Отречение - Алиса Клима
Из всех уголовников Ларионова не больше четверти сидело за серьезные преступления – бандитизм, грабежи и рецидивы. Именно они создавали и костяк «блатарей», и основной источник криминальных инцидентов на зоне. Он точно знал, что данный контингент вернется к криминальным делам после отсидки. Однако прочие уголовники зачастую были далеки от блатного мира и, скорее, приобщались к нему именно на зоне или в тюрьмах. Конокрады, бомжи, нарушители паспортного режима, расхитители бутылок масла или зерна и прочие некогда «социально близкие», а ныне «социально вредные» элементы во многом, по его мнению, шли на эти незначительные, хотя порой системные, нарушения закона именно по причине социальных и гуманитарных катастроф: Первой мировой войны, перешедшей в революцию и Гражданскую войну на фоне раскулачивания и ограбления села, приведших к голоду [7]. Следовательно, бо́льшая часть его подопечных, в его понимании, была избыточно репрессирована пенитенциарной системой.
Но в его голове особое место занимала треть «социально опасных элементов», составлявшая политзаключенных [8]. Еще задолго до возобновления знакомства с Верой в 1937 году он стал делать робкие предположения о причинах разрастания этого контингента, малопригодного в большинстве случаев к тяжелому физическому труду в силу своего происхождения и социальных навыков. Количество политзаключенных рождало все больше вопросов, о которых Ларионов никому не говорил – даже самому себе он боялся делать предположения. Но его близость с их миром стала неизбежна с приходом в его жизнь Веры. И эти разрозненные предположения, сложенные с анализом его лесоповала, привели Ларионова к выводу, что лагерная система в условиях государственного уклада и политики была неизбежна и поэтому развивалась как системная индустрия, интегрированная в экономические индустрии и планы страны.
Но почему она была неизбежна? Ларионов изучал историю Французской революции, «пожиравшей своих детей» [9]. Так пожрала своих детей и Великая Октябрьская революция. Так пожирала теперь «красная орда» инакомыслящих своих детей. И почему она их пожирала? Почему их важно было ликвидировать, изолировать, контролировать? Почему спустя двадцать лет их пролетарская революция продолжала поедать своих детей?
Ларионов увидел и другое: не только своих инаковых детей она сожрала, но продолжала поглощать и тех, кто еще не мыслил иначе, а только мог помыслить. И вот причин этих он понять никак не мог. Пока он только двигал по столу «лобзиковую головоломку» [10], сложив лишь разрозненные части картинки. Но крамольные сомнения уже заползли в голову: «А так ли был устойчив их режим? А так ли много людей искренне хотело строить коммунизм? И все ли случилось так, как вещал товарищ политрук, в том, 1918 году?..»
В его кабинете теперь постоянно прибирались Полька Курочкина и Наташа Рябова, которая после расстрела на плацу и пожара стала резко идти на поправку всем на удивление: Пруст считал, что ее иммунная система взбодрилась, получив шок. Вера была погружена в работу в школе, и Ларионов сам предложил ей больше не работать в доме, после чего с Веры сняли этот наряд.
Девушки замечали, как Ларионов что-то беспрестанно писал, проверял, перечитывал, считал. Он был так увлечен делом, что нередко уходил из кабинета в кухню, только чтобы пообедать, и возвращался к работе, не покидая избу иногда целый день. Когда Ларионов все же покидал избу, он запирал бумаги в несгораемый шкаф, и Полька с Рябовой решили, что происходит нечто важное. Но по благодушию на лице Ларионова они также решили, что происходило что-то, что им не угрожало. Заключенные теперь хорошо знали настроение Ларионова, доверяли ему и по его лицу могли точно предсказать, чего ждать от жизни в лагере. Однажды он даже остановился посреди работы и сказал напуганной Рябовой: «Ну что? Как вижу, тебе все лучше и лучше. Я рад». Рябова была поражена уже тем, что он вообще знал о ее недуге и о ее существовании. Она сильно разволновалась и поспешно ушла. А Ларионов только ухмылялся. Рябова казалась ему и впрямь похожей на спугнутую с насеста суетливую пеструшку.
Поначалу заключенные подозрительно относились к поведению начальника. «Нет добра в этом, – говорили мужики. – Хозяин что-то задумал, видать. Стал бы он на деляне баланду хлебать». Ларионов почувствовал брожения и вызвал Комитет. Теперь, когда ему стало ясно, чего он хотел и должен был делать, Ларионов решил успокоить народ. И лучшим способом было поговорить с теми, кому народ доверял, то есть с представителями Комитета.
На заседании Комитета были все. Он счел нужным также пригласить и Губину. Только в одном он не мог пересилить себя: позвать Грязлова. Ларионов понимал, что должен привлечь заместителя, но не мог простить ему смерть Анисьи как проявление предательства и пренебрежения авторитетом начальника.
Вера заметила отсутствие Грязлова, и ее это порадовало, но и обеспокоило. Она считала Грязлова опасным типом и боялась, что он может как-то навредить Ларионову, хотя была уверена в Ларионове и его силе. Но силе могли противостоять подлость и коварство. Она считала, что Ларионов недооценивал своего заместителя – он не видел Грязлова в момент убийств и не мог понять степени его садизма. Вера, с ее женской интуицией и знаниями (она была убеждена, что литература способна многому научить), была уверена, что Ларионову стоило остерегаться Грязлова, особенно после их ссор из-за расстрела Анисьи и народа на плацу. И хотя Вера не решалась напрямую озвучить страхи, она несколько раз намекала Ларионову на его неосмотрительность. Тот лишь отшучивался, указывая на ее сомнения в его компетенциях.
Инесса Павловна тоже заметила отсутствие Грязлова и шепнула об этом Вере. Но Ларионов начал заседание и был в хорошем настроении. Вера чувствовала, что вызовет бурю, если хоть как-то, даже осторожно, намекнет Ларионову на необходимость позвать мерзавца.
– Я пригласил вас сегодня, на мой взгляд, по хорошему поводу, – начал он воодушевленно. – Буду краток, чтобы дать вам возможность высказать свои соображения и задать вопросы. Я долго думал об обустройстве лагеря и пришел к выводу, что можно небольшими усилиями достигнуть улучшения и вашей жизни как заключенных и нашей работы как администрации. Пока я не составил полную картину. Но уверяю, что сбор информации делается именно в этих целях. Хочу поблагодарить всех за откровенность и попросить вас, как доверенных лиц от заключенных, донести до своих соседей по баракам то, что я сказал. – Ларионов остановился. – Я закончил.
Заключенные какое-то время молчали. Но тут неожиданно руку поднял Фимка. Ларионов кивнул.
– Я вот о чем, гражданин начальник, – сказал Фимка, развалившись фамильярно на стуле и скрестив вытянутые ноги. –
