Колин Маккалоу - Фавориты Фортуны
Светлые волосы спрятаны под плотно облегающим голову шлемом из слоновой кости, тело скрыто удушающими складками церемониальных одежд — Цезарь, фламин Юпитера, присутствовал при ритуале как должностное лицо, хотя в этой церемонии ему ничего не нужно было делать. Церемонию проводил главный жрец Республики, великий понтифик Квинт Луций Сцевола, отец жены Мария-младшего.
Цезарь испытывал двойственное чувство: разрушение большого храма сделало жреца Юпитера в религиозном отношении бездомным — такова была одна его боль, а другая возникла оттого, что он сам никогда не будет стоять здесь в тоге с пурпурной полосой, готовясь стать консулом. Но он знал, как справиться с болью, и во время ритуала заставлял себя держаться прямо, с каменным лицом.
Заседание Сената и последующее угощение было перенесено в курию, дом Сената, и надлежащим образом открытый храм. Хотя по возрасту Цезарю было запрещено находиться в курии, но как фламин Юпитера он автоматически превратился в члена Сената, поэтому никто не пытался остановить его, и он поприсутствовал также на короткой официальной церемонии, которую Марий, новоиспеченный старший консул, провел вполне достойно. Обязанности губернаторов на следующие двенадцать месяцев были распределены жребием по нынешним преторам и обоим консулам; назначена дата праздника Юпитера — покровителя латинского языка на горе Альбан, а также другие дни общественных и религиозных праздников.
Поскольку фламин Юпитера немногое мог вкушать из обильного и дорогого угощения, предложенного после заседания, Цезарь нашел неприметное место и стал слушать разговоры проходящих мимо людей, пока те искали подходящее для себя обеденное ложе. Место должно соответствовать рангу магистратов, жрецов, авгуров. Но большинство сенаторов имели право свободно разместиться среди своих друзей и наслаждаться яствами, которые мог позволить бездонный кошелек Мария-младшего.
Народу собралось не очень много, не больше сотни, потому что немалое число сенаторов переметнулись к Сулле, а те, которые присутствовали на инаугурации, ни в коем случае не являлись сторонниками консулов и не были причастны к их планам. Квинт Лутаций Катул, правда, находился там, но не как сторонник Карбона. Его отец Катул Цезарь (который погиб во время кровавой бойни, устроенной Марием) был ярым противником Мария. Сын Катула Цезаря — плоть от плоти своего отца, хотя не так одарен и образован. Это, отметил Цезарь, потому, что кровь Юлиев со стороны его отца разбавлена материнской кровью Домициев, из семьи Домициев Агенобарбов — знаменитого рода, где никто никогда не блистал умом. Цезарю, обращавшему внимание на внешность, Катул не нравился. Он был хилый, маленького роста, у него, как у его матери Домиции, были рыжие волосы и веснушки. Он женился на сестре человека, сидевшего рядом с ним на одном ложе, Квинта Гортензия, а Квинт Гортензий (еще один оставшийся в Риме нейтрал) — супруг сестры Катула, Лутаций. В возрасте тридцати с небольшим лет Квинт Гортензий стал ведущим адвокатом Рима при правлении Цинны и Карбона. Некоторые считали его лучшим юристом Рима. Он выглядел симпатичным, правда, чувственная нижняя губа выдавала его пристрастие к некоторым излишествам, а выражение глаз, устремленных на Цезаря, выдавало склонность к красивым мальчикам. Знающий толк в подобных взглядах, Цезарь в корне пресек любые идеи, какие могли возникнуть у Гортензия, смешно втянув губы и скосив глаза. Гортензий покраснел, сразу отвернулся и уставился на Катула.
В этот момент вошел слуга и прошептал Цезарю, что его кузен просит его занять место в дальнем конце комнаты. Поднявшись с нижней ступени, где он удобно устроился, наблюдая за людьми, Цезарь прошлепал в своих деревянных сандалиях без задников туда, где возлежали Марий-младший и Карбон. Он поцеловал кузена в щеку и устроился на краю курульного подиума позади ложа.
— Ничего не ешь? — спросил Марий-младший.
— Здесь почти нет ничего из того, что мне дозволяется.
— Ах да, я забыл, — невнятно проговорил Марий-младший с набитым рыбой ртом. Он показал на огромное блюдо перед своим ложем. — Но ты же можешь взять что-то отсюда.
Цезарь равнодушно оглядел наполовину объеденный скелет. Это был окунь из Тибра.
— Спасибо, — поблагодарил он, — но я никогда не находил удовольствия в поедании дерьма.
Его слова заставили Мария-младшего захихикать, но не лишили аппетита. Рыба из Тибра питалась экскрементами, вытекающими из сточных канав Рима. Карбон, как с удовольствием заметил Цезарь, не обладал подобной же невосприимчивостью, ибо его рука, протянутая, чтобы оторвать кусок рыбы, вдруг вместо этого схватила жареного цыпленка.
