Иван Фирсов - Федор Апраксин. С чистой совестью
— Я, Федор, поначалу пойду с Голголсеном на фрегате. Погляжу на голландцев, они-то мореходы бывалые, не грех у них поучиться. Ты останешься на яхте за старшего. Матвеев подшхипера нанял, тож голландец, Енсен. Видал его, шустрый малый. — Царь на минуту задумался. — Ты к нему присматривайся, припоминай, все сгодится…
Караван с конвойным фрегатом покинул Архангельский порт на рассвете в первый четверг августа. День выдался ясный, но безветренный. Поднятые паруса обмякли, безжизненно свисали с рей. Суда несло течением вниз по реке, руля они слушались плохо. Яхта шла головной в караване. Кормщик Прохор проводил суда до лоцмана. Перекладывая штурвал, он нет-нет да и поглядывал за корму на идущий следом фрегат.
— Пока безветрие, отстояться бы надо на якоре, — посоветовал он стоявшему рядом Апраксину. — Стремнина-то подбивает руль, судно рыскает, не ровен час, на меляку кто выскочит, хлопот не оберешься.
— Мы-то не одни, — рассудил Апраксин, — все надлежит по команде производить.
В подтверждение сказанного с фрегата один за другим прогремели три пушечных выстрела. Апраксин засеменил в каюту, а через минуту вышел и крикнул Енсену:
— Фрегат дает сигнал становиться на якорь!
— Гут, — ответил Енсен, побежал на нос к откидному люку в кубрик, крикнул потешных и подошел к Прохору.
— Ты, лоцман, места знаешь отменно, скажешь мне, когда якорь отдавать.
Часа через два над рейдом Березовского устья с купеческих судов донеслись звуки флейты и скрипок. Видимо, матросы, за долгие месяцы плавания соскучившиеся по отчим местам, родными мелодиями успокаивали свою тоску.
На другой день утром Прохор, окинув взглядом небо, вспененное тянувшимися с юга перистыми полосками облаков, проговорил:
— В вечер шелоник задует.
Енсен переспросил:
— Что есть шелоник?
— С Двины, стало, с теплых мест потянет ветер. Так-то ветер прозвище поимел от предков наших из Новгорода Великого, где речка Шелонь течет.
После обеда от фрегата отвалила лодка с Петром и Голголсеном. Царь радушно угощал на яхте гостеприимного капитана, однако через час-полтора командир фрегата, выглянув в оконце, заспешил:
— Надо, государь, ловить ветер, он как раз заходит к весту, нам попутный.
По сигнальной пушке с фрегата суда один за другим снимались с якорей. Солнце начало западать к далекому горизонту, когда караван, подгоняемый попутным ветром, вытянувшись стройной цепочкой, резво направился к Мудьюгу.
Яхта «Святой Петр», освободившись от якоря, чуть уваливаясь под ветер, слегка накренившись, набрала ход и вышла в голову колонны кораблей. По палубе сновал Енсен. Ругаясь вперемежку по-русски и голландски, он подгонял потешных, сам показывал, хватался за снасти. Вот он повис на фале — веревке для подъема кливера, самого первого косого паруса перед фок-мачтой. Однако сил явно не хватало. Подбежали Скляев, Верещагин, Воронин. Наконец-то кливер поднялся до места, уткнувшись верхним углом к блоку. Яхта устоялась на галсе и прибавила ходу. Далеко за кормой в дымке исчез остров Линский, впереди справа по борту едва просматривались очертания Мудьюга.
Апраксин, после того как снялись с якоря, ходил тенью за Петром. Все больше заражала и его, царского спальника и стольника, страстная увлеченность венценосца морским делом. За долгие годы беспрерывного общения с Петром многие его привычки и увлечения, заботы и дела исподволь становились близкими и Федору и формировали его характер.
Любознательность царя и его тяга к новинкам постоянно будоражили дремотное сознание Федора, заставляли поневоле проникать в суть устремлений Петра, пополнять ум крупицами знаний. Но не все прививалось безболезненно.
«Безотцовщина» накладывала свои шрамы на жизненный уклад царя. Как и всякий русский, Федор не чурался застолья ни у себя в доме, ни тем более в кругу приближенных царя. Изначальными наставниками царя по части приобщения к «зеленому змию» стали в свое время Борис Голицын и Лев Нарышкин. Первый был человек «умный и образованный, но пил непристанно». Второй — свойственник царя, «человек недалекий и пьяный». Особенно тревожило Апраксина последние два-три года близкое знакомство царя с выпивохой Лефортом и частые визиты на Кукуй, а порой и беспробудное пьянство царя в его компании. Не раз он пытался урезонить Петра, но тот в ответ смеялся, иногда грубо обрывал.
