Сергей Максимов - Цепь грифона

«Егоров не Дзержинский, чтоб говорить с ним откровенно. Это Феликсу можно прямо было сказать, что зарвавшийся Троцкий в очередной раз втягивает партию в военную авантюру. Егорову нельзя, – думал Сталин, – но опять никто не может поставить на место демагога и авантюриста, который по всем признакам решил инспирировать революцию в Европе. И начать непременно с Польши».

– Приказы действительно надо выполнять, – точно извиняясь перед командующим, продолжил Сталин. – Но, как полководец, вы должны предугадывать следующие приказы. Нам с вами завтра или послезавтра прикажут покончить с Врангелем.

– Прикажут, – согласился Егоров.

– Нам всем пока везёт с недалёкими белыми политиками и бездарным белым командованием. Но станет талантливый генерал Слащов опять начальником обороны Крыма, и мы к зиме встанем перед перекопскими перешейками. И простоим ещё одну зиму. А времени у советской власти нет.

«Как он всё перевернул, – в свой черёд думал Егоров, – будто я, а не он, Сталин, настаивал на взятии Каховки. Теперь вот все ему виноваты, а он ещё и прав. Только что вернувшийся из-под Каховки член военного совета Берзин вообще от Сталина прячется. Мало того что за побитых латышей переживает, так ещё и в штабе, благодаря Сталину, все именно его винят в поражениях».

Бывший Генерального штаба подполковник Егоров не был глупым человеком. Александр Ильич всё прекрасно понимал. Нужно было просто посмотреть на карту западной части страны, чтобы понять, что происходит. Войска Пилсудского, углубившись непомерно далеко в юго-восточном направлении, растеряли наступательный порыв. Стоило Конармии прорваться в тыл киевской группировки противника, белополяки стали пятиться к своим историческим границам. Западный фронт Тухачевского без особых усилий вытолкал агрессора из Белоруссии. Но теперь Москва не могла оторвать заворожённый взгляд от западного направления, где за густыми дубравами Беловежской пущи вот-вот должны были показаться стены Варшавы. Советская Москва, кажется, и думать забыла, что поляки по-прежнему владеют огромной частью Украины и то, что войска Врангеля вышли из Крыма.

– Мне кажется, все мы издёргали своими приказами Первую конную армию, – как ни в чём не бывало мягко проговорил Сталин.

«И опять он всё перевернул с ног на голову, – раздражённо констатировал Егоров. – Когда Москва требовала чуть ли не гнать Конармию к Бресту с последующим переподчинением Западному фронту, Сталин доказывал ему, что, передав будённовцев Тухачевскому, они потеряют единственную ударную силу их фронта. Это было правдой. Теперь, когда он своим приказом, доверившись авторитету Сталина, повернул армию Будённого на Львов, уже председатель РВС республики Троцкий грозил ему, Егорову, трибуналом и расстрелом».

– Что у Будённого сейчас, можете сказать? – спросил Сталин.

– На девятнадцатое августа дивизии Будённого вышли к старым фортам Львова. Охватили город с трёх сторон. Девятнадцатого числа получили директиву Тухачевского прекратить бои по взятию города и сосредоточиться в районе Владимира-Волынского.

– Правильно, – не мог скрыть раздражения Сталин. – Какой такой Львов! Ему Варшаву давай! Должностей полно, а евреев не хватает. Сейчас они из Белоруссии и Польши в Москву и Питер хлынут. Мало с собой из Америки он их притащил… Они там, в Москве, с ума все посходили! Суки! – сквозь зубы произнёс он чуждое его речи слово.

Егоров изумлённо и вопросительно смотрел на Сталина. Такой трактовки целей наступления Западного фронта он ещё не слышал. И меньше всего ожидал услышать от Сталина. Действительно, всё наступление фронта Тухачевского прошло по дореволюционной черте еврейской осёдлости.

– Откуда данные о Конармии? – взяв себя в руки, спросил Сталин.

– Данные оперативного управления полевого штаба Реввоенсовета республики, – ответил Егоров.

– Значит, от Шапошникова…

– Так точно, – подтвердил Егоров.

– Единственный человек в полевом штабе, который никогда не врёт, – выдал свою характеристику и полевому штабу и начальнику оперативного управления этого штаба Сталин.

Судьбы первых советских маршалов впервые туго и трагично были связаны друг с другом именно в эти летние месяцы 1920 года. Пятеро из шести первых советских маршалов – C.М. Будённый, К.Е. Ворошилов, А.И. Егоров, М.А. Тухачевский, Б.М. Шапошников так или иначе были втянуты в совершенно новый для них трагический круг внутрипартийной борьбы именно во время советско-польской войны. Ещё не отдавая себе отчёта, что их будущее будет целиком зависеть от воли новых политиков и новой политической конъюнктуры, они уже вступили на опасный путь строительства революционной армии. Это будущее уже в те дни определялось присутствием в их личных судьбах масштабных личностей Троцкого и Сталина.

