Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс
— Стражников и колодки! — взвыла зловещим голосом Лампаксо, тут же умолкшая под гневным взглядом супруга.
— Тем не менее попробуй это сделать, — мягким голосом посоветовал Формий, и Главкон покорился.
Запинаясь едва ли не на каждом слове, несвязно и путано он наконец выложил всё. Когда он умолк, Формий задумался, обхватив голову руками. Главкон окинул комнату диким и безнадёжным взглядом:
— Вы тоже считаете меня виновным. Мне теперь и самому это кажется. Все мои лучшие друзья отвергли меня. Демарат, друг моего детства, погубил меня. Не видать мне теперь жены. Я решил… — Главкон поднялся. Решимость укрепила его.
— И что ты намереваешься делать? — спросил недоумевающий Формий.
— Мне осталось только одно. Не сомневаюсь, меня возьмут под стражу на рассвете, если не раньше. Я сам пойду в «Городской Дом», общественную тюрьму, и отдамся в руки властей. Тогда беды мои закончатся. Стикс, Аид, вечная ночь — всё лучше этого стыда.
Главкон сделал шаг вперёд, но Формий остановил его:
— Не торопись. Слава Олимпу, я не Лампаксо. У Харона ещё и сети-то нет на такого палтуса, как ты. Дай-ка подумать.
Рыботорговец поскрёб в редеющей шевелюре. Новый вопль Лампаксо как будто окончательно убедил его:
— Значит, ты тоже предатель? Ступай вместе с негодяем в тюрьму.
— Теперь я полностью верю тебе! — воскликнул Формий, хлопая себя по ляжке. — Лишь честный человек может вызвать подобную ненависть у моей жены. Если тебя не выследили до сих пор, значит, раньше утра не отыщут. Мой двоюродный брат Брасид владеет кораблём «Солон» и нуждается в хорошем гребце.
Он торопливо подошёл к сундуку, извлёк оттуда безрукавную грубую матросскую рубаху, набросил её на испачкавшийся хитон Главкона и нахлобучил ему на голову круглую красную шапочку.
— Эвге! Вот ты уже и стал другим человеком. Однако белая кожа способна выдать тебя. Посмотрим! — И он со смехом принялся растирать по лицу Алкмеонида две горсти чёрного пепла, извлечённого из очага. — Вот теперь ты моряк и угольщик. Сам Зевс поверил бы этому. Всё готово…
— Чтобы идти в тюрьму? — спросил недоумевающий Главкон.
— Чтобы выйти в море, мой мальчик. Завтра в Афинах тебе не место, а Брасид отплывает на рассвете. Хочешь ещё вина? Идти придётся долго и быстро.
— К гавани? Значит, ты веришь мне? И сомневаешься в обвинении, которое сочли за правду все мои друзья, кроме Гермионы? О, чистая дева Афина, значит, такое возможно! — Голова Главкона шла кругом, и он пригубил вино, чтобы привести её в порядок.
— Ах, мой мальчик, — внезапно охрипшим голосом утешил его Формий. — Ты ещё пройдёшь по Афинам — с гордостью, не пряча лица. Хотя, боюсь, такое случится отнюдь не завтра. Доверяя своему сердцу, но никак не голове, Полус голосует «виновен», а я поступаю наоборот.
— Но ты должен понимать, — торопливо заговорил Главкон, — что я не вправе пользоваться твоей дружбой. Если узнают про твою помощь… Ты знаешь наши суды.
— Знаю, — мрачно усмехнулся Формий, — уж Полуса-то я знаю отлично. Вот тебе мой плащ, и пошли.
Однако гнев, копившийся в груди Лампаксо, наконец вырвался на волю. Она бросилась к двери:
— Стража! На помощь! Измена!
Она успела прокричать несколько слов, прежде чем Биас вместе с её мужем оттащили её от двери. К счастью, на улице никого не было.
— Вот дожила! Мой собственный муж стал предателем! Он помогает изменнику! — Она заскулила: — Ма! Ма! Предоставь негодяя его судьбе! Подумай обо мне, если ты забыл о собственной шкуре. Горе мне! Есть ли ещё на свете столь несчастная женщина!
Но на этом стенания кончились, ибо Формий с предельной решимостью затолкал тряпку в рот своей достойной супруги и с помощью Биаса привязал её к топчану верёвкой, оказавшейся под рукой.
— Очень жаль, что пришлось оборвать твою песню, моя благословенная, — с едким сарказмом обратился к своей половине рыботорговец. — Однако сегодняшняя игра с судьбой не позволяет допустить даже малейшего риска. Биас последит за тобой до моего возвращения, а потом посмотрим, филотатэ, хватит ли у тебя любви к Афинам, чтобы пойти к архонтам и разоблачить собственного мужа.
