Йога Таун - Даниэль Шпек
Его исключили.
Он видел, как мягко движутся лопатки Коринны, слышал дыхание Марии, которая дышала в точности так же, как когда отзывалась на его ласки. Ему оставалось только не вмешиваться. Он ни разу еще не был так близок к Коринне и именно теперь оказался лишним.
One of sixteen vestal virgins
Who were leaving for the coast
And although my eyes were open
They might just as well’ve been closed[45].
Но он остался лежать. Вытерпел. До тех пор, пока Коринна не поцеловала Марию. Сначала он только услышал, вскинул голову, потому что не поверил. И увидел поцелуй. Два непересекающихся мира слились в один. Ему стало противно. Он резко поднялся.
– Все нормально? – спросила Коринна.
– Нормально…
Мария сочувственно сжала его руку:
– Я думала, ты этого хочешь.
Лоу пробормотал что-то неубедительное, натянул рубашку и брюки, избегая смотреть на девушек. Мария попыталась удержать его, но он притворился, что не замечает ее попыток, и кое-как выбрался из автобуса.
Снаружи он вдохнул прохладный воздух. Мария и Коринна и не думали звать его обратно. Он немного постоял в нерешительности у открытой двери, словно ожидая приговора неведомого суда. А затем осознал, что только он может сделать выбор.
Он отступил в темноту. Через несколько шагов обернулся. Уловил за занавеской какое-то движение – Коринна, – и дверь «Пенелопы» закрылась словно по волшебству.
* * *
Он бесцельно побродил по пустынным деревенским улицам. Ни один фонарь не освещал ночную тьму. С гор дул резкий ветер. Мимо пролетела летучая мышь. Залаяла собака. Лоу попытался привести мысли в порядок. Он никогда не видел таких ярких звезд. А меж ними чернота Вселенной. Пустоты в миллионы раз больше, чем материи, подумалось ему. Больше ничего, чем чего-то. Как в атомах его тела. Крохотные электроны вращаются вокруг ядра, а между ними пустота. Лоу смотрел в небо и ощущал пустоту в себе. И сам он больше никто, чем кто-то. И это пугало.
* * *
Издалека донеслась музыка. Он пошел в ту сторону и шел, пока не достиг окраины деревни у подножия холма, где стояли каменные надгробия. Музыка слышалась из освещенного здания кубической формы с куполом – наверное, суфийский храм. Издали здание выглядело маленьким, но когда Лоу приблизился, оказалось весьма внушительным. В освещенных открытых окнах Лоу разглядел вышитые золотом полотна на стенах, рубиново-красные и изумрудно-зеленые. Раздавался бой барабанов. Потом Лоу увидел музыкантов, сидевших на коврах перед святилищем, а вокруг слушателей. Он узнал Салмана, стучавшего в барабан, двое пожилых мужчин, закрыв глаза, играли на фисгармониях. Рядом с Салманом Марк бил в таблу. «Мистер Тамбурин, – подумал Лоу, – ты словно один из них». В центре сидел певец, массивный, как будда, его окружал хор, хлопавший в такт и эхом вторивший пению. Одни мужчины были в свитерах и пуховых жилетах, другие в традиционных куртах, все простые крестьяне. По отсутствующему выражению лиц Лоу догадался, что это не обычная музыка. Каввали, суфийская музыка, была на тропе хиппи вроде снежного человека: все говорили о ней, но своими ушами никто не слышал.
Салман поприветствовал Лоу легким взмахом руки, и слушатели подвинулись, освобождая место на ковре. Он уселся по-турецки и ощутил тепло тел окружающих мужчин. Марк подмигнул ему. Звук его барабана невозможно было отличить от остальных, он полностью растворился в группе музыкантов. Тела слушателей ритмично двигались взад-вперед, граница между музыкантами и слушающими стиралась. Все были на одной волне, подхваченные гипнотизирующим ритмом. Экстатический диалог певца и хора набирал высоту через полутона и четверти. Голоса, чьи корни уходили глубоко в землю, тогда как сами они устремлялись в небо. Бессмертная музыка в смертных телах.
– Про что вы поете? – обратился Лоу по-английски к соседу.
– Маст каландар![46]
– Что?
– Про святого человека, который пьян!
– Пьян? Напился?
– Нет! Он пьян от любви!
– А! От счастливой или несчастной?
Сосед не понял вопроса. Лоу спросил иначе:
– Кто девушка?
– Девушка?
– Его возлюбленная! Как ее зовут?
Мужчина рассмеялся.
– Аллах, друг! Аллах!
Это не была земная любовь. Они пели о тоске по божественному. И в пении обе эти сферы встречались. Словно создание призывало своего создателя. Ритм, движимый теми же законами, что луна и звезды. Все, что Лоу знал о музыке, вдруг перевернулось с ног на голову. Для его поколения искусством считалось нечто новое, экспериментальное. Но эта музыка была старой и притягательной, как сама Земля. У нее были корни. Мы стремимся вырвать корни, а потом удивляемся, почему мы так потеряны, подумал Лоу. Он понял, что завидует этим людям. Ему захотелось сбросить кожу и стать одним из них, всего на одну ночь. Возвышенность, святость, самоотверженность – все, что он, левые и Запад хотели изгнать, здесь было живым, таким же, как и много веков назад.
* * *
Певец что-то прошептал на ухо Марку и поманил к себе Лоу. Тот покачал головой, но певец продолжал настаивать. Лоу поднялся, певец показал ему, куда сесть. Лоу занял место между двумя мужчинами, которые в экстазе продолжали бить в ладоши, не обращая внимания на гостя. Лоу закачал головой в такт музыке и тоже принялся хлопать. Марк бросил на него подбадривающий взгляд, не переставая барабанить, словно хотел сказать: освободись уже наконец! Лоу казался себе незнакомым и неуклюжим. От чего ему нужно освободиться? От грусти, ярости, неуверенности в себе? Единственный звук, который он мог издавать без инструментов, – хлопать в ладоши. Не успел он об этом хорошенько подумать, как удары ладоней мужчин рядом передались его рукам. Ритм захватил его, и Лоу ощутил свободу. Он вдруг понял то, что другие музыканты, казалось, давно знали: ты не создаешь музыку. Она просто есть в тебе. Within you, without you[47]. Нужно всего лишь отойти в сторону, чтобы музыка случилась в тебе. Перестань думать, что ты делаешь и как выглядишь. Пусть музыка течет через твои ладони. Доверься ей.
It’s you[48].
Когда в утренних сумерках мужчины возвращались в деревню, Лоу уже знал, что музыка – его призвание. Это была не абстрактная мысль, а глубокое, исполненное доверия чувство. Возврата к тому Лоу, каким он был вчера, больше
