Пролог - Наталия Репина
Тетка ушла. Знобить стало меньше, но голова раскалывалась.
– Тетка! – слабо позвал он. – Аспирину дай мне.
Он редко звал ее по имени. По имени – это для друзей. На вы – это для старших и уважаемых родственников. Кто была тетка? Она была тетка. Они просто остались вдвоем в это доме и были некоторым образом обречены друг на друга.
Тетка принесла аспирину и запить.
Стараясь не терять тепла под одеялом, он осторожно лег на бок и закрыл глаза. Скорчился калачиком.
Неразборчиво ворча, тетка принесла его большое одеяло.
– Переоделся бы, – сказала она уже не столь категорично.
Он не ответил.
Она укрыла его одеялом и ушла.
Алексей закрыл глаза.
Тут-то он и увидел Регину. Это не было сном, просто он вдруг вспомнил о ней. Вспоминать о Регине было легко и не требовало усилий. Он знал, что был для нее вполне хорош таким, какой он есть. Ей не надо доказывать, как Макавееву, что он равновелик Макавееву. Не надо иронизировать и говорить умное, как с Княжинской. Регина явно была формой упрощения, но сейчас он в этом нуждался, поскольку болезнь его была формой усталости вследствие усложнения.
Собственно, и всё. Потом он заснул и снов не видел. Потом он болел и выздоравливал. Приходила и уходила тетка, скрипела костылями, приносила что-то полезное, заставляла, ругалась, говорила «сиди-и!». Он пил бульон и чай с малиной, жар понемногу спадал, и жаром за окном исходило пыльное московское лето.
Конечно, он мог бы дать Софье знать, что он болеет. Но ему хотелось длить состояние. Когда опаздываешь, и впопыхах смотришь на часы, и начинаешь, посмотрев, собираться еще лихорадочнее и бестолковее, то часто кажется почему-то, что, пока ты не посмотрел вновь, на часах остается то же самое время и что все твои лихорадочные сборы – это как бы несчитово, это одно длящееся состояние, которое относится именно к тому моменту, когда маленькая стрелка была на двенадцать, а большая – на пять. И ты избегаешь смотреть на часы, как будто именно следующий взгляд сдвинет стрелку с места, заставив ее перепрыгнуть сразу несколько делений.
Алексей болел, и болезнь его была длящимся состоянием, остановившим время на том дне, когда он брел по насыпи, а на другой стороне женщина с детьми шли навстречу козе. Это был момент болезненный, это было стыдное и смешное фиаско у Макавеева, это было дурацкое блуждание по неизвестному поселку, и все это было не решено и запутано, и он оставался и оставался в этом состоянии; звонок же Софье заставил бы стрелку перескочить на несколько дней, а его – жить дальше с этими так и не решенными больными занозами. Нет уж, лучше уж плавать в липком поту, теряя силы в качестве платы за выздоровление, и думать по кругу об одном и том же: Макавеев – Мирра – продмаг – товарняк – коза – электричка, а в центре, как некое приятное фиаско, – Регина. Не любовь, упаси Бог, и не интерес, но почему-то чувство соприродности и кровной привязанности. В какой-то степени, да, как тетка. Регина просто появилась и стала быть. Но что с ней делать – вот что совершенно непонятно. Молодая девушка, хочет любви, да. Замуж, наверное, тоже хочет. Как объяснить ей, что дело не в любви? Как назвать то, что есть, каким словом? И почему же все-таки Макавеев не понял его с иллюстрациями? Или понял? А коза… Он снова проваливался в сон, а выныривая из него, обнаруживал у постели тетку с дымящейся тарелкой и покорно брал ложку неловкими от слабости пальцами.
Утром Аникеев завершил начатое, но все это уже перестало интересовать Машу. Она терпеливо переждала Аникеевские действия, отвлекая себя от неприятных мыслей про цыпленка табака таблицей умножения и попыткой вспомнить, как же этого Аникеева зовут.
Не вспомнила. Воспользовалась тем, что, обессиленный и довольный, он задремал, соскользнула с узкой холостяцкой койки, торопливо оделась и осторожно вышла в длинный коммунальный коридор.
Здесь ей повезло меньше. Старушка с тарелкой, идучи из кухни, увидела ее и замерла в другом конце коридора; спустя мгновение на нее налетела вторая точно такая же, но повыше и с чашкой. Часть бежевой бурды с размаха вылетела из тарелки первой и звонко ляпнулась на деревянный пол. Бабки слаженно просверлили ее взглядами.
– Здрасьте, – неловко улыбаясь, сказала Маша.
– Опять привел, – не оборачиваясь, сказала первая второй.
И они двинулись дальше.
Повозившись у дверного замка, Маша выбралась наружу; не дожидаясь лифта, скатилась по ступеням круглой старой лестницы, гулко бухнула дверью парадного и выскочила на улицу.
Было свежее, звонкое утро. Неподалеку шуршал метлой дворник. Воробьи громко нападали на тощую загнутую корку. Утреннее лимонное солнце еще с трудом пробиралось сквозь зелень и размытыми пятнами ложилось на асфальт. У Маши сохло во рту и болела голова. Думать про Аникеева не хотелось. «Опять привел», – вспомнила она. Интересно, как он будет объяснять «мамаше» испачканную кровью простыню. Крови было довольно много – она успела увидеть. Гадость.
Она вышла на улицу и стала искать название улицы – со вчерашнего у нее не отложилось, где она была, точно в центре, но где. Найдя, удивилась – улица Островского! Почти рядом с домом. Редкие прохожие смотрели на нее как-то более внимательно, чем просто скользить взглядом по идущему навстречу. Она не придала этому значения, и только дома, умываясь, разглядела под скулой на шее синее с фиолетовым пятно. Какая же мерзость. Торопясь, осмотрела себя всю. Да, еще огромные лиловые пятна на икрах. Огромные просто, с переливами в желтизну и черноту. Она села на край ванны и закрыла лицо руками. Хорошо хоть папа на дежурстве. Попробовала поспать, прилегла на кровать, накрылась пледом, но сон не шел. Зазвонил телефон. Наверняка кто-то из девчонок. Она полежала, слушая дребезжание звонков. Телефон замолк. Маша вдруг поняла, что ей надо делать. Она встала, пошла на кухню, сделала себе крепкого черного чаю с сахаром и лимоном, приняла душ, переоделась. Ноги скрыла шароварами, шею – платком. Получилось немного странно, как будто она одновременно едет на картошку и в гости, но, собственно, почти так и было. Она ехала за город к Регине.
Регина сама дала ей когда-то свой адрес – на случай писем или, мало ли, телеграмм. Но совершенно об этом не помнила и очень удивилась, увидев Машу на пороге их квартиры.
Провела внутрь.
Она только что встала, была в байковом халатике, с нечесаными волосами и мятой щекой. За стеной
