Валентин Пикуль - Пером и шпагой
«Не свинья же Ванька – оценит!»
– Матушка, – твердо заявил Бестужев, – окромя Апраксина, ей-ей, как ни крутись, а более никого не видится!
* * *Степан Федорович Апраксин провел боевую жизнь не ахти какую кровавую. Если кровь ему и пускали, то больше из носа. Апраксин был другом «молодого двора». Свой страх перед армией Фридриха не скрывал он нигде – ни в Конференции, ни в сенате, ни среди пьяного разгула, где его внимательно слушали платные шпионы Фридриха: курляндец фон Мирбах, шведский граф Горн, голландец ван Сваарт, сэр Вильямс и жена русского канцлера – Альма Бестужева-Рюмина, урожденная фон Беттингер.
Но трусость Апраксина более всего радовала наследника престола:
– Ты никогда не побьешь друга моего, великого Фридриха!
– Где уж мне, дураку, – охотно вторил ему Апраксин…
Елизавета призвала Апраксина ко двору; от флота был зван адмирал Мишуков, который подъехал на колясочке в две костлявые клячи. Совсем не так выехал главнокомандующий, имевший 365 золотых табакерок: на каждый день в году – по разной.
От дома Апраксина до самой Новы устлали дорожку коврами. Дебелые бабы подхватили маршала под локотки и свели его – эту сверкающую бриллиантами тушу! – по мраморным лестницам. На улице выскочили вперед девки, взмахнули узорчатыми платами:
Батюшка – богат,Черевички купил,А жених не тороват,Одарить позабыл…
Сбежался народ поглазеть на этакое невиданное чудо. Калмык нес перед Апраксиным блюдо с медью, и маршал горстями сыпал в толпу звенящие пятаки. У берега качалась тридцативесельная галера, крытая шелками и бархатом. В золотой клетке при виде хозяина павлин распустил свой яркий хвост – закричал отвратно.
Бабы усадили маршала на диваны, в корме ставленные, и грянули тулумбасы. Загудели рожки, затрещали ложки. Гребцы в костюмах венецианских дожей вздохнули разом: «О-о-ой!» – и галера рванулась на просторы Невы, в гудение ветра, в пересверк брызг, в сияние солнца.
Шибко шли, весело. Блестели лопасти весел, оправленные в чистое оренбургское серебро. Звенела вода, и пели бабы. За Летним садом развернулась галера и, проскочив под мостами, вошла в Фонтанку. На Литейном берегу, где дымили арсеналы, голые арабы купали слонов, а недалече от слонов паслись мужицкие коровенки. В портомойнях дружно лопотали вальки прачек. Шумели по левую руку леса, а в лесах похаживали разбойнички…
За Невскою перпшективою галера потабанила. Прямо к Аничкову дворцу вел канал от Фонтанки, и подъезда не было тогда у дворца, а была в те времена только пристань. Сияющий и громадный, тяжело дыша, маршал вступил на ступени лестницы, с которой его не единожды спускали вверх тормашками за игру нечистую.
С ходу, едва увидев императрицу, Апраксин плюхнулся ей в ноги:
– Освободи, матушка! Слаб я…
– А мы укрепим, – сказала Елизавета. – Жалую на поход в генерал-фельдмаршалы. И шатры Могола Великого индийского бери для ставки своей. Покушать ты на золоте любишь, знаю, так любой сервиз бери от стола моего. Сама из деревянной мисочки есть готова, а тебя не обижу… Встань, фельдмаршал!
Апраксин встал, запричитал жалобно:
– Не совладать мне с Фридрихом, силушки нет…
Елизавета не любила, когда перечат:
– На твою силушку никто и не глядит. Ведомо, что слаб ты… Да не тебе драться, а солдату.
– Неучены мы, матушка. В дураках ходим!
– Все неучены, пока не биты, – отвечала Елизавета.
– Где уж нашему российскому плюгавству с королем прусским тягаться! Ты гляди-кось, как он по Европам чешет… Как даст – все враз костьми ложатся без дыхания.
– Трус! – крикнула Елизавета. – Гляди на меня: женщина слабая, ногами больная. И – не боюсь! Такую войнищу затеваю… Ступай же прочь, скула рязанская. И чтобы не мешкая, в Ригу ехал – армия не ждет, ступай прочь!
Апраксин, навзрыд плача, выкатился за двери. Там его снова подхватили румяные пригожие бабы. Снова распустились в воздухе легкие цветастые платки:
Батюшка – богат,Черевички купил…
Когда галера отплыла, Елизавета взглядом подозвала к себе адмирала. Мишуков без робости подошел.
– Захар Данилыч, что скажешь-то? – спросила она подавленно. – Хоть вы, флотские, утешьте меня.
– А мы люди не вельможные, – отвечал ей адмирал. – От нас, кронштадтских, ты токмо единую правду услышишь! Батюшка-то твой меня палкой бил еще в чинах лейтенантских. Бил он меня и приговаривал: «Ой, и дурак же ты, Мишуков! Ну, кто же говорит вслух то, что думает?» Однако говорю по-прежнему – все, что думаю!
