Валентин Пикуль - Пером и шпагой
Однако между слов любви она шептала Понятовскому и кое-что другое – более важное. Понятовский относил ее слова в английское посольство, оттуда передавали их Митчеллу, и в Берлине, таким образом, знали о многом. Гораздо больше, чем надо!
В эти дни Вильямс сообщал в Берлин:
– Передайте королю Пруссии, что здешний канцлер Бестужев не получит от меня ни гроша более, пока не окажет нам существенных услуг, какие я от него потребую!
* * *Близилась весна, и Фридрих готовился открыть кампанию, чтобы увеличить свои немецкие земли за счет земель немецких же!
– Я ненавижу Германию с ее оболтусами-герцогами и дураками-курфюрстами, – признавался Фридрих. – Я ненавижу эту жадную и мелочную Германию, как естественную противницу моей маленькой трудолюбивой Пруссии.
Пройдет время, и Пруссия тогда станет самой Германией. Слова прусского короля Фридриха тогда обернутся словами первого германского императора Вильгельма I, который скажет сыну:
– Моему прусскому сердцу невыносимо видеть, как имя Пруссии заменяется другим именем – Германия! Заменяется именем, которое в столетиях было враждебно прусскому имени…
Но до этого еще далеко. А сейчас прусские пушки заряжены английским золотом. Фридрих воинственно сидит на полковом барабане. Кричат петухи в деревнях прусских за Потсдамом…
Карл Маркс впоследствии так писал о Фридрихе Великом:
«…всемирная история не знает второго короля, цели которого были бы так ничтожны! Да и что могло быть „великого“ в планах бранденбургского курфюрста, величаемого королем, действующего не во имя нации, а во имя своей вотчины…»
Ну ладно, читатель. Посмотрим, что будет дальше.
Путешествия по Европе опасны
Елизавета плакала над письмом недорезанного короля:
– Нешто же ему Порта магометанская дороже моей любезности?
С этим Версалем – одни обиды и недоразумения. Она, больная женщина, по дружбе просила Людовика, чтобы прислал в Петербург знаменитого Пуассонье – врачевателя по женским болезням. А король ей на это ответил, что врачей у него не хватает даже для армии. Что же получается? Солдат у него гинекологи лечат?.. Уж как хотела Елизавета, страстная театралка, чтобы «Комеди Франсэз» порадовала ее в Петербурге. Но Лекена и мадемуазель Клерон король не отпустил в Россию… «Разве так друзья поступают?»
Ото всего этого Бестужев-Рюмин вновь обретал силу.
– Матушка, – зудил он над ухом императрицы, – вишь, лягушатники… вишь, паскуды каки! Не я ли давеча остерегал тебя от Франции?.. Отнеси перышко подале, а то на трактатец ненароком чернил капнешь. А французы тогда-сь и рады стараться, твою кляксу за ратификацию сочтут!
Тайный пункт о помощи России в ее жестокой борьбе с Турцией встал Людовику поперек горла. Этот пункт затормозил союз всей антипрусской коалиции… Кстати подоспел Шувалов.
– Матушка, – сказал он, – я с шевалье де Еоном беседу имел. Он разумно предлагает не инвектировать статью далее, а просто плюнуть на нее. Сама посуди: на султана турецкого веревку, даст бог, еще намылим. А сейчас… Фридрих – волк, в овчарню уже залезший. Не мучайся, матушка, разорви и брось!
– Ну ладно, – ожесточилась Елизавета. – Как они, так и мы.
* * *Дуглас был вызван к Бестужеву.
– Видите? – спросил его канцлер, держа в руках статью о секретной помощи Франции. – Ну, так вот мы как! – И на глазах Дугласа он порвал ее в клочья, разбросав ошметки по полу…
После чего союз трех стран против Фридриха был заключен. План совместных боевых действий был опробован в Конференции, и де Еон стал собираться в дальнюю дорогу. Помимо письма Елизаветы к Людовику, он отвозил во Францию еще 50 000 золотом лично для Вольтера и целый мешок бумаг Петровской эпохи,[11] чтобы Вольтер, не полагаясь только на свой гений, ознакомился бы с личностью Петра I по документам…
Перед отъездом кавалера Бестужев позвал его к себе.
– Ея императорское величество, – хрипло сказал канцлер, – изволила жаловать вас на дорогу в триста червонцев…
Канцлер хмуро брякнул на стол кисет с деньгами, и нежная лапка кавалера бесшумно потянула к себе русское золото.
– Это от императрицы, – продолжал Бестужев. – А сейчас получите и от меня… Вы не имели чести знать маркиза Шетарди?
– Довольно наслышан о его неудачах в России.
– А где маркиз сейчас, известно ли вам?
– Он умирает в крепости Ганнау…
– Вот, – подхватил канцлер. – Умирает в крепости… А ведь был он человеком не без дарований. Однако вздумал со мной тягаться и потому умирает в крепости, – с удовольствием повторил Бестужев, закончив грубо: – Вам же, сударь, не пристало со мной тягаться. Слишком молоды!
– Грех молодости со временем проходит и обращается в другой грех, который времени уже не дано исправить.
– Может, я и стар для вас, – чеканно отвечал Бестужев. – Но я согласен выплатить вам из своего кармана не триста, как императрица, а все три тысячи червонцев, только бы вы…
– Я понимаю! Но, – решил поторговаться де Еон, – дайте уж мне сразу тридцать тысяч, и моей ноги не будет в России!
– Россия только начинается Петербургом, а кончается… Ну-ка, вспомните, сударь, чему вас учили добрые патеры?
– Россия кончается Сибирью, – захохотал де Еон.
– Бездарно вас учили! – грянул Бестужев. – Сибирь только пупок России, а понюхать, чем пахнег русская пятка, вы можете лишь на Камчатке… Так что, – закончил он тише, – маркизу Шетарди еще здорово повезло на крепости Ганнау! Прощайте, шевалье; надеюсь, больше вас никогда здесь не видеть!
И маленький де Еон, отягощенный золотом, рванулся в путь. Карета его была английской, в которой удобно лежать, и, таким образом, для ночлегов он нигде ие задерживался – только менял лошадей. Ехал он налегке, без багажа: пять копченых языков, каравай хлеба и бочонок с вином… Этого вполне хватит!
* * *Почти одновременно с де Еоном тронулся в путь и другой «путешественник», тоже любивший спешить и путать чужие карты, – король Пруссии начал свое победное наступление на Австрию, его конные партизаны дошли до Регенсбурга, сея по землям Баварии смерть и ужас. Зима не прошла даром: Фридрих имел под ружьем армию в 200 000 человек, прекрасно обмундированных и хорошо обученных… Запасов у короля было на год!
Прусская армия вошла в Богемию четырьмя колоннами, сметая все на своем пути; австрийцы бежали, бросая магазины, полные добра, оставляя толпы дезертиров и беженцев. Пруссаки сбрасывали телеги со скарбом на обочины, освобождая шоссе для своих непобедимых легионов. На рассвете 6 мая 1757 года Фридрих увидел перед собой древние башни Праги; поодаль сверкали в покое чаши рыбных прудов, синеватые овсы скорбно шелестели на древних чешских полянах…
– Карту! – И он сел; маленький остроносый человек; губы узкие, словно лезвия. – Вон там цветут овсы, – показал тростью. – По овсам можно пустить пехоту…
Но пражане подняли плотину, и вода из прудов хлынула на луга. Прусская инфантерия запуталась в тине, толпами погибала в воде, а среди овсов билась живая рыба.
Огонь чешских пушек молотил врагов нещадно, пруссаки буквально шагали по трупам (это не преувеличение). И, дрогнув, они побежали…
– Шверин! – позвал король, почуяв неладное. – Почему вы здесь? Ваше место – впереди пехоты!
Картечь разорвала старого вояку.
Фридрих закричал:
– Циттен! Пришло и твоим гусарам время умирать…
Под стенами Праги началась уже не битва, а – резня. Обе стороны бились насмерть. Фридрих прыгнул на телегу, не отрывая подзорной трубы от глаза.
– Что вы ищете, мой король? – спросил его де Катт.
– Щель для крысы, – отвечал Фридрих. – В этой ужасной каше мне нужна только щелка. Образуйся она хоть на миг, я втиснусь туда головой, раздвину ее плечами, и тогда противник будет разделен мною на две части. По частям же бить удобнее… Вот она! – воскликнул Фридрих. – Вот она… я вижу ее! Принц Фердинанд, берите шесть свежих батальонов… вечером я должен видеть вас встречающим меня на базарной площади Праги!
Эта встреча не состоялась, и битву прекратил только мрак ночи. Живые укрылись за стенами цитадели, озверевшие от крови потсдамцы затаптывали раненых в болота. Фридрих отправил в город гонца с предложением сдаться. Прага отвечала ему гордым отказом: «Мы решили умереть!» Король был озабочен.
– Везите сюда осадные орудия, – велел он. – Мы станем наказывать чехов днем и ночью ядрами величиной с голову померанского теленка…
Прага запылала. Сильный ветер раздувал пожары. Пражане сотнями гибли от дыма и огня, резали лошадей, чтобы не умереть с голоду, в храмах навалом лежали обожженные и раненые, трупы погибших раздувало от сильного жара, и они лопались, издавая зловоние…
Тогда женщины взяли детей своих на руки и решили выйти из города – в поля, в леса, в прохладу, в тишину.
Доложили об этом Фридриху, и он осатанел:
