Виктор Поротников - Игорь Святославич
Ефросинья была ей рада. Агафья хоть и была на восемь лет старше, но понимала Ефросинью как никто другой и общалась с ней как с лучшей подругой. Две княгини все дни проводили вместе. Лишь изредка Агафье удавалось побыть наедине с Игорем.
В один из таких редких случаев, когда Ефросинья удалилась, чтобы покормить грудью малыша Святослава, Агафья вдруг обняла сзади сидевшего за столом Игоря.
— Что же ты не приголубишь меня, свет мой, — зашептала на ухо. — Ужели подурнела я настолько, что тебе и поцеловать-то меня противно?
Игорь попытался отстраниться:
— Ну, ну, не балуй! Ненароком войдет кто, что о нас подумают?
— А мы за печь схоронимся, — еще жарче прошептала Агафья. — Истомилась я по тебе, сокол мой!
И она потянула Игоря за руку.
Игорь, изумленный своей слабостью, поддался…
Ефросинья после третьих родов неимоверно раздалась в плечах и бедрах, стала какая-то тяжеловесная и неповоротливая. И хотя ее лицо по-прежнему дышало свежестью и юной красотой, Игорь больше не чувствовал былой приязни к жене, не находил прелести в ее телесной наготе. Вдобавок Ефросинья все время с утра и до вечера была занята новорожденным, почти не уделяя супругу внимания и ласки. Она даже спала теперь отдельно от Игоря, рядом с колыбелью Святослава.
Агафья же в свои тридцать лет не страдала излишней полнотой, все линии ее тела были округлы и приятны для мужского глаза. Телесная гибкость сочеталась в ней с женственностью, которая так и сквозила в каждом повороте плеч, движениях рук, наклоне головы… Уста, на первый взгляд невзрачные, преображались в улыбке, а колдовские зеленые глаза могли заворожить кого угодно.
То ли на Игоря вдруг нахлынули воспоминания юности, то ли столь сильно на него подействовали призывные ласки Агафьи. Отбросив колебания, он увлек ее за печь и заключил в объятия. Долгий страстный поцелуй и вовсе распалил обоих. Желая большего, Игорь принялся задирать на Агафье сарафан, но шаги за дверью остановили его.
— Ступай в теремную часовню, — шепнул Игорь…
Ефросинья, накормив сына и укачав его, стала разыскивать подругу, но той нигде не было.
Наконец челядинцы сказали Ефросинье, что Игорь отправился на верховую прогулку и взял Агафью с собой.
…Игорь и Агафья не спеша ехали по заснеженной дороге. Под Игорем был гнедой жеребец, под Агафьей белая лошадь.
Агафья, надев штаны, какие носят половчанки, и короткий половецкий кожух, сидела на лошади по-мужски. На ней была отороченная горностаем шапочка и белые варежки.
Дорога уводила к синевшему впереди лесу.
Позади на заснеженной равнине темнели бревенчатые стены и башни Путивля, вознесенные на валах. Над стенами маячили вдалеке на фоне голубых небес маковки церквей с крестами.
Игорь, удерживая рвущегося в галоп коня, поглядывал на Агафью с игривой улыбкой.
— Сколь горяча и необузданна была ты в часовне, Агафьюшка, — молвил он. — Будто все жизненные соки пробудила во мне. Красою телесною не сравнятся с тобой даже греческие богини из языческих времен, а своею неутомимостью ты превзойдешь любую смертную женщину. Дай я тебя поцелую, ненаглядная моя!
Игорь наклонился к Агафье, которая с готовностью подставила ему свои розовые уста.
Признания Игоря наполняли Агафью упоительной радостью и сладостной истомой.
Разгоряченная поцелуем, она не осталась в долгу.
— Ты тоже был хорош, мой милый, — промолвила, не пряча счастливых глаз. — Надеюсь, мои стоны не прогневили Бога, ведь то были стоны блаженства. С твоим… — тут Агафья употребила непристойное словечко, — я бы вовек не расставалась!
У Игоря, польщенного такой похвалой, вспыхнули щеки.
Так, возбуждая друг друга взаимными похвалами, они доехали до леса.
Величавые сосны заслонили своими вечнозелеными ветвями голубое небо у них над головой. В сосновом бору снега было меньше, чем на равнине. И звуки здесь казались более явственными.
Игорь и Агафья, не сговариваясь, понизили голоса.
Свернув с дороги, они долго ехали напрямик через лес, пока не выбрались на опушку. Перед ними расстилалась заснеженная луговина, посреди которой возвышался стог сена. За березняком в низине слышался лай собак, видимо, там была деревня.
Игорь и Агафья спешились возле стога. Их мысли были заняты друг другом, они были одержимы одним-единственным желанием.