Но думается, что и в политическом аспекте в эти летние месяцы произошли крупные личностные и государственные изменения. По большому счёту, и Ленин, и Троцкий, и Сталин, и все захватившие власть революционеры стали заложниками революционной ситуации, которую сами и создали. «Низы не хотели жить по-старому. Верхи не могли управлять по-старому». Только правящие верхи уже были не прежними дореволюционными. Революционная ситуация, как оказалось, не исчезала вместе с революцией и Октябрьским переворотом. Она переродилась и теперь грозила смести и самих революционеров. Как показало время, только Сталин и сумел этой ситуацией в дальнейшем управлять. Добавим: управлять кроваво.

Влияние, которое оказали те дни на целые десятилетия советской внутренней и внешней политики, было огромным. Сталин не забыл это время в 1939 году, когда Германия напала на Польшу, а советские войска стали возвращать территории Украины и Белоруссии, потерянные в 1920–1921 годах. И не об этих ли днях вспомнил Сталин в году 1945-м, когда своей рукой, очерчивая границы СССР и социалистической Польши, присоединил Львов к Украине. На что польские товарищи попытались заметить:

– Но, товарищ Сталин, Львов никогда не был русским городом!

– Зато Варшава была, – сказал, как отрезал, вождь, подразумевая дореволюционное существование Королевства Польского в составе Российской империи.

Глава 2

Свой монастырь

– А где у нас возмутитель спокойствия? – не скрывая сарказма, едва войдя в кабинет, поинтересовался начальник разведки НКВД Павел Михайлович Фитин.

– Проходите, Павел Михайлович. Присаживайтесь, – не принял шуточного тона Судоплатов.

Начальник 2-го отдела (разведка, террор и диверсии в тылу противника) Павел Анатольевич Судоплатов теперь являлся заместителем Фитина. Поэтому «летучку» было решено провести в его кабинете. Третий человек, начальник контрразведки НКВД Пётр Васильевич Федотов, молча пожал протянутую руку Фитина.

– Так где Суровцев? – здороваясь, опять спросил Фитин.

– Беседует с арестованным по линии операции «Монастырь». Сейчас подойдёт, – ответил Павел Анатольевич.

– Что, попёрло? – по-прежнему улыбаясь, поинтересовался Фитин у Федотова.

– За этот месяц пятый обезвреженный немецкий агент, – сдержанно ответил Федотов.

– Вона как! Значит, наше совещание носит эпохальный характер, – присаживаясь за стол, ещё раз пошутил Фитин.

– Да. Сменился уровень немецкой агентуры. Это одно. Другое – это то, что нынешний агент сам по себе любопытный тип, – начал вводить коллегу в курс дела Федотов.

– Чем же он так любопытен? – поинтересовался Фитин.

– Видишь ли, Павел Михайлович, – отвечал Федотов, – это бывший белогвардеец. До сих пор нам если и попадались такие, то всё больше бывшие подпоручики и поручики. А тут матёрый белый полковник. Если, конечно, это тот человек, которого Суровцев узнал по фотографии.

– Вот оно что, – уже абсолютно серьёзно проговорил Павел Михайлович Фитин. – А вообще как наш бывший подопечный, а ныне, не нам чета, генерал-лейтенант Суровцев поживает? Может быть, нам завести такую практику: показывать ему все фотографии, имеющиеся у нас в архиве. Только тогда, опасаюсь, новое управление придётся создавать.

– Павел Михайлович, – вздохнув, ответил Судоплатов, – у меня, должен признаться, была когда-то мысль угробить его, чтоб избавить себя от лишней головной боли. А сейчас рассуждаю и прихожу к выводу: правильно сделал, что сохранил. Вот и Пётр Васильевич подтвердит, что дезинформацию не все могут качественно делать. Мы уже сталкивались с тем, что генералы в Генеральном штабе чувство меры в этом вопросе часто теряют. А вот после редактуры в группе маршала Шапошникова, понимай так, у Суровцева, всё приобретает достойный вид.

– Есть такое дело, – согласился Федотов. – Генштабисты то замкнуться норовят не хуже немецких агентов, а то самый серьёзный секрет непроизвольно выдают.

– Ну-ну. Только смотрите, чтобы ваша прежняя головная боль не превратилась бы в нешуточный геморрой.