Сумерки империи - Гектор Мало
Ночью я, наконец, отыскал свой полк и рассказал полковнику о том, что мне довелось увидеть и услышать.
— Получается, не зря я отправил вас в Мец, — грустно сказал он.
Товарищи встретили меня тепло и радушно. Правда теперь они были уверены, что войну мы проиграли. Объясняли они это просто: "Нас предали".
На следующий день мы остановились в деревне, название которой мне не запомнилось. Я был назначен в караул. Крестьяне готовились покинуть деревню и грузили на телеги мебель и прочие пожитки. Одному Господу ведомо, сколько там было матрасов! Никто из них не знал, куда бежать от пруссаков. В леса, в Мец, куда глаза глядят? Нам они больше не верили, хотя полк не собирался отступать.
Но позже выяснилось, что крестьяне были правы. Пришел приказ отступать. Ощущение было такое, что мы повисли в воздухе.
Жители деревни столпились вокруг нас, посыпались вопросы.
Одному Господу ведомо, сколько там было матрасов!
— Вы что, уходите?
— Неужели вы так и бросите нас? — спросил здоровенный парень, державший на шее малыша. — Дайте нам ружья, мы будем сражаться вместе с вами.
Но ружей не было и в помине. Обратились в мэрию, но мэр заявил, что ружей у него нет, а если бы и были, то он все равно бы их не выдал, потому что не было распоряжения от господина супрефекта. Солдаты должны защищать коммуну, а не коммуна солдат.
Отношение крестьян к военным резко изменилось. В одном доме нам даже не удалось выпросить ведро воды.
Прибежал какой-то взбудораженный крестьянин. Он видел прусских улан. Началась паника. Все кричали, что надо спасаться. Женщины плакали.
Мне бросилась в глаза старая женщина. Она спокойно сидела среди всего этого столпотворения и невозмутимо счищала с капустных кочанов пожухлые листы.
— Вам разве не страшно?
— Я варю суп с говядиной. Пруссаки любят поесть. Дайте им мяса, и они вас не тронут. Видала я этих пруссаков.
Мы двинулись по дороге, а когда проходили через деревню, эта женщина погрозила нам кулаком.
Я опустил голову. От моей гордости не осталось и следа.
IX
С каждым днем мы все больше удалялись от Меца. По утрам нам говорили, что мы занимаем позиции для боя, но, заняв позиции, мы их сразу оставляли. Иногда мы выдвигались вперед, затем возвращались назад, чтобы вновь двинуться вперед. Понять, чем руководствовались составители всех этих приказов, было совершенно невозможно. Вдобавок ко всему еще и испортилась погода. Мы насквозь промокли, передвигались по колено в грязи, да и в животе частенько было пусто. На родной земле, в нескольких лье от такого крупного города, как Мец, нас морили голодом. Слава богу, для лошадей корма было вдосталь, все-таки земля в этих местах плодородная, на лугах много травы, да и на полях созрел урожай. Но вот хлеба для людей не хватало. Продовольствие подвозили с задержкой на несколько дней, потому что повозки с продуктами не могли до нас добраться.
Никто уже не ворчал себе под нос. Теперь все громко ругались. Офицеры ругали генералов, солдаты — офицеров. Солдаты были убеждены, что их предали, и никто не стеснялся говорить об этом вслух. С тех пор, как нам объявили о начале боевых действий, прошла неделя, но мы до сих пор не участвовали в боях, и солдаты все больше падали духом. Мы больше не доверяли своим командирам и даже потеряли веру в самих себя, а некоторые громко заявляли: "Плохи наши дела, что-то тут не так". Мы уже не знали, кого винить. Каждый думал: "Генералы у нас дармоеды. Солдаты ни на что не годны". Лишь об императоре пока не сложилось единого мнения. Многие все еще относились к нему с уважением и при упоминании его имени пожимали плечами. На его счет чаще отпускали шуточки, чем демонстрировали презрение и жалость. Но всем нам было стыдно за императора.
— Все из-за его честолюбия, — заявил как-то вечером наш сержант. — В свое время он действовал, как жандарм, и тогда для страны это было полезно. Но потом у него все спуталось в голове, и он решил, что из жандарма получится неплохой солдат. А что из этого вышло? Мотайте на ус, молодые люди: чтобы стать солдатом, одного желания мало, так ведь, Пенанрос?
— А я сроду не хотел идти в солдаты, — ответил бретонец, — мне нравилось быть подмастерьем у пекаря.
Но несмотря ни на что мы не собирались впадать в отчаяние. Солдаты знали себе цену, а поступавшие сведения помогали укреплять веру в наши возможности. Ведь в Форбахе и Фроэшвиллере французские солдаты проявили себя, как настоящие герои. Эх, если бы не начальники, мы бы им показали! Жаль, что во главе армии стоят не те, кого мы хотели бы видеть. Послушав, что говорили солдаты, можно было подумать, что настал час народного гнева, и над придворными генералами уже занесен карающий меч. Но все это были одни слова.
Поступил приказ занять позицию по берегу Нида, и мы решили, что в этом месте пруссаки нанесут удар. Нид — это небольшая река, протекающая к северо-востоку от Меца. Она перерезает две идущие из Германии дороги, по которым ожидался подход неприятельских войск. Наши генералы не сомневались, что пруссаки двинутся именно по этим дорогам, так как были твердо убеждены, что расстояние между двумя точками можно преодолеть только по прямой. "Вы идете с севера, а мы с юга, и, значит, мы неминуемо должны встретиться. Если же вы пойдете в обход и зайдете нам в тыл, то это будет не по правилам".
Однако пруссаки нарушили правила честной игры, в очередной раз проявив полную невоспитанность. Об этом мы узнали, когда пришел приказ вновь сняться с позиций, отступить и занять новые позиции непосредственно под стенами Меца.
Мы расположились вблизи форта Белькруа[61], и тут меня вызвал к себе полковник.
— Вы ведь сильны в географии, не так ли? — спросил он.
— Еще бы! Мой наставник вдалбливал мне ее несколько лет.
— Как же, папаша Шофур, помню-помню. Какой он был забавный с его вечной суетой и париком. Сейчас он очень пригодился бы в наших штабах. Но поскольку Шофура с нами нет, остается