Фракиец согласился исполнить назначенную ему роль. Его отношение к Демарату явно не было чересчур тёплым. Лампаксо возилась и мычала, пытаясь высвободиться и что-то ответить, но Формий уже выпустил своего ошеломлённого гостя на улицу. Там было спокойно и тихо. Главкон молча следовал за Формием, не выпуская его руки. Путь их пролёг с юга вдоль Акрополя, мимо озарённых луной белых высоких колонн недостроенного храма Зевса. И нависавшую над головами Скалу, и храм они оставили позади без приключений. Формий умело выбирал переулки, и они не столкнулись ни со скифами-стражниками, ни с разбойниками. Лишь однажды им довелось пройти мимо ярко освещённого дома. Весёлая компания допоздна загуляла на брачном пиру. Свадебный гимн Сапфо можно было услышать даже на улице:
Вот идёт жених, высокий, как Арес.Хо, Гименей!Высокий, выше он всех мужей.Хо, Гименей!
Тут Главкон остановился как поражённый молнией:
— Эту песнь распевали и в ночь нашей свадьбы с Гермионой. О, если бы я мог испить летейской воды[33] и всё забыть!
— Пошли, — приказал Формий, увлекая его за руку. — Твоё солнце ещё взойдёт.
Они снова пошли вперёд. Главкон более не произнёс ни слова.
Он едва заметил, как они миновали Итонийские ворота и пересекли открытую местность, отделяющую гавани от города. Погони не было, но Главкон находился в слишком большом смятении, чтобы думать о причинах. Наконец он увидел, что они вошли в Фалерон. Уже было слышно, как плещутся волны, потрескивает такелаж, перекрикиваются матросы. Невдалеке рыжим огнём горели факелы. Торговое судно принимало на борт последние горшки и амфоры с маслом, чтобы отплыть с утренним бризом. Крепкие мореходы бегали по мосткам на корабль и обратно на пристань с тяжёлыми сосудами на головах — так женщины носят кувшины с водой. Из находившейся неподалёку таверны доносилось пение арфы и стук кружек. Две служанки бросились навстречу идущим, приглашая их присоединиться к веселью. Формий отмахнулся от них посохом. Потом Главкон увидел Брасида, человека невысокого, с лицом, похожим на собачью морду. Поговорив с рыботорговцем, он сперва отказался, а потом как будто бы уступил настояниям Формия. И тот провёл или, точнее, втолкнул Главкона на корабль; миновав лабиринт тюков, горшков и канатов, они подошли к люку, освещённому покачивающимся фонарём.
— Сиди внизу, пока корабль не отплывёт, и не стирай сажи с лица, пока не окажешься вдали от Аттики. Перед тем как корабль отойдёт, на борт поднимутся чиновники. Не пугайся: они только проверят, не нарушает ли корабельщик закон о вывозе зерна, — торопливо наставлял Формий, роясь в своём поясе. — Вот… вот тебе десять драхм, всё, что есть у меня при себе. Хватит на хлеб и на фиги, пока не обзаведёшься новыми друзьями, что только пойдёт тебе на пользу. Мужайся. Помни, что Гелиос светит всюду, даже за пределами Афин, и молись богам, чтобы тебе удалось благополучно вернуться домой.
Ладонь Главкона ощутила монеты. Формий отвернулся. Поймав жёсткую ладонь рыботорговца, Алкмеонид дважды поцеловал её:
— Я никогда не смогу расплатиться с тобой. Даже если проживу десять тысяч лет и буду располагать всем золотом Гига.
— Фуй! — Формий пожал плечами. — Не задерживай меня понапрасну: мне давно пора возвратиться домой и развязать свою возлюбленную супругу.
С этими словами он исчез. Главкон спустился вниз по лестнице. В низкой и тёмной каюте кроме соломенных тюфяков не было ничего. Однако Главкона это не смутило. Истинное благородство, проявленное рыботорговцем, тронуло его глубже, чем обвинение, услышанное из уст Демарата, чем сомнения, проявленные Фемистоклом и другими друзьями. Человек незнатный, невежественный, неучёный поверил ему и спас, рискуя собственной жизнью, отдал ему часть и так небольшого дохода, сопроводив помощь мудрым советом. Над головой Главкона мореходы размещали на палубе груз, во всю глотку распевая за работой, но Главкон даже не слышал их. Он бросился на соломенную подстилку, и утешительные слёзы впервые явились ему.
Рано утром квадратный парус «Солона» поймал тёплый ветерок, задувший с юго-запада. Гавани и холм Мунихия остались позади. И перед глазами выбравшегося на палубу беглеца во всей своей дивной красе развернулась панорама Афин — сперва равнина, на ней город, над ним цитадель, седой Гиметт, белый Пентеликон. Корабль бежал вдоль невысокого берега, и воздух над сушей и морем казался пронизанным солнцем. Ближние и дальние острова, горы и глубины пылали радугой золотого, фиалкового и розового цвета, словно бы озарённые стоявшим в своей колеснице богом солнца. Главкон чётко увидел храм на Акрополе, где так часто молился он, Пникс и Ареопаг, зелёную полосу оливковых рощ, даже холм, на котором располагался Колон, где он оставил всё, что принадлежало ему. Никогда ещё не любил он Афины так, как сейчас. Никогда ещё город не казался ему столь прекрасным. Ведь он грек, а для грека смерть лишь на одну ступеньку горше, чем изгнание.
