Евгений Салиас - Петровские дни
Теперь, едучи шагом по улице, он соображал вслух:
— В церкви она мне лучше показалась. Она эдакая белобрысенькая… Да и маловата. Да и сухопара… Куда ей до Катерины Ивановны… Вот красавица! Что небо от земли… И как это вот бывает на свете спутано! Что бы вот Катерине Ивановне быть девицей Квощинской. А этой Тане — быть пономарихой!
И Сашок вздохнул. Затем он вспомнил слова покойной тётки: "Ничего нет на свете превосходного, а всё с изъяном. А произошло оное от грехопадения человеческого!"
Впрочем, Сашок, знавший это изречение тётушки наизусть, никогда не мог одолеть и усвоить себе ясно, что значит "грехопадение". Тётушка Осоргина объясняла ему не раз, что первые человеки на свете, Адам и Ева, упали во грехе, согрешили. Но как он ещё отроком ни добивался, в чём согрешили эти самые "человеки", старая девица не могла объяснить, а только — по мнению Сашка — разводила турусы на колёсах.
Однако молодой человек был всё-таки доволен своим визитом, хотя бы потому, что его впервые в жизни приняли с почётом.
"Кабы видели товарищи и командир, которые звали меня пуганой канарейкой и княжной Александрой Никитишной!" — думал он с самодовольством.
Выехав на Арбатскую площадь, молодой человек стал соображать, что ему делать. Заехать домой переодеться из парадной в обыкновенную форму или ехать к начальнику, как он есть. Подумав, он решил, что надо спешить, а то, пожалуй, княгиня окажется в зале и начнёт браниться за опоздание.
Через четверть часа он уже сдал лошадь во дворе князя Трубецкого и вошёл в дом…
На этот раз Сашок вступил в залу как-то степеннее и важнее, так как был ещё под впечатлением почёта, с которым его принимали Квощинские.
Но едва молодой человек сел на стул в углу зала, в ожидании, что его позовёт к себе князь, как услыхал в парадных комнатах какую-то страшную возню и голоса людей… Но всех и всё покрывало командование самой княгини:
— Олухи! Черти окаянные! Ведмеди! Михаилы Иванычи косолапые!.. Авдюшка, не зевай!.. Сафрон, не налегай, как бык!.. Васька, подсобляй, сопляк!.. Миколай, пузо-то убери своё!.. Продавишь, леший!..
Возня и голоса приближались к зале постепенно. Послышались шуршанье ног, робкие голоса вперебивку и зычный голос княгини:
— Какой раз тебе я сказываю, чтобы ты пузо убрал. Продавишь — в степную вотчину, на скотный двор! Говорила вам: зови ещё двух хамов.
И в дверях, наконец, появилась кучка дворовых, которые медленно и осторожно тащили огромное фортепьяно. В дверях снова явилась задержка. Тяжёлый, массивный, широких размеров инструмент не пролезал вместе с людьми. Пришлось снова взяться лишь за два конца. При этом середина как-то скрипнула.
— Треснет коли… Все в солдаты улетите! — ахнула княгиня. — Вам, лешим, дела нет, что клавикордам тыща рублей цена. Прямые ведмеди, олухи, черти!..
И вдруг, завидя офицера поверх фортепьяно и голов людей, княгиня крикнула:
— Эй, воробей! Иди-ка, подсоби.
Сашок, вставший со стула, шелохнулся от изумления, но не двинулся, полагая, что он ослышался.
— Ну, что же? Не слышишь? Говорят тебе, подсоби. Видишь, тяжело…
Сашок, с кивером в руках, приблизился и, смутясь от неожиданного приказания, совсем неподходящего, не знал, что и ответить.
— Оглох ты! — крикнула княгиня, уже обойдя фортепьяно и наступая на адъютанта. — Клавикордам, слышь, цены нету, а они, мужичьё… Берись сзади и правь…
— Княгиня, я — в звании офицера… — начал Сашок.
— Что? Что?!
— Как офицер, я не могу… Да и во всём параде, при всей амуниции…
— Ах ты, мамуниция!.. Да я тебя… Слышишь, берись!
И, видя, что Сашок стоит истуканом, княгиня выхватила у него кивер, а другой рукой ухватила за обшлага мундира и пихнула его к фортепьяно.
Сашок наткнулся на лакея и, потерявшись окончательно от оскорбительного приказания, взялся руками за бок фортепьяно. Он покраснел и тяжело дышал от обиды.
— Не примеривай, а неси! — вскрикнула княгиня, пуще сердясь.
— Я несу-с… — ворчнул Сашок.
— Врёшь! Притворяешься… Вижу ведь. Меня не надуешь… Тащи, как следует, не то — вот, ей-Богу… Хоть ты и офицер… А вот, ей-Богу…
И женщина, подойдя близко к нагнувшемуся Сашку, как-то помахивала руками.
"Вдруг, ударит? — мелькнуло в голове молодого малого. — При людях!"
