Михаил Ишков - Семирамида. Золотая чаша

— Не будет.

— Не будет хамить, называть меня всякими паскудными словами?

— Нет.

— Он будет беспрекословно выполнять мои распоряжения?

— Да.

— В таком случае можешь надеяться, что я передам твои пожелания любимой сестричке. Не знаю, обрадуют ли воспитанницу Эрешкигаль такого рода утешение, но я постараюсь. Если успею…

Чаcть III

Громадный бронзовый диск ярко поблескивает в свете многочисленных факелов. Их держат воины, толпой сгрудившиеся в церемониальном зале. Все они в парадных доспехах. Перед помостом, охраняемом каменными быками, самые знатные. Воины грозно молчат, в напряженной тишине внятно потрескивают пылающие сучья.

На помосте – царский трон, на троне – неброский худощавый старик. Тускло поблескивает золотой венец, надвинутый на покрытую пестрой бахромчатой накидкой, голову. В правой руке старик сжимает жезл, в левой – деревянный посох. Он насторожен – отблеск факелов отражается в его лисьих глазах.

Неожиданно кто‑то из стоявших в задних рядах молодых декумов тонко и протяжно выкрикнул.

Салманасар, царь могучий, –

Что ж, кого ты ждешь?

Напев подхватил такой же юношеский голос:

Эллиль дал тебе величье –

Что ж, кого ты ждешь?

Присоединились еще несколько голосов, постарше, погрубее:

Син вручил нам превосходство -

Что ж, кого ты ждешь?

Далее запели все, кроме главных военачальников, выстроившихся у самого помоста:

Нинурта дал оружье славы –

Что ж, кого ты ждешь?

Наконец грянули все разом. Древняя песня зазвучала в зале:

Иштар вручила силу битвы –

Что ж, кого ты ждешь?

Шамаш и Адад твоя заступа, –

Что ж, кого ты ждешь?

Царь, чей шаг Ашшуру люб,

Воцарись над белым светом!

Твоя власть да воссияет…

Салманасар, могучий воин,

Ты повергни вражью землю!

Лоном гор их овладей,

Ты залей их наводнением…

Старик резво поднялся – хор мгновенно стих. В наступившей протяжной тишине гулко прозвучал удар посохом об пол.

— Я – царь великий, царь могучий, царь Вселенной, царь Ассирии, правитель Вавилона, царь Шумера и Аккада, царь Кардуниаша, царь востока и повелитель запада. Я – царь царей… Я могучий и всесильный, я герой, я отважный, я страшный, я почтенный, я тот, кто не знает равных среди всех царей, объявляю – мы выступаем!

Глава 1

Сарсехим, сколько мог, тянул время в Вавилоне. Упрекаемый слезливым царем Мардуком–Закир–шуми в намерении подставить его под удар ассирийского меча, евнух страстно и бурно клялся, что не все снаряжение собрано, что священный талисман требует еще одного обмазывания асфальтовой смолой, иначе по жаре его не довезти, настаивал – людишек добавить бы в охрану, с теми, сколько есть, пропадем.

Просил то, просил это.

Буря, не спускавший с евнуха глаз, однажды подступил к нему с угрозами – поторопись, если тебе дорога жизнь. Сарсехим ответил, как отрезал – его кобыле по гороскопу запрещено спешить. Буря долго стоял с открытым ртом, переваривая услышанное.

Только старик Ардис молча и безучастно наблюдал за изобретательным на всякие отговорки евнухом. Его мысли сосредоточились на домочадцах. Предупрежденный Шурданом в присутствии Нинурты – если скопец ударится в бега, ты лишишься семьи, – старик проклинал тот день и час, когда его приставили охранять сосватанную в Дамаск невесту. Случалось, поминал недобрым словом евнуха, но разума хватало понять, что назначенный ему в спутники урод менее всего был повинен в том, что жизнь так угловата и безжалостна.

Старик дорожил семьей, ведь это единственное, что у него осталось на чужбине. Старик загадывал – может, обратиться за подмогой к прародителю Скифу, предложить ему жертву? Конечно, вкусный барашек не повредит, однако опыт подсказывал, что ни отец Скиф, ни даже небесный царь Папай, ни всемогущая в степях Табити, в Вавилоне силы не имеют. К местным богам чужаку обращаться за помощью бесполезно. Невыполнимым казался и приказ следить за пронырливым евнухом. Отсюда отчаяние. Зная повадки скопца, Ардис был уверен, что рано или поздно тот сбежит и расплачиваться придется ему, его детям, внукам и двум правнучкам.

