
Поискала глазами Малушу.
Широкий Добрыня заслонял собою половину родни, но Малуша, скромница, умница, стояла не впереди народа, а с народом, среди деревенских баб. Никаких соболей для такой стати не надобно: белоснежная однорядка с серебряным шитьем и нежно-розовое платье с розовой драгоценной запоной. Покосилась Ольга на Ярополка: любимый внук одет как любимая рабыня. И тут увидела: на груди у Малуши – крест, подарок василевса Константина.
Потеплело сердце: не таит христианка своей веры, а ведь живет среди язычников.
Ольга подошла к Владимиру, нагнулась, поцеловала в румяную щеку.
– Глаза-то у тебя древлянские!
Владимир смотрел на бабушку в упор, сунул палец в рот. Бабушка улыбнулась, засмеялась, и внук просиял – карими, с солнцем на донышке.
Ольга быстро глянула на Малушу, а у той по лицу слеза катится.
«Ишь, чего вздумала! В себе надо слезы держать. Народ смотрит!» – взглядом, как в былые времена, покорила ключницу.
Народ и впрямь глазел и ждал.
Ольга взяла Ярополка за руку, взяла крошечную, в перстнях, ручку Владимира – соединила братьев.
Тут уж не только Малуша – вся весь не сдержала радостных слез: великая княгиня жалует рабыниного внука, признает за родню.
Добрыня поклонился Ольге истово и простодушно, а княгиня Добрыню похвалила:
– Вижу, не худо живет народ. Спасибо за радение.
– Малуша о достоянии твоем хлопочет, – сказал Добрыня правду. – Я – внука твоего ращу. Вот коли он явит тебе свою сметливость да коли похвалишь его за всякое знание, то моя награда.
– День нынче добрый, но уж очень жарко! – сказала Ольга, покосившись на порфиру меньшого своего внука.
И пошла к людям, целовать да здороваться с дальней родней, с соседями, с сельчанами. Ольгина простота утешила народ.
Малуша государыне в ноги повалилась. Ольга подняла дивную свою ключницу. Поцеловала.
– Не твой был грех. Божья воля свершилась. Мой гнев – греховный. В том и каюсь перед тобою.
Хотелось Ольге поплакать с Малушей наедине. Но народ, обрадованный родственной лаской великой односельчанки, позвал драгоценную гостью почтить пир на весь мир.
Погода не хмурилась. Люди вынесли столы на широкую улицу. Поставили снедь, хмельной мед, шипучую брагу, будутинский, настоянный на хмелю да на семидесяти травах квас. Помянули пращуров, спели «Славу» великой княгине, и христианка Ольга никому ни в чем не перечила.
Братья сидели на том пиру рядом.
– Ты, говорят, на лодках плаваешь? – спросил Ярополк.
– Не на лодке, а на струге, – ответил Владимир. – Мы с Добрыней по всей нашей речке проплыли.
– А я по Днепру ходил на стругах. С отцом, с войском.
– У меня тоже есть войско.
– Велико ли?!
– Десять десятков! А воевать пойдут, побьют тысячу.
– Добрые у тебя воины, – согласился Ярополк добродушно. – У нашего отца тридцать тысяч. Он на хазар в поход пойдет. У хазар мой друг в плену – Баян. Певец. Он о моих походах будет петь.
– Ты его сначала из плена вызволи! – сказал Владимир.
Ярополк покраснел: перед дитятей расхвастался. Сидеть рядом с братцем стало в тягость, но тут, отдав черед пиру, Добрыня испросил у Ольги позволения и повел Ярополка с Владимиром на реку, на струге кататься. Ярополка сопровождал начальник Ольгиной дружины воевода Претич.
Струг у Владимира был – диво дивное! Так игрушки мастерят. Шесть весел в ряд – всего двенадцать. Крутогрудый, узкий, всего в сажень. Высокий. Гребцы под палубой сидят. Щегол для паруса посреди кораблика. Парус алый, шелковый. На носу – лев. От кормы до носа – летящие журавли.
Взошли княжичи с Добрыней и с Претичем на корабль, ударили гребцы веслами, а товарищ кормщика парус развернул.
Полетел струг не хуже журавля. Тут и вспомнились Ярополку бабушкины слова:
– Хорошенько, внучок, гляди на землю моей веси – то земля, данная нам от Бога. На людей смотри со вниманием – ты зернышко доброго племени. Они – твои, а ты – их. Большего счастья у князей не бывает, если народ чтит сидящего на золотом месте своим. Во все глаза гляди на людей, тебе они такая же родня, как и Владимиру.
Отрок не очень-то знал, как во все-то глаза глядят. Пощурился, потаращился и забыл бабушкин совет. Владимир будто подслушал мысли старшего брата:
– Здесь все слушаются моего слова!
– Это земля бабушкина, – возразил Ярополк. – Я здешним людям тоже родной.
Владимир глянул исподлобья, отвернулся.