И он, пригибаясь, схватился за фортепьяно изо всех сил. В то же мгновение раздался какой-то странный звук. Люди единодушно встали, опустили фортепьяно на пол и переглядывались. Княгиня тоже слышала странный звук и тревожно оглядывала инструмент.
— Ну вот-с!.. — выговорил Сашок, выпрямляясь. — Покорнейше вас благодарю. Как я теперь домой поеду?
У офицера под фалдами от натуги лопнули узкие парадные панталоны.
Княгиня обошла его, оглядела и выговорила сумрачно:
— Толст не в меру. Вот на тебе одёжа и трескается. Ну, уходи. Не глядеть же мне, даме, на эдакое.
Сашок вышел, озлобленный, из дому. Верхом ехать было нельзя, так как бельё виднелось между красных отворотов фалд мундира. Он доехал домой на извозчике и послал Тита за своей лошадью, оставленной у Трубецкого.
И молодой князь, и Кузьмич были одинаково возмущены приключением и целый день говорили только о княгине Серафиме Григорьевне.
Сашок повторял, что он дворянин и офицер, и хотя клавикорды — не шкаф и не сундук, а предмет более важный, но всё-таки заставлять его эдакое дело делать — прямо самовластие, и притом самовластие дурашной бабы.
Кузьмич соглашался насчёт этой стороны вопроса, но главное для него было в другом. Панталоны были дорогие — из аглицкой сермяги. А они лопнули не по шву, а по правой половинке. Кузьмич то и дело разглядывал большую прореху, трогал пальцами, приставлял края, охал и головой качал.
Ввечеру дядька был поражён заявлением питомца.
— Знаешь ты, что такое дворянин и что такое офицер гвардии? — спросил Сашок Кузьмича почти печальным голосом.
— Ты это насчёт чего же? — отозвался старик.
— А вот ответствуй на мои слова.
— Нет, ты, князинька, не мудри и меня не сшибай на сторону. Я и так из-за твоих панталошек мысли растерял. Ведь они по пяти рублей аршин плачены, и опять портняга-подлец три рубля за шитво взял…
— А я тебе скажу… Я — князь Козельский, и старинный дворянин, и офицер измайловский. Стало быть, как же мне с хамами клавикорды таскать? Это есть унизительское для меня приказание бабы, которая сама не знает, что можно офицеру и чего никак нельзя. Что ж после этого ожидать? Ведь она меня не нынче, так завтра заставит полы мыть.
— Кто ж про это говорит. Княгиня, а дура.
— Именно — дура… Дурафья… Что же делать?
— Как что делать? Не мыть.
— Что?
— Не мыть, говорю.
— Что мыть? — не понял Сашок.
— А полы, как ты сказываешь.
— Я не про то, Кузьмич. А я в отставку подам.
— Как в отставку?!
— А так. Скажу князю, что я не могу эдак. Я для ординарных услуг у него, а не затем, чтобы в дворовых состоять.
Кузьмич ничего не ответил, но сильно испугался решения питомца. Если в отставку, то, стало быть, в Питер ступай. А бракосочетание?
И, не сказавшись, старик ранёхонько сбегал в Кремль помолиться святым угодникам, чтобы отвратили они надвинувшуюся нежданно беду.
И молитва дядьки была услышана — тотчас же.
IV
Наутро рано к маленькому домику, который занимал офицер, подъехала карета. И Сашок и Кузьмич удивились, кто может быть этот гость. Но затем, когда они увидали господина, вылезающего при помощи двух лакеев из экипажа, то и старик и молодой человек ахнули и обрадовались. Кузьмич бросился на крыльцо, а Сашок вслед за ним.
Приезжий был единственный близкий человек Сашка в Москве, которому он был многим обязан. Это оказался Романов. Посещение молодого человека стариком было необычно, следовательно, должен был существовать какой-нибудь важный мотив.
Быстро сообразив это, Сашок несколько смутился. Он догадался, что посещение Романова связано с тем казусом, который приключился с ним в доме князя Трубецкого.
"Наверно, княгиня пожаловалась! — подумал Сашок. — Ну что ж, я всё-таки считаю себя правым. Невежество приключилось от натуги. Она скорее виновата, а не я".
Сашок встретил Романова на ступенях с крыльца. Гость обнял молодого человека и выговорил:
— Я к тебе с важным делом, должен твоему сиятельству нечто объяснить и очень важное посоветовать. И вперёд ожидаю, что ты моему совету человека добротворствующего не откажешься повиноваться.
"Ну, так! — подумал про себя Сашок. — Княгиня нажаловалась! Нешто можно за панталоны ответствовать, как за самого себя?" Когда гость уже был на диване в гостиной, а Сашок уселся против него, отчасти смущённый, Романов начал было говорить, но остановился и произнёс:
— А Иван Кузьмич где? И его надо сюда! Твоя покойная тётушка всегда призывала его на семейное совещание, когда дело о тебе шло, стало быть, и теперь Кузьмич должен присутствовать.
