На день погребения моего - Томас Пинчон
В данный момент они находились в Лагуне, среди Затерянных Земель, Скарсдейл — под водой, а Фоули — на маленькой паровой каорлине, приспособленной для подводного плавания. Миллионер в медном шлеме с резиновым шлангом исследовал фреску, столетиями сохранявшуюся под водой благодаря технике лакировки, теперь утраченной для истории, фреску приписывали (сомнительно) Марко Дзоппо, неофициально она называлась «Борьба за Рим». При сияющем полуденном свете, рядом с призрачной плавностью морского хищника, изображение казалось почти трехмерным, как на самых убедительных полотнах Мантеньи. Конечно, это был не просто Рим, это был Мир, и конец Мира. Гаруспики в одеждах ренессансного духовенства вздрагивали и грозили кулаками небу, терзаемому бурей, лица искажены мукой в пару, поднимающемся из ярко-красных внутренностей. Купцы привязаны вверх ногами к мачтам своих суден, кони убегают с испуганным благородством, спокойно поворачивают головы на шеях, гибких, как у змей, чтобы впиться зубами в своих седоков. Можно увидеть крестьян, которые мочатся на своих господ. Огромное войско в боевом порядке, доспехи освещены в миллион раз ярче, их озаряет сияние, исходящее из-за верхнего края композиции, из пролома в ночном небе, извергающего свет, свет, наделенный весом, сотрясающий поток падает в точности на каждого из воинов всех этих армий известного мира, их колонны маршируют, пока не исчезают из виду, уходят в тень. Холмы древней столицы становятся круче и поднимаются, пока не становятся столь же безлюдными, как Альпы. Скарсдейл не был эстетом, «Битва при Литл-Бигхорне» Кассили Адамса казалась ему образцом высокого искусства, но в этот раз он увидел сразу, без помощи нанятого эксперта, что это — настоящий шедевр, и очень удивился бы, если бы кто-то не продал уже репродукции этой фрески какой-нибудь итальянской компании по производству пива для использования в местных салунах.
Наверху, в лодке, в поношенном стетсоне, в тени полей которого не сразу можно было прочитать выражение его лица, Фоули руководил итальянцами, качавшими пневматический насос. В синезеленой воде он видел отблески шлемов и нагрудников ныряльщиков. То и дело его руки судорожно тянулись к форсунке напорной камеры, из которой вниз шли шланги подачи воздуха. Но, не коснувшись аппарата, руки возвращались обратно, часто — прямо в карманы Фоули, где оставались, пока не начиналось новое тайное движение. Фоули, кажется, не замечал, что происходит, и если бы его об этом спросили, он, вероятно, искренне удивился бы.
Также он не замечал, что с берега за ним наблюдают братья Траверс в новый морской бинокль Рифа с двадцатичетырехкратным увеличением, с отделкой из бордового сафьяна, подарок 'Перты Чирпингдон-Гройн. Они тратили часок-другой в день, следя за Скарсдейлом по всему городу, просто чтобы найти хорошую позицию для стрельбы.
В болезненном свете Большого канала, осеннем и туманном, разъезжались последние летние туристы, арендная плата снизилась, и Риф с Китом нашли комнату в Каннареджио, где все, кажется, были бедны. Ловцы жемчуга сидели на маленьких пустырях, в сумерках появлялись унылые светлячки, lucciole. Squadri, отряды юных крысенышей, выныривали из закоулков с криками: «Сольди, сольди!». Братья всю ночь ходили по берегам каналов, пересекали мостики, овеваемые юрким ветерком ночного города, среди ароматов поздней растительности, изломанных тактов песен, криков в закрытые ставнями окна, тонких незаметных плавных жестов на туманных каналах, скрежета весел гондол по камням forcheta, слепящего света керосиновых ламп на ночных фруктовых рынках, отражающегося от блестящей кожуры дынь, гранатов, винограда и слив...
— Как мы собираемся устроить готтентота этой пташке?
— Что устроить?
— По-французски это значит убийство, — Риф догадывался, что необходимость следить за мишенью и перехитрить телохранителей магната была не единственным препятствием к осуществлению задуманного. — Хотелось бы быть уверенным, Профессор, я могу на вас рассчитывать в этом деле, да?
— Ты всё время задаешь вопросы.
— После того спиритического совещания, которое мы провели к северу отсюда с папой, кажется, теперь у вас на уме что-то еще, и это точно не месть.
— Рифер, когда нужно будет тебя прикрыть, можешь на меня рассчитывать.
— Это никогда и не подвергалось сомнению. Но послушайте, сейчас война, не так ли. Может быть, не такая, как при Антиетаме, когда при свете дня собрались огромные армии, которые можно увидеть, но пули всё равно летают, храбрецы падают, предатели делают свои черные дела ночью, получают свои мирские награды, а идиоты живут вечно.
— А сейчас за что они воюют?
— «Они», хотел бы я, чтобы это были «они», но нет, это мы. Черт, Кит, ты ведь в деле. Да?
— Ну, Рифер, это похоже на речь Анархиста.
Риф погрузился в то, что Кит принял за расчетливое молчание.
— Я работал с несколькими их фракциями последние несколько лет, — сказал он, найдя в кармане рубашки тяжелый черный огрызок местной сигары и закурив. Потом, злорадно мерцая сигарой: «Кажется, их вряд ли много в математической сфере».
Если бы Кит был обидчив, он парировал бы чем-нибудь насчет Руперты Чирпингдон-Гройн, но решил просто кивнуть на одежду Рифа.
— Хороший костюм.
— Согласен, — выдув облако темного дыма.
Они были истощены и сбиты с толку, неминуемый рассвет толкал их на поиски крепких спиртных напитков. Возле моста Риальто со стороны Сан-Поло они нашли открытый бар и зашли в него.
Однажды ранним утром в прошлом апреле Далли Ридо проснулась, зная, хотя ей об этом не говорили, что на рынке Риальто появился новый горох, ей казалось, что это слово звучит как bisi. Похоже, это была возможность. Она уже забыла, по ночам входя в диалект так же, как мы мягко переходим от сна в менее зыбкое пространство пробуждения, когда именно разговоры на улицах стали менее непроницаемы, но однажды колючая проволока непонимания упала, она перестала путаться в etti и soldi, больше не блуждала от campo к campo, ища на лишенных сочувствия стенах названия переулков и мостов, спокойно относилась к предостережениям ветров и потоков, к сообщениям колоколов...Она смотрела в зеркала, чтобы узнать, что могло произойти, но видела ту же самую американскую маску с теми же пристальными американскими глазами — изменения, должно быть, лежали в какой-то другой области.
Несколько месяцев спустя она пришла на тот же рынок, как всегда, рано, острый пронизывающий ветер поднимал рябь стального серого цвета на воде
