Александр Дюма - Наполеон Бонапарт
На следующий день клерикалы, офицеры, гражданские и военные власти приходят поздравить императора. После окончания аудиенции он производит смотр шеститысячного гарнизона и направляется на Лион.
Десятого марта, подписав три декрета, означавшие возвращение в его руки императорской власти, Наполеон снова в дороге, собираясь лечь спать в Бургундии. Энтузиазм толпы все возрастает. Можно сказать, что чуть ли не вся Франция направляется с ним к столице.
По дороге в Лион Наполеон узнает, что герцог Орлеанский, граф д'Артуа и маршал Макдональд для защиты города приказали забаррикадировать мосты Моран и де Ла Гийотьер. Он смеется над этими распоряжениями, считает их недостаточными, зная патриотизм лионцев, и приказывает четвертому гусарскому полку отправить отряд разведчиков к де Ла Гийотьеру. Отряд встречен криками «Да здравствует император!», которые долетают до Наполеона, находящегося в четверти лье. Он пускает коня в галоп и доверчиво появляется один в момент, когда его менее всего ждут. Общая экзальтация тут же превращается в помешательство. Солдаты обеих партий бросаются на разделяющие их баррикады, прилагая равные усилия, чтобы уничтожить их. Через четверть часа они обнимают друг друга. Герцог Орлеанский и Макдональд вынуждены отступить. Граф д'Артуа бежит в сопровождении единственного королевского волонтера, не покинувшего его.
В пять часов вечера весь гарнизон отправляется навстречу императору. Часом позже армия овладевает городом. В восемь часов Наполеон входит во вторую столицу королевства.
На протяжении четырех дней, пока он там оставался, двадцать тысяч человек не отходили от его окон.
Тринадцатого марта император оставил Лион и заночевал в Маконе. Энтузиазм нарастает. Уже не отдельные личности, а целые магистраты приходят встречать его к воротам городов.
Семнадцатого марта его встретил префект Оксера. Он был одним из первых представителей власти такого ранга, осмелившихся на подобную демонстрацию.
Вечером ему доложили о маршале Нее. Он пришел, сконфуженный за собственную холодность и за клятву верности Людовику XVIII, просить место среди гренадеров. Наполеон открыл ему объятия, назвал его храбрейшим из храбрых. Свершилось еще одно смертельное объятие.
Двадцатого марта в два часа пополудни Наполеон прибыл в Фонтенбло. Этот замок хранил страшные воспоминания. В одной из комнат он думал покончить с собой, в другой — потерял империю. Он задержался здесь лишь на минутку и продолжил свой триумфальный марш на Париж.
Он приехал туда вечером, как в Гренобль и Лион, во главе войск, охранявших пригороды. Если бы он только захотел, то мог бы вернуться с двумя миллионами человек.
В восемь часов вечера он вошел во двор Тюильри. Здесь так же, как и в Гренобле, люди бросились к нему. Тысячи рук протягиваются, хватают его и несут в каком-то невообразимом восторге. Толпа такая, что нет никаких средств привести ее хоть в какой-то порядок. Это поток, которому нужно дать течь так, как ему заблагорассудится. Наполеон не может сказать ничего, кроме слов:
— Мои друзья, вы меня задушите.
В апартаментах Наполеон находит другую толпу — позолоченную, респектабельную толпу куртизанок, генералов и маршалов. Эти не душат Наполеона, они склоняются перед ним.
— Мсье, — говорит император, — бескорыстные люди привели меня в мою столицу. Младшие лейтенанты и солдаты все сделали. Народу, армии я обязан всем.
Той же ночью Наполеон занялся всеобщей реорганизацией правительства. Камбасерес был назначен министром юстиции, герцог Венсен — иностранных дел, маршал Даву — военным министром, герцог Гает — министром финансов, Декре — в военное министерство, Фуше — в полицию, Карно — во внутренние дела, герцог Бассано был восстановлен в звании государственного секретаря, граф Молиан вернулся в казначейство, герцог Ровиго — комендантом жандармерии, Монталиве — министром двора, Летор и Лабедойер стали генералами, Бертран и Друо — утверждены на своих постах распорядителя дворца и командира гвардии, наконец, все камергеры, шталмейстеры, церемонимейстеры были призваны вновь на службу.
Двадцать шестого марта весь огромный аппарат империи был призван выразить Наполеону желание Франции. 27 марта говорили, что Бурбоны будто вообще не существовали, а всей нации привиделся сон.
