Зинаида Чиркова - Кабинет-министр Артемий Волынский
Пётр рассчитывал на помощь молдавского господаря Дмитрия Кантемира и валашского господаря Бранкована. Те уверяли его, что помогут и людьми, и продовольствием, и фуражом.
Кантемир действительно встретил в Яссах войска Шереметева и перешёл на сторону русского царя. Но поддержка его была мизерна. Отряды его были малочисленны и не готовы к войне, продовольственные магазины оказались пусты.
А коварный Бранкован до последней минуты уверял царя в своей поддержке, а сам тайно договаривался с турками, выдавал им все планы Петра.
Шереметев упустил время. «О замедлении вашем зело дивлюсь», — гневно выговаривал Пётр своему фельдмаршалу, окружённому несметным обозом не только с мебелью и продовольствием, но и с любимыми вениками из берёзы для жаркой баньки.
Артемий скрипел зубами, когда на привалах находил Бориса Петровича в своём любимом мягком покойном кресле, парящим ноги в медном тазу с горячей водой. Попивая любимый квасок, Борис Петрович медлительно читал донесения, диктовал жалобы царю, а потом валился на мягкие пуховики и богатырским сном спал почти до полудня.
Из всех донесений и ответов Шереметева, которые он обычно диктовал Артемию, тот составил себе вполне ясную картину развертывающихся событий. У северного соседа не было хлеба, мяса. Пётр неотрывно спрашивал Шереметева, как у него дела с продовольствием, но ничего утешительного Борис Петрович ответить не мог. Здесь тоже не было хлеба, закалывали пригнанных Кантемиром десять тысяч волов и коров, пятнадцать-двадцать тысяч овец.
Бранкован щедро сулил продовольствие, а сам пустил слух, что султан ищет путей к миру. Пётр поверил Бранковану и хотя узнал, что тот изменил и со всеми войсками перешёл на сторону султана, надеялся на благоприятный исход переговоров.
Он приехал к войскам в тот момент, когда проливные дожди сменились изнурительной жарой и на молдавские поля напала саранча, но не отменил похода на юг.
В своей походной палатке Артемий морщился от отвращения: кузнечики залетали в палатку, ползали по полу, набрасываясь на всё, что только можно было сожрать. Свечи, ветки, трава — всё служило предметом еды. Верный Федот тысячами убивал насекомых, но они всё летели и летели.
Артемий выбегал из палатки. Неба не было видно — тучи саранчи опускались на степь, живая волна катилась по всей огромной равнине, оставляя за собой голые, без коры и листьев деревья, землю без единого всплеска зелени, и двигалась дальше чёрным шевелящимся ковром.
Не помогало ничто. Солдаты жгли костры, убивали насекомых, но коричневые кузнечики садились на лошадей, съедали сбрую и заживо впивались в тела коней.
Такого ада Артемий ещё не видел и от ужаса и изумления при виде полчищ насекомых готов был бежать куда угодно.
Нестерпимый зной доканчивал дело. Воды не было, лошади роняли хлопья пены от жажды, люди обращали глаза к небу с немым вопросом: долго ли это будет продолжаться?..
Пётр сам видел состояние армии, видел, как у солдат от жажды хлестала кровь из ушей, глаз и носа, а многие умирали, не добравшись до вожделенных источников. А те, кто добирались, припадали к воде, опивались и сваливались замертво.
Но армия медленно, с остановками, страшной борьбой с саранчой, всё-таки достигла Прута. Вода оживила солдат, подняла на ноги обессилевших лошадей. И хотя продовольствия по-прежнему не было, армия приободрилась.
Уже первые стычки с янычарами показали, что русская армия во много крат меньше, нежели турецкое войско. Турок вместе с татарами, как открыли пленные, оказалось не 60-70 тысяч, как рассчитывал Пётр: турки собрали 180 тысяч янычар против 40 тысяч русских солдат.
Войска Шереметева, подошедшие к Пруту, представляли примерно третью часть всей армии, находившейся в походе. Дивизии Вейде и Репнина были в отдалении от главных сил, а два гвардейских полка, сопровождавшие царя, ещё не прибыли, когда впереди них прискакал к лагерю Шереметева Пётр.
Артемий видел, как спешился Пётр, прискакавший на коне, как медленно вылезла из дорожной кареты Екатерина. Она сняла гвардейскую шляпу, обмахнувшись платком из-за жары, и Артемий с ужасом увидел, что голова её обрита. Полное красивое лицо её было, как всегда, спокойно, карие глаза постоянно перебегали с предмета на предмет, а полная шея и великолепные плечи были закрыты глухим платьем с высоким воротом.
