Сергей Максимов - Цепь грифона
– Ну-ну. Только смотрите, чтобы ваша прежняя головная боль не превратилась бы в нешуточный геморрой.
– Вы о себе, Павел Михайлович? – поинтересовался Судоплатов.
– О себе. О себе, грешном, – серьёзно согласился Фитин.
Но объяснять что-то конкретно он был не намерен. И контрразведчик Федотов, и главный диверсант страны Судоплатов ничего и не собирались спрашивать. Если возникали общие вопросы, то они собирались, как собрались сейчас. И обсуждали эти вопросы, не выходя за очерченный темой круг. А что касалось чужих профессиональных тайн и секретов – у них своих было столько, что они попросту избегали знать что-то ещё вне сферы своей деятельности. Могли только догадываться о том, кто и чем конкретно сейчас занимается.
Но Судоплатов знал, что после возвращения Суровцева из Финляндии, где тот был в прошлом году, в разведывательном управлении Фитина образовались целые новые направления работы. Помнил он и то, что однажды на довоенной фотографии группы немецких офицеров, которую показали Суровцеву, тот узнал агента русского дореволюционного Генштаба. И теперь с этим агентом работает лично Фитин. Но Павлу Анатольевичу даже в голову никогда не пришло спросить Фитина об агенте Вальтере – теперь генерале гитлеровской армии. Как никогда не стал бы он спрашивать и Федотова о структуре и организации подполья, которое тот должен был возглавить в случае сдачи Москвы немцам. Эти люди знали и другую непреложную истину – причастность к большим тайнам всегда чревата смертельной опасностью.
В соседнем здании, в которое можно было пройти из кабинета Судоплатова, не выходя на улицу, генерал-лейтенант Суровцев заканчивал беседу с немецким агентом. Против ожидания разговор был достаточно коротким.
Перед этим он приказал конвоиру выйти. Положил перед арестованным пачку «Беломора» и спички. Придвинул к нему пустую консервную банку с загнутыми внутрь краями, служившую пепельницей. Бывший сокурсник Сергея Георгиевича по Павловскому военному училищу, бывший белогвардеец, а теперь арестованный НКВД немецкий агент громко, нервно рассмеялся. Да так, что на глазах его выступили слёзы. И только чуть успокаиваясь, заговорил через хриплый смех:
– Это сколько же мы с тобой не виделись, Мирк? Вот как это назвать? Судьба надо мной точно издевается. Не иначе…
Суровцев молчал. Даже не вздрогнул при упоминании ещё одной своей фамилии. Новотроицын всегда обращался к нему именно как к Мирку. «Это хорошо, что Новотроицын отреагировал на столь неожиданную встречу в стенах внутренней тюрьмы НКВД таким образом», – подумал Сергей Георгиевич. Для человека, которому грозит расстрел, держался он действительно достойно. «А с другой стороны, он столько раз смотрел смерти в лицо, что перестал удивляться самому её присутствию. Я и сам такой же», – признал Суровцев.
– Так и не куришь, – перестав смеяться, продолжал Новотроицын. – А папиросы для допросов по-прежнему всегда в кармане. Спасибо. Спасибо, ваше превосходительство. Премного вам благодарен, – с удовольствием раскуривая папиросу, проговорил он. – Спрашивайте. От старых друзей у меня секретов нет.
– Когда ты должен выйти в эфир?
– Завтра. В известное мне время, – серьёзно ответил Новотроицын.
Теперь в свой черёд рассмеялся Суровцев. Цинизм ситуации действительно был таков, что любой сценарий допроса не подходил под этот конкретный случай.
– Ну что ты ржёшь?! Тоже мне, нашёлся тут конь ретивый! – с какой-то обидой почти крикнул Новотроицын. Точно они были прежние порывистые юнкера и только вчера расстались.
– Николай, – уже без смеха, не обращая внимания на вызывающую реплику, заговорил Суровцев, – завтра отправишься на встречу со своим радистом. Передашь немцам то, что тебе прикажут. И не надо кокетничать. Я имею в виду рассказы о сложной жизни за границей и о непростом прошлом… Так же будет неуместно и любое покаяние… Тем более не надо ставить какие-нибудь условия и вести речь о каких бы то ни было гарантиях. Пойдёшь и сделаешь. Это первое. Второе, – продолжал он, – сейчас тебе выдадут чернила и бумагу. Набросаешь конспект будущих мемуаров о горькой судьбе белогвардейцев на чужбине. Особое внимание обрати на историческое место участников белого движения в нынешнем походе против еврейско-большевистской власти. Так немцы, кажется, теперь говорят? И будь предельно откровенен в вопросе личного участия.
Новотроицын жадно раскуривал уже вторую папиросу. Руки его чуть дрожали. И это не укрылось от взгляда Суровцева.
– А мне тебя можно спросить? – вдруг поинтересовался Новотроицын.
– Спрашивай, – обыденно разрешил Сергей Георгиевич.
– Может быть, ты секрет какой знаешь? Как-то ты всюду при деле оказываешься. И в училище, и потом… И у белых, и у красных, и снова у белых… И опять у красных… А я вот что ни сделаю – всё через пень-колоду! Всё коту под хвост… У тебя даже седых волос, смотрю, нет! А у меня и в штанах теперь одна седина. Да и личико, как трактора поездили… Твоё нынешнее начальство знает, что ты за птица такая? – спросил он.
– Знает. Всё они про меня знают, Коля. В этой стране что-то утаить – труд напрасный.
– Ну так почему не шлёпнули тебя? Слащов вон долго по возвращении пожил? – риторически спросил Новотроицын.
Белый генерал Слащов-Крымский вернулся в Россию уже через год после того, как покинул Крым с частями армии Врангеля. Вернулся он после декрета ВЦИК об амнистии от 3 ноября 1921 года. Прожил ещё восемь лет. Будучи преподавателем школы «Выстрел», был убит в 1929 году неким Коленбергом. По официальной версии Коленберг отомстил Слащову за смерть брата, казнённого в Крыму по приказу генерала.
– Я и сам иногда удивляюсь, почему жив до сих пор, – совершенно искренне ответил Сергей Георгиевич. – Больше того скажу… Уверенности в том, что меня завтра не шлёпнут – у меня тоже нет. И опять же у кого она сейчас в России есть? Беда в том, что другой страны у меня нет.
Суровцев встал, давая понять, что разговор окончен.
– Подожди, – не хотел расставаться на такой тревожной ноте Новотроицын. – Подожди.
– Нет, Николай. Не по-до-жду, – по слогам произнёс генерал. – Ничего путного ты у меня не спросишь. И что бы я тебе ни сказал – вряд ли это тебя утешит. А пока мне надо подумать, как твою дальнейшую судьбу устраивать. Никогда бы не подумал, что придётся заниматься и таким непростым делом. Но, как ты помнишь, и ты меня в схожей ситуации в двадцатом году выручил. Пиши. Напиши и о той части своего задания, которое выходит за рамки чисто разведывательной работы. Такое задание у тебя, сдаётся мне, есть. Готовься к встрече с радистом. Пока всё.
Сам характер Новотроицына противился такому повороту событий. С юнкерских усов склонный к нарушению дисциплины, он и до звания полковника белой армии дослужился через целую череду разжалований. Суровцев был уже полковником, когда Новотроицын в который раз ходил в поручиках. Да и отношения с Суровцевым у него были не простые. Несколько раз дело едва не доходило до дуэли. А уж юнкерских потасовок невозможно было и сосчитать.
И что особенно было обидно Николаю Павловичу Новотроицыну, что менее сильный, но более ловкий в драке Суровцев в юности постоянно его побивал. Вот с другом его, силачом Анатолем Пепеляевым, он справлялся, а с Суровцевым справиться не мог. Прямо беда какая-то. Вот и сейчас Мирк-Суровцев по всем показателям опять его побил. Контрразведчики во время предыдущих допросов даже отдалённо не могли приблизиться к вопросу о его перевербовке. Этот даже не допрашивал. И не перевербовывал. Сказал: будешь делать то-то и то-то. И возразить ему нечего. Но почему-то и чувства горечи у Новотроицына в этот раз не было. Получилось, что Мирк-Суровцев показал ему единственно возможный в его положении вариант действий.
Войдя в кабинет Судоплатова, Суровцев замер у дверей. Точно дал присутствующим возможность себя рассмотреть. В отличие от Судоплатова ни Фитин, ни Федотов не видели его в генеральской форме. К тому же с новеньким орденом на груди. Он точно дал им возможность привыкнуть к себе другому.
Странное дело: будучи генералом колчаковской армии он считался генералом молодым. Сейчас, произведённый в генералы Красной армии самим Сталиным, он опять воспринимался окружающими молодым генералом. Вот и бывший сокурсник по военному дореволюционному училищу только что упрекнул его за отсутствие седины. Она была – седина. Просто седеть он стал с бороды. Она у него, при русой голове, росла чёрной. Теперь была бы седой, отрасти он бороду. Как сказал однажды комполка Первой конной Гриценко: «Седэю, як кобель. С морды».
– Здравия желаю! – поздоровался Сергей Георгиевич.
– Проходите, – жестом пригласил Судоплатов.
Суровцев подошёл к столу, поочерёдно поздоровался с Фитиным и Федотовым. Последний сразу спросил:
– Что, действительно старый знакомый?
