Колин Маккалоу - Женщины Цезаря
Цезарь замолчал. Никто не проронил ни слова, даже Пизон, красный от оскорбления, мимоходом брошенного ему в лицо.
— Есть еще один вопрос, на котором я не хочу сейчас останавливаться подробно, — спокойно продолжал Цезарь, — потому что ничего хорошего в этом не нахожу. А именно: некоторые губернаторы провинций, назначенные Сенатом, активно сотрудничали с пиратами, предоставляя им право пользоваться портовыми сооружениями, продовольствием, даже виноградными винами на побережьях, которые должны были бы оставаться совершенно закрытыми для морских разбойников. Все это выявилось во время суда над Гаем Верресом, и те из сидящих сегодня здесь, кто занимался этим вопросом или позволял это делать другим, хорошо знают, о ком я говорю. И если судить по судьбе моего бедного дяди Марка Аврелия Котты, учтите: давность лет — это не гарантия того, что однажды вам не придется ответить за былые преступления, реальные или воображаемые. Не буду я останавливаться и на другом вопросе, очевидном, старом и уже изношенном. А именно: до сих пор Рим — а под Римом я имею в виду и Сенат, и народ! — даже и не касался проблемы пиратства, не говоря уже о том, чтобы начать решать эту проблему. Ни один отдельно взятый человек, находящийся в отдельно взятом месте, будь то Крит, Балеары или Ликия, не в состоянии покончить с пиратским разбоем. Ударишь тут — пираты тотчас соберут то, что от них осталось, и переберутся куда-нибудь еще. Удалось ли Метеллу на Крите преуспеть в отрубании пиратских голов? Ласфен и Панар — это лишь две головы чудовищной пиратской Гидры, и эти головы до сих пор красуются на их плечах, все еще плавают вокруг Крита. Что нам нужно для того, чтобы разделаться с ними? — выкрикнул Цезарь окрепшим голосом. — Не просто желание победить! Нет, одних амбиций мало! Для этого необходимы масштабные действия повсеместно и одновременно. Мощная операция, руководимая одной рукой, одним умом, одной волей. Рука, ум и воля должны принадлежать человеку, чей организационный талант известен и испытан настолько хорошо, что мы, Сенат и народ Рима, решимся поручить ему задание с уверенностью, что хоть один раз наши деньги и наши войска не будут потрачены зря!
Цезарь набрал побольше воздуха в легкие.
— Авл Габиний предложил вам назначить человека. Какого-нибудь консуляра, чья карьера свидетельствует о том, что он в состоянии выполнить эту работу и выполнит ее как следует. Но я сделаю лучше, чем Авл Габиний, и назову имя этого человека. Я предлагаю Сенату предоставить командование в кампании против пиратов с неограниченным империем во всех отношениях Гнею Помпею Магну!
— Да здравствует Цезарь! — крикнул Габиний, вскочив на скамью с поднятыми руками. — Я присоединяюсь к нему. Дать командование в войне против пиратов нашему величайшему полководцу Гнею Помпею Магну!
Общее возмущение сенаторов во главе с Пизоном переключилось с Цезаря на Габиния. Пизон спрыгнул с курульного возвышения, схватил Габиния и стащил его со скамьи. Трибун удачно прикрылся Пизоном от чьего-то кулака и, второй раз за прошедшие два дня подхватив повыше тогу, кинулся к двери. Половина Сената устремилась за ним вдогонку.
Цезарь пробрался между опрокинутых стульев туда, где задумчиво, подперев подбородок рукой, сидел Цицерон. Цезарь придвинул стул и устроился рядом.
— Мастерски, — сказал ему Цицерон.
— Молодец Габиний! Отвел их гнев от моей головы на свою, — молвил Цезарь, вздохнул и вытянул вперед ноги.
— Тебя труднее порвать на кусочки. В их умах на твой счет существует определенный барьер, потому что ты — патриций из Юлиев. А Габиний, он — как выразился Гортензий? — прихлебатель и шлюха. Пиценец и Помпеев прихвостень. Поэтому его можно искусать безнаказанно. Кроме того, он находился ближе к Пизону, чем ты. И не заслужил вот этого, — Цицерон показал на венок из дубовых листьев на голове Цезаря. — Думаю, еще не раз пол-Рима возмечтает о том, чтобы уничтожить тебя, Цезарь… Интересно, какая группа добьется в этом успеха? Определенно не та, которую возглавит какой-нибудь Пизон.
Шум драки, кипевшей снаружи, стал громче. Вдруг Пизон ворвался обратно в Палату. За ним гнались представители профессионального плебса. Вбежавший вслед за Пизоном Катул спрятался за одной створкой открытой двери, Гортензий — за другой. Кто-то подставил Пизону подножку, и он упал. Его снова вытащили наружу. Голова его была в крови.
— Похоже, дело серьезное, — поставил клинический диагноз Цицерон. — Пизона могут забить.