Вырвавшись из-под опеки матери, нынче он каждый день поддавался соблазнам «зеленого змия», напивался иногда «до чертиков». В портовом городке Архангельском такой образ жизни считался обыденным, и, как ни странно, даже архиепископ Афанасий частенько не отказывался составить царю компанию в Бахусовом веселье. Волей-неволей понемногу затягивала эта пагубная страсть и Апраксина. Вот и сегодня не успели проводить Голголсена, как Петр затащил Федора в каюту и продолжал с ним веселье, пока не ударила сигнальная пушка с фрегата…
Цепко следил Федор за каждым движением Петра у штурвала. Прислушивался к пояснениям кормщика Прохора Деверя.
— Двинским берегом, — кивнул Прохор за борт, — полдня будем плыть. Вона справа Мудьюжский остров. Стражники на нем, таможня, наш брат лоцман обитает.
На Мудьюге виднелось несколько добротных избушек у подножья холмистой гряды, заросшей плотным низкорослым ельником.
Прибавив парусов, слева, мористее, яхту начал обходить фрегат.
— Нынче за Мудьюгом иноземцы без лоцмана следуют, в открытое море выходим, — поглядывая на фрегат, пояснил Прохор.
Петр тронул Прохора за плечо:
— Дай-ка мне кормило.
Прохор кивнул на компас:
— Держать по метке потребно на северок, чуток к западу, по метке.
Как только Петр взялся за штурвал, Апраксин почувствовал, что яхта стала заметно рыскать, то вправо, то влево. Прохор положил руку на штурвал:
— Волна нам попутная, государь, подбивает корму и по кормилу-то. Однако волна по струнке не следует. Кидает яхту туда-сюда. Потому кормщик должен норов волны упреждать и перекладывать кормило чуток загодя, одерживая судно.
Апраксин заметил, как, поясняя, Прохор незаметно, но твердо и уверенно подправлял перекладку штурвала. Петр с непривычки вращал штурвал резко, рывками, пытаясь задать движению яхты верный курс. Но разгульная волна, ударяя в руль, сбивала судно с курса. Спустя час-другой царь все-таки освоил сказанное Прохором, и яхту перестало водить из стороны в сторону…
С наступлением сумерек ветер посвежел, на судах зажглись сигнальные фонари, и, судя по их раскачиванию, в море начало штормить.
Первые ощущения от качки оказались неприятными, но, глядя на бодрого Петра у штурвала, Федор не показывал вида. То и дело, каждый час, царь посылал Алексашку принести то соленый огурец, то кусок телятины.
По-иному первая встряска на море отозвалась на спутниках царя. Сначала не выдержал боярин Юрий Салтыков. Апраксин различил его жалкую согбенную фигуру с мертвенно-бледным лицом, когда он, едва ли не ползком, вылез на верхнюю палубу. С трясущимися руками и облеванной бородой он, шатаясь, опустился на палубу, закрыл глаза и, прислонившись к фальшборту спиной, застонал. Прохор принес кувшин с водой, плеснул ему на лицо. Тяжко вздохнув, Салтыков открыл глаза.
— Блевать надобно, боярин, — посоветовал Прохор, — открой пасть пошире, пальцы засунь подалее в глотку и там пошевели. Срыгнешь — и легче станет. Только рыгай не на палубу, а ближе к борту.
Один за другим на палубу выбирались Нарышкин, Троекуров, Стрешнев. Свежий ветер понемногу привел в чувство раскисших сановников. Глядя на них, Прохор посоветовал Петру:
— Надобно указать им, государь, наверху блевать, ветер-то образумит враз, да и каюта будет незагаженной.
Петр подозвал неунывающего Апраксина. Качка ему оказалась нипочем.
— Накажи, Федор, потешным, пущай наших бояр обхаживают, люди-то страдают.
Давно в полумраке исчез за кормой мыс Керец, крутой, обрывистый, поросший сосняком на двинской стороне. Прямо по курсу полуночное зарево высвечивало полукружье беспрерывной линии горизонта. Апраксин прошел на корму. В полумиле[12], растянувшись изломанной лентой, двигались купеческие суда, переваливаясь с борта на борт, в такт усиливающейся качке.
Рассвет застал караван у Терского, противоположного берега горла Белого моря. За ночь ветер посвежел, суда раскидало. Прохор, подойдя к правому борту, приметил:
— Волна-то океанская идет, со Студеного моря.
С фрегата выпалила пушка, и он повернул на норд-ост, параллельно открывшемуся Терскому берегу. К полудню шли курсом ближе к берегу, здесь оказался затишок и волна была не такой крутой. Угрюмые скалы отвесно уходили в воду. Глядя на них, Прохор продолжал рассказывать:
— Места здесь приглубые, однако каменья торчат, ежели вода спадает.