Елизавета, смеясь, протянула ему руку:
– Шут с тобой. Целуй же…
Этикету не обучен, адмирал схватил царицу за руку, поцеловал выше запястья. Понравилось – и еще разок чмокнул.
– Ох, и боек ты, флотский, – удивилась Елизавета. – Сколь же лет тебе, Захар Данилыч?
– На восьмую десть меня уже кинуло.
– А не робок ты, старче?
– Чего? – не сразу расслышал адмирал.
– Не совсем-то молоденький ты, говорю.
– А-а-а… Только б на абордаж свалиться, а в драке-то я горяч бываю. Вот, помнится, случай был… ишо при баталии Гангутской, при батюшке твоем, случилось мне раз…
– Ну-ну, погоди! В порядке ли эскадр свой содержишь?
Мишуков стал загибать перед ней тряские синеватые пальцы:
– Не флот у тебя, матушка, а дерьмо протухшее. Ты бы помене на гулянки тратилась, а лучше бы флоту деньжат скинула. Смотри сама детально: кильсоны в течи, брандкугелей нехватка, рангоут погнил, такелаж размочалился…
Елизавета поспешно закрыла уши:
– Ой, батюшка, что ты меня ругаешь? Да еще слова-то какие зазорные придумал… Скажи по милости языком внятным: галеры твои потопнут или не потопнут, если их в море вывести?
Мишуков ответил:
– А чего им тонуть, коли мы на них плаваем? Подобьем где надо паклей да просмолим. Поплывут, куда ни прикажешь.
– А матросы мои – здоровы ли?
– Кррровь с ррромом! Секи любого, матушка: ему – хоть бы што, даже не обернется…
Елизавета, удовлетворенная, поднялась:
– Термин свой из дворца вынеси: я в морской брани не смыслю. – Раскрыла веер и обмахнулась. – Отпиши Кашкину, Петру Гаврилычу, в Ревель, дабы эскадр весельный в самой скорости был готов. Бомбардирской же эскадре Сашки Вальронда быть начеку загодя. И города прусские, кои у моря стоят, по плану Конференции, брать будем совокупно – и армейски и флотски!
Раскрыла шкатулку, среди жемчугов и ниток коралловых нашла свою орденскую ленту. Потянула ее из вороха драгоценностей:
– Нагнись, адмирал… жалую! Хоть и облаял ты меня сердито, а всё едино… флотские люди мне любы: они не скулят!
– Матушка, – проскрипел старик. – На кой мне ляд лента твоя, коли помру скоро. В гробу я и без лент хорош буду! А лучше дозволь еще разок ручку поцеловать? Уж такая она у тебя… вся белая, пребе-е-елая!
* * *Узнав о назначении Апраксина, Фридрих обрадовался:
– Апраксина можно смело подкупить через великую княгиню Екатерину: он слишком расточителен и постоянно нуждается…
Посол Митчелл из Берлина диктовал своему коллеге Вильямсу:
«На этом основании прусский король полагает, что Апраксину можно предложить известную сумму денег, лишь бы он задержал движение русских войск…»
Вильямс поручил это Бестужеву, и чередою великолепных пиршеств Апраксин был надолго задержан в Петербурге – вдали от армии, которая, кутаясь в прогнившие от сырости плащи, грелась у походных костров в промозглых лесах Ливонии.
Расквашивая дороги, хлынули осенние дожди – желтые и неуемные. Потом закружились белые мухи; близился 1757 год, а командующий все еще пировал на берегах Невы… Однажды Апраксин прямо спросил великую княгиню Екатерину:
– Ваше высочество, ехать мне к армии или не ехать?
На что получил ответ, все объяснявший:
– Ежели вы, Степан Федорович, останетесь в Петербурге, к армии не отъезжая, этим вы проявите преданность к моей особе…
Здоровье Елизаветы Петровны снова ухудшилось, и все ждали рокового исхода; потому-то заговорщики и не хотели отпускать Апраксина к армии – фельдмаршал был нужен для конъюнктур внутренних. Но флот и армия, далекие от придворных затей, верой и правдой служившие лишь целям Отечества, – эти два живых и сложных организма были уже давно готовы к походу.
И это была та сила, которую не могли подкупить никакая секретная дипломатия и никакие бешеные деньги.
Россия уверенно покоилась на этой силе.
Горячий котел Европы
Фридрих выжидал весны, чтобы начать новую военную кампанию. Англия, заварив всю кашу в Европе, спокойно свернула свой лисий хвост на островах и посматривала прищуренным глазом, что получится из этого густого кровавого варева. Фридрих, по сути дела, оставался один, но…
– Натиск! – утверждал король. – Моего меча никто не увидит, только блеск его ослепит Европу… Один удар – Австрия, второй – Франция, шведы – это вообще не вояки, а тогда останется ленивая Россия, с которой расправимся на сладкое.