Действительно, революция была завершена в один день и не стоила ни одной капли крови. Никто в этот раз не мог упрекнуть Наполеона в смерти отца, брата или друга. Единственным видимым изменением была перемена цветов, летящих над нашими городами, да крики «Да здравствует император!» вспыхивали неудержимо по всей Франции.
Однако нация горда великим самопроизвольным актом, который совершала. Значимость предприятия, поддержанного ею, казалось, стирает своим результатом тяготы трех последних лет, и она благодарна Наполеону за то, что он вновь взошел на трон.
Наполеон беспристрастно судит о такой ситуации.
Два пути открыты перед ним: испробовать все для достижения мира, готовясь к войне, или начать войну одним из тех непредсказуемых движений, одним из ударов внезапного грома, сделавших из него Юпитера-громовержца Европы.
Каждый из этих выходов имеет свои неудобства. Попробовать все для мира — значит дать союзникам время осмотреться. Они, пересчитав своих и наших солдат, будут иметь столько же армий, сколько мы — дивизионов, и мы окажемся в положении один против пяти. Но что за важность — мы не раз побеждали так.
Начать войну — значит дать повод тем, кто говорит, что Наполеон не желает мира. Притом у императора под рукой только сорок тысяч человек. Этого достаточно, чтобы завоевать Бельгию и войти в Брюссель, но, придя в Брюссель, можно оказаться загнанным в круг крепостей, и их придется брать одну за другой, а Маастрихт или Люксембург — это не хибарки, чтобы сносить их ударом кулака. К тому же Вандея и герцог Ангулем идут на Лион, а марсельцы — на Гренобль. Значит, нужно вовремя ухватить эти воспаленные кишки, мучащие Францию, чтобы она предстала перед врагом во всей своей мощи, со всей своей силой.
Наполеон решается наконец на первый из этих путей. Мир, отвергнутый в Шатильоне в 1814 году, после захвата Франции, может быть принят в 1815-м после возвращения с острова Эльба. Можно остановиться, когда поднимаешься, а не тогда, когда падаешь.
Чтобы показать свою добрую волю нации, он пишет циркуляр властителям Европы:
«Мсье мой брат!
Вы узнали на протяжении прошлого месяца о моем возвращении на берега Франции, моем входе в Париж и отъезде семьи Бурбонов. Настоящая причина этих событий должна быть теперь известна Вашему Величеству. Они стали делом непобедимого могущества, делом и единодушной волей великой нации, которая знает свои обязанности и свои права. Ожидание, подвигнувшее меня на самое большое жертвоприношение, было обмануто. Я явился, и с того момента, когда я коснулся берега, любовь моих подданных несла меня до самой столицы. Первая необходимость моего сердца — отплатить за эту восторженность достойным спокойствием. Восстановление императорского трона — необходимость для счастья французов. Моя самая заветная мысль — сделать его в то же время полезным для утверждения покоя в Европе. Достаточно славы осияло друг за другом знамена разных наций. Превратности судьбы последовательно вели от больших несчастий к большим успехам. Более прекрасная арена открыта нынче суверенам, и я первый готов ступить на нее. Представив миру спектакль великих сражений, более приятным будет отныне познать новое соперничество, состоящее в выгодах и благополучии народов. Франции угодно честно заявить об этой благородной цели. Ревностная к своей независимости, неизменным принципом ее политики будет как можно более абсолютное уважение к независимости других наций. Если таковы по моему счастливому доверию к Вам личные чувства Вашего Величества, общее спокойствие надолго обеспечено, и справедливость, водруженная на границах государств, достаточна для того, чтобы уберечь эти границы».
Это письмо, предлагавшее мир, результатом которого будет полнейшая независимость других наций, застает суверенов-союзников в тот момент, когда они делят Европу.
Посреди этой огромной торговли белым товаром, этого публичного аукциона душ, Россия отхватывает герцогство Варшавское, Пруссия выдирает часть Саксонского королевства, часть Польши, Вестфалии, Франконии, и, как гигантская змея, чей хвост находится в Мемеле, надеется протянуться, следуя левому берегу Рейна, и достать головой до Тионвиля; Австрия требует Италию такой, какой она была до Кампо-Формийского договора, так же, как то, что ее двуглавый орел упустил из своих лап после договоров Люнневиля, Пресбурга и Вены; новоиспеченный голландский король требует присоединения к его наследственным землям Бельгии, Льежа и графства Люксембург. Каждая крупная власть хочет, вроде мраморного льва, держать под своей лапой вместо шара маленькое королевство. У России будет Польша, у Пруссии Саксония, у Испании Португалия, у Австрии Италия. Что до Англии, которая несла расходы по всем этим революциям, она получит Голландию и Ганновер.