Зарывшись в душистое сено с головой, любовники не заметили, как померк короткий ноябрьский день. Стало холоднее.
Прежде чем снова сесть верхом, они тщательно оглядели друг друга со всех сторон, стряхивая с одежды приставшие былинки сухой травы.
На обратном пути Игорь заговорил об Олеге:
— Правда ли, что он в поход на половцев собирается?
— Правда, — ответила Агафья. И тут же спросила: — Это ты ему сказал, будто Изольду половцы убили?
Игорь кивнул.
— Ничего другого мне не оставалось, — вздохнул он, — надо же было как-то угомонить Олега.
— А на самом деле она жива? — Агафья пытливо взглянула на Игоря.
— Жива, — сказал Игорь, — только об этом молчок.
— Откуда тогда взялось окровавленное платье?
Пришлось Игорю поведать про освобождение Вышеслава и Изольды из половецкого плена. И про то, что одно из своих платьев Изольда отдала на подстилку для раненого дружинника.
— Дружинник тот на возу ехал до самого Путивля, — молвил Игорь, — вот и платье сюда же приехало с ним вместе.
— Где сейчас Изольда? — опять спросила Агафья.
— Далеко, — нехотя ответил Игорь, — в Переяславле-Залесском.
— И Вышеслав с нею?
— Конечно.
— А Олег думает, что он бежал в Царьград. Это с твоих слов небось?
— С моих, Агафьюшка.
— Какой ты хитрый, Игорь. Ой, какой хитрый! — Агафья засмеялась.
— В народе говорят: хитрость — не порок, как и зевота — не болезнь, — усмехнулся Игорь.
До Путивля они добрались уже в сумерках.
Простодушная Ефросинья ни в чем не заподозрила ни супруга, ни Агафью. Она и сама любила конные прогулки и за ужином сожалела, что из-за родившегося Святослава вынуждена ограничить себя в этом.
— А как прокатились вы? Где побывали? — расспрашивала Ефросинья Игоря и Агафью.
Изрядно проголодавшийся Игорь был малоразговорчив, налегая на рыбные расстегаи и пироги с капустой.
Ефросинье отвечала в основном Агафья, причем с такой непосредственностью и невозмутимостью лгала ей прямо в глаза, что Игорь поражался в душе такому самообладанию.
Однако образчик истинного самообладания Агафья продемонстрировала Игорю на другой день.
Любовники уединились в ее светелке рано поутру, полагая, что в этот предрассветный час их никто не потревожит. Игорь уже обнажился, чтобы соединиться с ожидающей его на ложе Агафьей, когда раздался негромкий стук в дверь.
На вопрос Агафьи, кто пожаловал в столь неурочный час, из-за двери прозвучал встревоженный голос Ефросиньи, просившей впустить ее.
Растерявшийся Игорь заметался было по комнате, но Агафья спокойно взяла его за руку и спрятала за массивным дубовым столбом, поддерживающим потолочные балки. Свет от светильника, стоявшего на столе, достигал как раз до этого столба.
Игорь замер, прижавшись спиной к этой опоре, на самой границе света и тьмы.
Агафья, набросив на себя тонкую сорочицу и сунув одежду Игоря по скамью, пошла отворять дверь.
Оказалось, что Ефросинья пришла поделиться с подругой каким-то напугавшим ее наблюдением за поведением маленького Святослава.
— Не хворь ли это? — вопрошала она. — Не сглаз ли?
Агафья усадила Ефросинью к столу и попыталась успокоить, мол, и амулеты-обереги над колыбелью висят, и святой водицей маленького кропили, не должен он заболеть.
Игорь слушал их беседу затаив дыхание.
Вдруг он почувствовал, что Агафья поставила стул рядом с дубовой колонной, за которой он прятался. Не прерывая беседы с Ефросиньей, Агафья делала вид, что поглаживает резные узоры на дубовом столбе, а сама то и дело касалась пальцами то Игорева бедра, то низа его живота.
Ефросинья распространялась про детские хвори и бабок-знахарок, а внимающая ей Агафья тем временем стиснула в кулаке Игорев мужской орган, да так, что тот едва не вскрикнул.
Своими притворными зеваньями Агафье наконец удалось выдворить незваную гостью за дверь. Еще не стихли шаги Ефросиньи, а проказница уже тащила Игоря в постель, подшучивая при этом над его бледным лицом.
В другой раз Агафья пробралась в спальню к Игорю, зная, что он ночует последнее время отдельно от супруги. Любовники только-только испытали первую сладострастную волну и лежали в счастливом утомлении, прижавшись друг к другу, когда в дверь постучали. Так стучала лишь Ефросинья.
И опять Агафья первая сообразила, что надо делать. Собрав в охапку свою одежду, она юркнула под кровать, молчаливым жестом велев Игорю впустить жену.