– Твоя матушка из древлянской земли, а мой друг Баян тоже из древлян, – сказал Ярополк, желая угодить брату.
– Нас к древлянам боятся отпустить, – сказал Владимир. – В Киеве сидят одни варяги.
– Варяги – бьются как львы. У меня есть друг. Его Варяжко зовут. Он хороший.
– Моему ую Добрыне нет равных ни на копьях биться, ни на мечах, ни на топорах. Он – богатырь.
Ярополк опять нашел мирные слова:
– Вот ему и надо идти на Хазарию, чтоб никогда уж больше не жгли веси, не уводили наших людей в полон.
– А ты в бабки умеешь играть? – спросил Владимир.
– Умею.
– А у меня бабки в серебро оправлены, а биты тоже в серебре. Как крыло лебединое.
– У меня есть чучело лебедя. С теленка!
– Таких лебедей не бывает.
– Бывает. Я тебе покажу.
– А у меня – чирий! – Владимир победоносно закатал штанину.
Чирий сидел под коленкой.
За детьми, стоявшими под парусом, наблюдали с кормы Добрыня и Претич.
– Посмотри, какие строгие лица у княжичей, – сказал Добрыня. – Совсем малые ребята, а говорят, видно, о княжеских делах.
– Князьями они будут, детьми бы им побыть подольше – вздохнул Претич и перекрестился.
– Ты христианин? – удивился Добрыня.
– Я служу великой княгине Елене.
– Что за Елена такая?
– Се Ольгино крестное имя.
– Святослав-то небось смеется над вами?
– Святослав смеется, – согласился Претич и показал на берег: – Не нам ли это машут?
– Должно быть, нам.
Добрыня приказал пристать к берегу.
– Не ведаете ли, где великая княгиня Ольга? – спросил гонец.
– Ведаем, – ответил Претич. – Что в Киеве стряслось?
– В Киеве все спокойно. Великий князь Святослав зовет свою матушку великую княгиню Ольгу воротиться в стольный град и править городами да весями по-прежнему.
– Уж не знаю, рада ли тебе будет великая княгиня, – сказал Претич. – Езжай в Будутино.
– Поворачивать? – спросил Добрыня воеводу.
– Поворачивай. Ольга на сборы зело быстрая.
Владимир вдруг шепнул Ярополку:
– Как вы с бабкой уйдете, я снова буду на золотом стуле сидеть.
– Тебе бы только нос кверху драть. Ты думай, как избавить Русь от хазар.
– Много ты чего придумаешь! – огрызнулся Владимир.
– Придумаю. Не твой, мой друг в неволе.
Смертельное состязание
Город Итиль готовился к великому событию: к очередному выходу кагана.
Выходы совершались четыре раза в году. Ради торжества и дабы не оскорбить взоров священного повелителя, глинобитные ограды домов подновляли, белили, убирали с обочин облезлые юрты, дорогу поливали водой.
Раннее тепло, невероятное по времени цветение изумило народ Хазарии. Многие откочевали в степь, но каган ждал прихода месяца нисана, когда ему разрешено оставить стольный город.
Шествие открывал слон – гордость кагана. Слона привели из Индии. Это был редкий, белый слон. Его налобник, сплошь усыпанный мелкими драгоценными каменьями, пламенел яро-зелено, яро-огненно, как небесная звезда. В золоченом павильончике сидели самые могучие витязи Хазарии. Их было семеро.
За слоном шествовала тысяча верблюдов. На верблюдах почетные заложники дружественных стран. Заложников, впрочем, было не много, и на верблюдах ехали телохранители и слуги кагана.
За колонной верблюдов бежали скороходы с бурдюками. Эти еще раз поливали землю.
За скороходами выступали факелоносцы. Их было девяносто девять. Они несли очистительный огонь. Потом вели белого коня кагана, в белой сбруе, под белой попоной, в жемчуге и в алмазах. Алмазами были убраны даже копыта священного скакуна.
Наконец дюжина лошадей везла золотую колесницу, устланную самыми прекрасными коврами. В колеснице, под небесно-голубым балдахином, пребывало Счастье великой Хазарии – каган Иосиф.
За колесницей кагана двигалась малая колесница, запряженная тремя лошадьми, а в ней псалмопевец.
И только через милю шло войско: десять тысяч конницы.
Все оставшиеся в Итиле люди вышли из домов, чтобы приветствовать кагана, но перед золотой колесницей падали ниц и могли подняться с земли, когда колесница скрывалась из виду.
Кантор ради шествия научил Баяна двум псалмам Асафы: «Ведом в Иудее Бог; у Израиля велико имя Его…» и «Глас мой к Богу, и я буду взывать…».
Баян пел один псалом, потом играл на псалтири и через некоторое время пел другой.
Когда шествие поравнялось с дворцом первой царствующей жены кагана, Баян вдруг услышал крик радости, голос, который он узнал бы из тысячи голосов:
