Эдгар По в России - Шалашов Евгений Васильевич

Эдгар мысленно застонал. Ему, выросшему среди торговцев, было очевидно, что покупателю выказывать интерес к товару нельзя — продавец с тебя последние панталоны снимет. Вот запросит сейчас Шин рублей двести, где их Пушкин возьмет? (Ну, взять-то возьмет, но тогда уже американскому приятелю будет не на что "одалживаться", как говорят русские.) Но и книготорговец дал маху. Вместо того, чтобы назвать покупателю достойную цену, старик в раздумчивости принялся чесать затылок левой рукой (той самой, со сросшимися пальцами). А Пушкин в нетерпении принялся бить тростью о пол и пристукивать ногой, словно рысак копытом.

— Не рвите душу, Богдан Фаддеевич. Сколько? Я за такую книгу готов не меньше тысячи отдать.

— Так она тыщу и стоит. Только вот… Сомнение у меня, Александр Сергеевич, — покачал головой Шин. — Чем дольше я на нее смотрю, тем меньше она мне нравится.

— А что такого, Богдан Фаддеевич? — пожал плечами Пушкин. — Все так, как в описании той рукописи. Ну, самой первой, из монастыря. Мне о ней сам Алексей Федорович рассказывал.

— Вы знакомы с Алексеем Федоровичем Малиновским? — уважительно протянул Шин. Причмокнув языком, добавил: — Большого ума человек. И книг у меня великое множество купил.

— Так его брат нашим директором был. Алексей Федорович и к нам в лицей приезжал, к брату своему, а я с Иваном Малиновским приятельствую. — Пушкин, посмотрев на недоумевающего американца, пояснил: — У директора моего лицея, покойного, был брат. Вернее, — поправился Александр, — брат-то, он и сейчас здравствует, это директор покойный. Так вот — Алексей Малиновский, ученый-архивариус. Он для графа Мусина-Пушкина перевод с древнерусского делал. Я с ним не так давно разговаривал, когда Алексей Федорович в Санкт-Петербург приезжал. В том сборнике, который граф Мусин-Пушкин отыскал, все было, как здесь, — и "Песнь о походе", а дальше — я только глянул, но читать не стал, но что-то о битве византийцев с сарацинами. Название не упомню.

— Девгениевы деяния, — подсказал книжник.

— Вот-вот, — радостно подхватил Пушкин. — Я о той рукописи и с Николаем Михайловичем разговаривал — он ее сам в руках держал, выписки делал. Все точь-в-точь. Я же давно мечтал настоящий перевод сделать. Василия Андреича хулить не стану, но мой лучше будет!

Но старый книголюб Шин почему-то мрачнел все больше и больше. Подойдя к книге, стал ее внимательно рассматривать.

— Что-то не так? — забеспокоился Пушкин.

— Да все так, — покачал головой старик. — И письмена точно такие, как у Мусина-Пушкина скоропись, не позднее шестнадцатого века, и сборник, как на подбор. Но так не может быть. Ни разу не встречал, чтобы старые рукописи похожими друг на дружку были. Вы про бардинские подделки слышали?

— Как же не слышать! — расцвел Пушкин. — Тот же Алексей Федорович рассказывал — Бардин ему рукопись "Песни об Игоре" продал, а Малиновский ее за подлинную признал. Хорошо, нашлись сведущие люди, подсказали. Думаете, подделка?

Старик с еще большим вниманием принялся ее изучать. Смотрел листы на просвет, тер их руками и даже лизнул языком. Похмыкал.

— Бардин свои пергаменты в масло льняное окунал, оттого они старше казались. Но если потереть — пальцы жирными будут. И чернила не умел делать. Старые-то красные чернила на киновари да на сурике делали, а он хну с клеем мешал. Уж не говорю о том, что писал неправильно — скоропись с полууставом путал. Но у нас и кроме Бардина мастеров хватает. А здесь, если смотреть — все правильно. И пергамент старый, и чернила в тексте рыжеватые — из орешков, а заглавные буквы — киноварь.

Интеллектуальную беседу прервал скрип открываемой двери. Богдан Фаддеевич уже открыл рот, чтобы отправить куда подальше непрошеного клиента — сейчас ему было не до покупателей, будь они самых высоких чинов и званий, но так же быстро закрыл. Старческое лицо расползлось в умильной улыбке.

— А это моя Степанида пожаловала.

Степанида — огромная черная кошка с белой грудкой, гордо подняв хвост, прошествовала в зал, обошла всех присутствующих и потерлась о ногу старика.

— Ух ты моя хорошая, — засюсюкал Шин, опускаясь на корточки.

— Мяв! — недовольно ответствовала Степанида, а потом снова, басисто: — Мяв-мяв-мяв..

— Сейчас, матушка, сейчас, заинька, — нежно проворковал книготорговец, а потом, уже другим тоном, рявкнул так, что Пушкин вздрогнул, а Эдгар По едва не упал со стула: — Кузька, сукин ты сын! Девка не кормлена, еду давай!

Эдгар понимал с пятого на десятое, потому что разговор шел по-русски, но кое-что понял. Правда, его смутило, что кошка — как там ее — Стефани? — была так похожа на кота. Кажется, это смутило не только его.

— Богдан Фаддеич, — хмыкнул великий русский поэт, посматривая на широкую морду Стефани. — А это точно кошка?

— А кто же? Собака, что ли? — обиделся старик.

— Чего-то эта кошечка не такая…

Пушкин ухватил кошку и ловко, будто всю жизнь этим занимался, перевернул ее на спину, раздвинул задние лапы и довольно загоготал:

— Фаддеич, какая же это Степанида?! Тут у тебя целый Степан! Посмотри, какое хозяйство — мужик позавидует!

Стефан, недовольно заверещав, изогнулся и, тяпнув Пушкина за руку, вырвался на свободу. Отскочив в сторону, начал старательно и даже яростно умываться.

— Да я что, щупал ее, что ли? — оправдывался Богдан Фаддеевич, выглядевший изрядно сконфуженным. — Кузька, сукин сын, говорит — барин, возьми кошечку. А кошечка такая славная да умная. Ну, теперь понимаю, чего она каждую ночь на улицу просилась. И не гогочите тут, как два жеребца…

Наконец-то пришел слуга — такой же старый и замшелый, как и хозяин, и унес кошечку (тьфу ты, кота) в людскую, а исследователи вернулись к изучению старинного манускрипта.

Эдгар По решил, что пора и ему хоть что-то сказать.

— Мистер Шин, а вы доверяете тому агенту, который вам продал манускрипт?

— Да какой там агент, — усмехнулся Шин. — Купчишка один, из Новгорода. Бывает, находит что-то, что после опричников да шведов уцелело, мне и привозит. В прошлом году он "Апостол" Ивана Федорова притащил. Человечек надежный.

Эдгар хотел поинтересоваться, сколько Шин отдал за "Песню о герцоге Игоре", но постеснялся — бизнесменам такой вопрос задавать не положено. Но на Пушкина подобные запреты не распространялись.

— Богдан Фаддеевич, скажи правду — сколько ты купчишке своему заплатил?

Старик замешкался, скривил глаза куда-то вбок, но потом все-таки сообщил:

— Двадцать пять рублей. — Потом уточнил: — Серебром.

— Н-ну, не сказать, что много, — хмыкнул Пушкин. — Вы же за него хотели больше взять?

— Хотел, — согласился книготорговец. — Если рукопись настоящая, я бы с вас не меньше двух тысяч взял.

— Так, может, будем считать, что манускрипт подлинный? — прищурился поэт. — Даже если не так, кто докажет, что он фальшивый? А я бы вам за него… н-ну, рублей бы сто отвалил. — Тут Пушкин хохотнул. — А друзьям бы сказал, что Шин — каналья такая, меня до исподнего раздел.

— Не уверен я, Александр Сергеевич, что манускрипт настоящий, — покачал головой Шин. — Но нет уверенности, что и фальшивый. Надо показывать кому-то, кто в древлеписании силен. А кому показывать?

— Это да, — поддакнул Пушкин. — Был бы жив Карамзин, к нему бы сходил. А кто у нас еще есть из знатоков?

— Бантыш-Каменский в Сибири губернаторствует, — начал перечислять Шин. — Сандомирский — тот с прошлого месяца в запой ушел, Скляров мне как-то поустав с глаголицей спутал — больше и знать его не хочу. Был у меня еще парень толковый — Першаков Юрка, так он в монахи подался, на Соловки. Оттуда его не вытащишь.

Александр прошелся по лавке, резко развернулся на каблуках и снова подошел к рукописи.

— Стоп! А ведь я там кое-что заприметил. — Перелистав манускрипт почти до конца, Пушкин радостно изрек: — Что-то я там такое видел, в конце. Вначале подумал — кусок деянии греческих на отдельном листе записан, вот…