— Надеюсь на это, — сказал Цезарь, не двинувшись с места.
Цицерон хихикнул:
— Ну, если ты не шевельнулся, чтобы помочь, не вижу, почему это должен делать я.
— Габиний отговорит их, и это будет в его пользу. Кроме того, здесь, наверху, тише.
— Поэтому я и пересел сюда.
— Я так понимаю, — заговорил Цезарь, — ты за то, чтобы Магн получил это назначение?
— Определенно. Он хороший человек, даже если и не принадлежит к партии «хороших людей». Больше никто не справится. У них и надежды на это нет.
— Такой человек есть, ты же знаешь. Но все равно они не поручат этого мне, а я действительно думаю, что Магн сможет это сделать.
— Иллюзия! — воскликнул Цицерон.
— Существует некоторая разница между правдой и иллюзией.
— И ты знаешь ее?
— Конечно.
Они помолчали немного, потом, когда шум на улице стал затихать, поднялись, спустились вниз, на пол, и вышли в портик.
Стало ясно, что победа на стороне союзников Помпея. Пизон сидел на ступеньке, залитый кровью, вокруг него хлопотал Катул. Гортензия нигде не было видно.
— Ты! — с горечью крикнул Катул, когда Цезарь поравнялся с ним. — Ты предал свой класс, Цезарь! Я говорил тебе это еще много лет назад, когда ты пришел просить меня взять тебя на службу в мою армию против Лепида! Ты ничуть не изменился. Ты никогда не изменишься, никогда! Всегда ты будешь на стороне этих подлых демагогов, поставивших своей целью разрушить верховенство Сената!
— В твоем возрасте, Катул, стоит несколько раз подумать, прежде чем претендовать на что-то и разевать рот, сморщенный, как анус кошки. По-твоему, вы, ультраконсерваторы, справитесь с пиратами? — равнодушно отозвался Цезарь. — Я верю в Рим и в Сенат. Но ты ничего не добьешься, противясь переменам. В конце концов, их сделала необходимыми ваша некомпетентность!
— Я буду защищать Рим и Сенат от выскочек, подобных Помпею, пока не умру!
— Глядя на тебя, могу уверенно заключить, что этого ждать недолго.
Цицерон, который уже уходил, желая послушать, что говорит Габиний с ростры, повернулся к лестнице.
— Следующее собрание плебса послезавтра! — крикнул он на прощание.
— Вот еще один, кто уничтожит нас, — сказал Катул, презрительно скривив губы. — «Новый человек», бойкий на язык и с головой, слишком большой, чтобы пройти в эти двери!
На следующем заседании Плебейского собрания Помпей стоял на ростре рядом с Габинием, который теперь предложил свой lex Gabinia de piratis persequendis, назвав при этом имя человека: Гней Помпей Магн. Судя по приветственным возгласам, все изъявляли согласие. Хотя Помпей был посредственным оратором, он обладал кое-чем более ценным, нежели умение красно говорить: он был светлым, чистосердечным и обаятельным — весь, от больших голубых глаз до широкой, открытой улыбки. «И этого качества, — размышлял Цезарь, наблюдая за Помпеем и слушая его со ступеней Сената, — у меня как раз и нет. Но не думаю, что мне этого не хватает. Это его стиль, не мой. Мой стиль тоже хорошо действует на людей».
Похоже, сегодняшняя оппозиция закону lex Gabinia de piratis persequendis будет скорее формальной, хотя, возможно, не менее сильной. Три консервативных плебейских трибуна не сходили с ростры. Требеллий стоял чуть впереди Росция Отона и Глобула, чтобы показать, что он — их лидер.
Но прежде чем подробно изложить свой законопроект, Габиний предложил выступить Помпею. Никто не пытался остановить его, ни Требеллий, ни Катул, ни Пизон. Толпа была на стороне Помпея. И Помпей выступил превосходно. Он начал с того, что служит в армии Рима с отрочества и очень устал. А его опять призывают служить Риму! И опять по специальному назначению! Он перечислил свои кампании (кампаний больше, чем ему лет, вздохнул он с сожалением), затем объяснил, что ненависть и ревность к нему возрастали с каждым разом, как он спасал Рим. И он не хочет больше ревности и ненависти! Дайте же ему быть тем, кем он хочет быть, — семейным человеком, сельским землевладельцем, частным лицом. Найдите кого-нибудь другого, умолял он Габиния и толпу, простирая к ним руки.
Естественно, никто не воспринял это всерьез. Но все одобрили скромность Помпея и его самоотвод. Луций Требеллий попросил Габиния, главу коллегии трибунов, дать ему слово и получил отказ. Когда он все же попытался заговорить, толпа заглушила его шиканьем, насмешками, мяуканьем. Габиний продолжил вести собрание. И тогда Луций Требеллий воспользовался тем оружием, которое Габиний проигнорировать не мог.