Конечно, рядом с консулом Цезарь был более заметен, но это давало и некоторое преимущество. Он мог видеть больше лиц. Пока он обменивался шутливыми замечаниями с Марием-младшим, его глаза скользили от одного лица к другому. Рим, думал он, может быть доволен выбором двадцатишестилетнего первого консула. Но некоторые присутствующие на этом угощении совсем недовольны. Особенно фавориты Карбона — Брут Дамасипп, Карринат, Марк Фанний, Цензорин, Публий Бурриен, Публий Альбинован из Лукании… Конечно, имелись и те, кто очень обрадовался, — Марк Марий Гратидиан и Сцевола, великий понтифик. Но они оба были свойственниками Мария-младшего и, так сказать, имели свой интерес в том, чтобы новый старший консул справился со своими обязанностями.
За спиной Карбона появился Марк Юний Брут. Цезарь заметил, что его встретили с чрезмерным энтузиазмом — обычно Карбон не снисходил до восторженных приветствий. Видя это, Марий-младший отправился искать более веселую компанию, уступив Бруту свое место. Проходя мимо Цезаря, Брут кивнул ему, не выказав никакого интереса. Именно в этом заключалось лучшее преимущество фламина Юпитера. Он никого не интересовал, потому что политически ничего не значил. Карбон и Брут продолжали громко разговаривать.
— Думаю, мы можем поздравить себя с отличным тактическим ходом, — сказал Брут, погружая пальцы в остатки рыбы.
— Хм.
Цыпленок с отвращением был отброшен. Карбон взял хлеб.
— Ну, хватит же! Ты должен быть доволен.
— Чем? Им? Брут, ведь он пуст, как выеденное яйцо. Я достаточно насмотрелся на него за этот месяц, чтобы знать, что говорю. Уверяю тебя. В январе он может носить фасции, но всю работу все равно придется делать мне.
— Ведь ты и не ожидал, что будет по-другому?
Карбон пожал плечами, отбросил хлеб. После слов Цезаря о поедании дерьма у него пропал аппетит.
— Не знаю. Может быть, я надеялся, что он немного поумнеет. В конце концов, он сын Мария, а его мать — из Юлиев. Ведь должно же это хоть что-то да значить!
— Я считаю, что это ничего не значит.
— Как использованный носовой платок твоей бабушки. Самое большее, что я могу сказать о нем, это что он — полезный орнамент. Он способствует тому, что мы очень хорошо выглядим. К тому же он притягивает рекрутов, как магнит.
— Он мог бы хорошо командовать войсками, — заметил Брут, вытирая жирные руки салфеткой, которую подал ему раб.
— Мог бы. Но я думаю, что не сможет. Я намерен последовать твоему совету.
— Какому совету?
— Проследить, чтобы ему не дали лучших солдат.
Брут подкинул вверх салфетку, даже не посмотрев, поймал ли ее молчаливый слуга, стоявший около Цезаря.
— Квинта Сертория сегодня здесь нет. Я вообще-то надеялся, что он приедет в Рим по такому случаю. В конце концов, Марий-младший — его кузен.
Карбон засмеялся, но как-то невесело:
— Дорогой мой Брут, Серторий стал нашим противником. Он оставил Синуессу на произвол судьбы, удрал к Теламону, набрал легион этрусских клиентов Гая Мария и отплыл зимой в Тарракон. Другими словами, он стал правителем Ближней Испании раньше срока. Нет сомнения, он надеется, что к тому времени, как окончится его срок, в Италии примут решение.
— Он трус! — возмущенно воскликнул Брут.
Карбон издал неприличный звук.
— Только не он! Я бы скорее назвал его странным. У него нет друзей, разве ты этого не заметил? Нет жены. Но он лишен амбиций Гая Мария, за что мы должны благодарить наши счастливые звезды. Если бы у него были амбиции, он был бы сейчас старшим консулом.
— Жаль, что он оставил нас в трудную минуту. Его присутствие на поле сражения изменило бы ситуацию. Помимо всего прочего, он знает тактику Суллы.
Карбон рыгнул, держась за живот.
— Думаю, мне пора уйти и принять рвотное. Необыкновенный ассортимент угощений этого молокососа слишком жирен для моего желудка.
Брут помог младшему консулу подняться с ложа и отвел его в отгороженный угол зала позади подиума, где несколько слуг предоставляли ночные горшки и тазы тем, кто в них нуждался.
Бросив вслед Карбону презрительный взгляд, Цезарь решил, что услышал самый важный разговор, который только мог иметь место на этом пиршестве. Он скинул сандалии, подобрал их и тихо удалился.