Он понял, почему обрила голову Екатерина. Её пышные чёрные волосы доставляли много неприятностей и хлопот в походе — Екатерина не желала доставлять собою заботы Петру. У Артемия невольно мелькнула мысль: настоящая жёнка государева, раз и в пекло за ним, и все тяготы похода хочет разделить...
Пётр приказал собраться всей армии в один кулак. Сведения шпиков, посланных в Бендеры, а также слова пленного татарина открыли Петру всю безрадостность положения русской армии.
Восьмого июля началось сражение. Русский лагерь был расположен на одном из холмов, и Артемий видел, насколько хватал глаз, обширное пространство, заполненное турками.
Сердце его заныло. Он не был труслив, но турки, не стеснённые никакими строями, казавшиеся беспорядочной толпой, с дикими криками кидались на заставы и рогатки, установленные перед русским лагерем. Русская артиллерия заговорила, тела янычар устлали поле перед холмом, но задние напирали, бежали прямо по павшим и лезли, лезли на рогатки...
Спасла русских скоро наступившая ночь. Шереметев и Пётр видели, что русский лагерь стоит на неудобных позициях, что со всех сторон он может быть окружён толпами янычар, и под покровом темноты отдали приказ отойти от тесного места.
Артемий держался поблизости от царя и Шереметева, скакал от дивизии к дивизии, развозя распоряжения и указы, и видел, как медленно снимается с места лагерь, как под покровом ночи отходят войска к Пруту. От старого лагеря новый отделяла только одна миля. Но здесь было просторнее, и Пётр приказал остановиться.
Ранним утром янычары пошли в прямую атаку на русский лагерь. Не дожидаясь никаких приказов, не соблюдая никакого строя, на конях и пешие, издавая дикие вопли и призывая Аллаха, бросились они вперёд. Сабли блестели в их руках, лавина катилась на русские рогатки, и если бы не артиллерийские залпы, толпа смела бы русский лагерь, выглядевший хрупким перед этой мощью. Но загремели залпы, рогатки преградили путь янычарам, и атака захлебнулась. А разрывы ядер, картечь секли и бросали на землю тысячи турок. Оглядываясь по сторонам, видели янычары, как падают их товарищи, как немного их остаётся. И они побежали. Но сзади на них налетели свои: помощники великого визиря, начальники янычар, брызгая пеной от бешенства, рубили беглецов саблями и старались остановить обратное движение и привести войско в порядок.
Впереди — смерть, сзади — смерть, и янычары повернули в сторону русских укреплений. С саблями, крича «Алла, Алла» кинулись они на рогатки, и снова встретил их сильный артиллерийский огонь. И вторая атака янычар была отбита.
В течение дня Артемий много раз видел, как бросались на русские укрепления турки, как падали и падали они, как плыли и плыли по воде Прута их окровавленные тела.
Три часа сражения стоили туркам семи тысяч убитых. Но Артемий увидел, как за обозом, который не могли как следует укрепить, появились конные татары. Пушки повернулись в их сторону, и снова грохот разрывов, падающие с коней тела...
Но неукреплённый обоз стал самым слабым местом. Если бы к обозу подобрались сами турки, а не крымцы, убравшиеся, едва только артиллерия русских начала палить по ним, то плена было бы не миновать. Но янычары шли прямо, а не в обход. Пётр глянул на Шереметева:
— Вдогон пуститься?
Но Борис Петрович только покачал головой.
— А обоз?
— Можно викторию получить! — воскликнул Пётр.
— А тыл открыть и в плен попасть, — жёстко сдержал Петра Шереметев. — Обоз не успели окопать...
И Пётр не отдал команду преследовать отступающих турок. Ранняя темнота остановила бой.
Военный совет собрался в шатре у Шереметева. Положение было критическим. Впереди, насколько хватал глаз, дымились неприятельские костры, доносилось ржание тысяч коней. В сотне шагов слышалась незнакомая речь: передовые отряды янычар стояли на самых ближних подступах. Русский лагерь, как и в первый раз, просматривался со всех сторон — он расположился на невысоком холме. Всего в нескольких сотнях шагов текла река, но все подходы к ней простреливались, добыть воды было делом немыслимым: шведы и татары на другом берегу видели каждого, кто ступал на тропинку.
Борис Петрович не терял присутствия духа. Пётр большими шагами мерил палатку, голова его тряслась, углы губ подёргивались.
Издалека донеслись рыдания.
Шереметев сидел в своём большом покойном кресле и, сжав зубы, следил за мятущимся Петром.