С наступлением месяца шабату (январь–февраль), когда пришла весть, что ассирийское войско выступило из Ашшура, Закиру–шуми, запуганному до смерти ассирийским послом, со слезами на глазах удалось уговорить любимого евнуха отправиться в путь.

В ночь перед выездом Сарсехим объявил Ардису, что двигаться они будут в сторону Тадмора,* (сноска: оазис в Сирийской пустыне, позднее стал известен как Пальмира) богатого торгового города, расположенного в плодородном оазисе посреди Сирийской пустыни. Ардис молча пожал плечами – через Тадмор так через Тадмор.

Сарсехим приятельски похлопал старика по плечу.

— Не бойся, дружище. Давай договоримся – тебя приставили ко мне следить, чтобы я не ударился в бега?

Старик не удержался и кивнул. Его глаза увлажнились.

Сарсехим заметил слезы старика.

— Поверь, Ардис, я дорожу своей шкурой не менее чем ты семьей, поэтому я, пусть и против воли, отправлюсь в Дамаск. И двинусь через этот оазис, хотя не хуже тебя знаю, что на этом пути еще никому не удавалось избежать встречи с разбойниками. Дамаск – это единственная возможность мне выжить, тебе спасти домочадцев. Я не сбегу по дороге, но требую, чтобы никто не лез ко мне с советами, тем более, с угрозами, и я постараюсь спасти наши жизни.

— Как? – усмехнулся старик.

— Не знаю, – признался евнух. – Не стану клясться, что твоя семья мне дороже, чем собственная жизнь, но я постараюсь. Прежде всего, не будем спешить. Ты слыхал, что Салманасар выступил в поход?

— Да.

— Почему‑то все полагают, что старый лис решил обрушиться на Сирию.

— Разве нет?

— Не знаю, но могу предположить, что на самом деле хитрюга замыслил ударить по княжествам в горах Анатолии,* (сноска: область на полуострове Малая Азия) что находятся к западу от Урарту. Ему позарез нужно железо. Никто не знает, как ассирийцы научились выделывать из него превосходное оружие. Насколько мне известно, ты отдал за свою секиру двух буйволов, не так ли? Ты не отказался бы и от стального меча, ведь такой клинок запросто рубит медные доспехи?

Ардис кивнул.

— А где добывают руду для выплавки этого тусклого металла?

— В Хуме, что в горах Тавра, – ответил Ардис.

— Вот видишь, – подхватил евнух. – Теперь о Буре. Куда бы не повернул Салманасар, в любом случае ты должен держать Бурю в узде. Страсть к известной тебе особе неумеренно будоражит его. Он не оставил попыток привлечь ее внимание и полагает, что для этого нет лучшего средства, чем совершить какой‑нибудь подвиг. Это самое гибельное для нас обстоятельство. Он слишком горяч, и я боюсь, что в Дамаске, вместо того, чтобы помогать мне, займется тем, что по просьбе этой особы начнет совать нос туда, куда его не просят. Ему мало следить за мной, он попытается следить за всеми дамаскинцами сразу и, прежде всего, за Бен–Хададом.

Сарсехим потер пальцы, как бы пробуя на ощупь мысль, которой хотел поделиться с Ардисом.

— Понимаешь, Буря почувствовал себя сопричастным, – евнух развел руки, словно попытался обнять что‑то необъятное, – к чему‑то более высокому, что доступно его разумению. Почувствовал себя при исполнении – это одно из самых тяжких наказаний, которому человек добровольно подвергает себя. Приструни несносного мальчишку, или я сам займусь им.

Ардис многозначительно напомнил.

— Все мы сейчас при исполнении…

Сарсехим перебил его.

— Да, но мы с тобой осознаем разницу между собственной жизнью, жизнями любимых людей и химерой чуждой нам государственности, и это внушает надежду.

Он помолчал, потом спросил более определенно.

— Скажи, Ардис, тебя волнует, что случится с горными княжествами, если полки ассирийских разбойников ударят на север? Как‑никак мы с тобой вавилоняне.

— Нет.

— А если ассирийские бандиты переправятся через Евфрат и двинутся на Сирию?

— Я не отвечу тебе, Сарсехим, потому что знаю тебя как облупленного. Ты не выжмешь из меня ни да, ни нет. Что касается Бури, я не дам ему воли. Ты предлагаешь держаться вместе, давай держаться вместе. Ты решил двинуться через Тадмор, давай через Тадмор. Пусть степной бедуин снесет мне голову до того, как я увижу смерть своих внуков…