Избранное - Гор Видал

— Эти индейцы просто очаровательны, правда, мистер Салливан?

— В каком смысле?

— Они такие примитивные и вместе с тем непостижимые. Я думаю, они, вероятно, вполне счастливы, даже если и бедны. Было бы большой ошибкой цивилизовать их. Они бы просто стали несчастными, вот и всё.

Она ещё какое-то время говорила об индейцах. Потом разговор неизбежно перешёл на кино. Число фильмов, которые смотрела миссис Джонсон, не уступало числу прочитанных ею книг. Но больше всего она радовалась, когда видела фильм, снятый по книге, которую она читала. Она запоминала всех героев, и отступления от оригинала выводили её из себя.

— Мой любимый актёр, конечно же, Рональд Шоу, — сказала она. — Он такой убедительный. Мне однажды попался в руки какой-то журнал — я их читаю в парикмахерской, там их всегда целая куча, — и я прочла, что он собирается жениться на этой испанской актрисе, Карлотте Реполло. А она ведь намного старше его. Жалко, правда?

Салливан посмотрел на Джима — тот покраснел. Марию происходящее забавляло. Трое людей, переодевшись, исполняли пьесу для публики, которая не в состоянии ни понять, ни оценить качество исполнения.

— Я бы посмотрела руины, — неожиданно сказала Мария.

— При свете звёзд? — в голосе Салливана прозвучала насмешка. — Впрочем, почему бы и нет. Проводи её, Джим.

— Я… — Джим посмотрел на Марию.

— А пойдём все вместе! — сказала она.

— Нет, идите вдвоём. Вы оба такие романтики.

Мистер и миссис Джонсон смотрели на эту троицу, чувствуя какой-то подтекст. Затем Мария встала, следом за ней Джим. Они вышли за пределы маленького светового квадрата от электрических ламп и погрузились в прохладную темноту ночи. Лишь мерцание звёзд освещало им путь. Как призраки, прошли они по скошенной траве, а потом, не сговариваясь, одновременно уселись бок о бок на каменные останки забытого бога.

Джим посмотрел на алмазы звёзд, сверкавшие в чёрных небесах. Он глубоко вздохнул. В воздухе висел запах полыни и разогретого солнцем камня. Он повернулся к Марии и увидел, что она ждёт. Его удивило, что он не чувствует страха.

— Здесь чувствуешь себя мертвецом, — её голос казался далёким и чужим среди руин.

— Мертвецом?

— Какое-то умиротворение. Всё неизбежно уходит, как эти камни, ждать больше нечего.

— Если только смерть такая.

— Она должна быть такой.

Долгое время они сидели молча. Наконец Мария сказала:

— Мы всё время играем.

— Да.

— И ведём себя нечестно.

— С Полом?

— И с Полом, и с самими собой. — Она вздохнула. — Жаль, что я плохо знаю людей — я бы хотела разобраться, почему всё так, как оно есть.

— Этого никто не знает. — Джим удивлялся собственной мудрости. — Я не знаю, почему я делаю то, что делаю, и даже, кто я такой.

— Я тоже не знаю, кто ты, — ответила Мария.

Они посмотрели друг на друга: белые пятна лиц.

— Я это я. Это всё. Больше ничего.

— Ничего? Не думаю. В действительности ты всё: мужчина, женщина, ребёнок; ты можешь быть, кем захочешь.

— И кто же я сейчас?

— Минуту назад ты был ребёнком.

— А теперь?

— Я не знаю.

Он начал дрожать. Он начал надеяться. Может быть, это случится?

— Ты боишься?

— Нет, не боюсь.

Он и в самом деле не боялся в этот миг.

— Ты можешь меня поцеловать?

— Я могу тебя поцеловать, — сказал он и поцеловал. Он поцеловал богиню смерти.

После этого всё стало другим, другим и одновременно прежним, потому что, в конечном счёте, ничто не произошло. Джим потерпел неудачу: он ничего не смог. Он не годился для этого.

И тем не менее, его отношения с Марией были любовным романом. Они почти не расставались, они стали друг у друга наперсниками. Но, когда дело доходило до физической близости, Джим, если не говорить о том первом поцелуе, испытывал отвращение к нежному, податливому женскому телу. Мария была сбита с толку. Его неудача казалась ей тем более загадочной, что он был мужествен, и его влекло к ней. Казалось, сделать тут что-либо невозможно, разве что продолжать и дальше быть любовниками, которые не прикасаются друг к другу. Однако Салливан принимал эту видимую связь за действительную, и его мучения были самые изощрённые.

Наступил ноябрь, а они по-прежнему оставались в Мериде. Джим и Мария большую часть времени проводили вместе — Салливан не желал быть с ними днём. Он теперь начал пить после завтрака, днём он нередко бывал в оживлённом и шутливом настроении, но к концу обеда неизбежно тупел и делался мрачным.

Их жизнь остановилась до декабря, когда Соединённые Штаты вступили в войну с Японией, и тогда они снова стали частью этого мира. Салливан бросил пить. Сидя после обеда во внутреннем дворике, они строили планы. Салливан и Джим пребывали в возбуждении, они вернулись к жизни. Мария была печальна.

— Я не хочу об этом думать, — сказала она. — Вся моя жизнь там была войной. Одна заканчивалась, другая началась. Кажется, мне от неё не убежать.

Салливан прекратил нервно мерять шагами дворик.

— Нам нужно возвращаться, — сказал он Джиму.

Джим кивнул. Поток неожиданных событий захватил и его.

— Я хочу поступить в армию до того, как меня призовут, — сказал он, довольный по крайней мере этими словами, если не самой идеей.

— Это бессмысленно, — страстно сказала Мария. — Если бы я была мужчиной, я бы убежала, спряталась, дезертировала, стала изменником.

Салливан улыбнулся.

— Пять лет назад я бы сделал то же самое.

— А почему не сейчас?

— Потому что это хоть какое-то дело.

Она повернулась к Джиму:

— И ты так считаешь?

— Это всё решает.

— Возможно, — это её ничуть не убедило.

— Нам нужно возвращаться как можно скорее, — сказал Салливан.

— И что ты будешь делать? — спросила его Мария.

— Стану солдатом. Или корреспондентом, как получится.

— Похоже, что наши мексиканские каникулы закончились, — сказала Мария. — Мне они понравились.

— И мне тоже. — Джим посмотрел на Марию, и любовь вспыхнула в нём с новой силой. Угроза войны и разлуки приблизила к нему Марию.

— И мне тоже, — Салливан передразнивал его. — Мне доставила наслаждение каждая минута пребывания здесь. У нас получилось любопытное трио, да?

— Получилось? — голос Марии звучал мрачно.

Они решили, что вернутся в Штаты через Гватемалу.

Они без хлопот перенеслись над облаками, горами, тёмно-зелёными джунглями. Они с удовольствием летели над жаркой, парящей землёй, словно перестали быть земными существами, превратились в нечто более могущественное, основополагающее, не знающее таких преград, которые нельзя было бы преодолеть с помощью жёстких серебряных крыльев. Джим вдруг представил себя в авиации: вот он перелетает через континенты и океаны, быстро перемещается по земле,