Зинаида Чиркова - Кабинет-министр Артемий Волынский
Мало кого пригласил Пётр на эту свадьбу. Никого не принуждали здесь пить, как на свадьбе племянницы, да и сама свадьба была отпразднована всего-то в один день. Только небольшой бал да крошечный фейерверк...
И снова дружелюбные слова Екатерины, и вот уже не едет Прасковья в немилую Курляндию, и снова — подарочки, и ласки, и поздравления, и приветы, и почтительные просьбы.
Анна узнала о свадьбе Петра и Екатерины из письма матери. Сразу же собралась она в Петербург, живо прискакала и была искренне рада встрече с Екатериной — она не потеряла к ней уважения и сердечного расположения. Поехала она и в своё любимое Измайлово, да на беду сильно расхворалась. Но Прасковья всё торопила её с отъездом, несмотря на жар и боль в груди.
Страшась государева гнева, Прасковья писала кабинет-секретарю Макарову: «Алексей Васильевич, здравствуй на множество лет. Пожалуй, донеси невестушке, царице Екатерине Алексеевне, ежели мой поход замешкается до февраля или марта, чтоб на меня какова гнева не было от царского величества. Воистину за великими моими печалями. А печаль моя та, что неможет у меня дочь, царевна Анна. Прежде немогла 10 недель каменною болезнью, о том и ты известен. А ныне лежит тяжкою болезнью горячкой. А ежели им угодно скоро быть, и я, хотя больную, повезу. И ты, пожалуй, отпиши ко мне, как их воля мне быть, чтоб мне их не прогневить. При сем остаюсь царица Прасковья».
Анна болела долго и трудно. Худая, почерневшая, подурневшая, отчего рябины на лице выступили ярче, отправилась она всё-таки в немилую Митаву.
Глава седьмая
Копыта лошади с трудом выдирались из хлипкой, засасывающей грязи, комья рыхлой липкой земли летели в спину, покрывали бока лошади, даже на шляпу оседали мелкими грязными камешками. Артемий понукал коня, но понимал, как тяжело брести по весенней распутице.
Пушки вязли в жирной размокшей земле, едва вытаскивали их всем миром, но через несколько шагов тяжёлые колеса снова увязали в грязи, и руки солдат уже не отмывались от черноземного налёта.
Луга и пастбища ещё не покрывались зелёным ковром, на привалах солдаты валились у костров, едва набив животы осточертевшей пшённой кашей, а дозоры спали в сёдлах или привалившись к ружьям. Распутица, грязь, бескормица...
Армия двигалась на юг. Пётр понукал Шереметева, заставляя идти быстрее, но бесконечная грязь, весенние проливные дожди, раскисшая земля не давали поднять тяжёлые сапоги и словно хватали за ноги и солдат, и лошадей.
Падали лошади, не выдерживая грязи, бескормицы, изнурительных переходов. С ночных привалов поднимались не все солдаты — многие остались тут, в степи, на чёрных вымороченных землях.
«Идтить со всяким поспешанием», — снова и снова требовал Пётр в своих депешах и распоряжениях. Шереметев только закусывал верхнюю короткую губу, молча злился, отдавал приказания поспешить, но понимал, что движение не может быть более скорым. Артемий часто видел, как сам фельдмаршал сваливался в своём походном шатре, не доев сухой корки хлеба и не выпив кваса. Старик уставал от похода, хотя его перемещение было обустроено как нельзя лучше. Походная кибитка фельдмаршала отличалась редким комфортом, в ней можно было и спать, и согревать холодеющие ноги у жаровни, но несметные вёрсты пути сваливали и крепкого Бориса Петровича.
Вёрсты, вёрсты и вёрсты... От самой Прибалтики до днепровских степей шла и шла армия на юг. Спешила, хотела опередить врага. Нужда требовала быстрого движения. Весть о войне, объявленной Турцией России, застала Петра врасплох. Он никак не думал, что через полтора года, в самое неудачное время для турок, они заговорят о войне.
В самом деле, почему бы не сделать этого тогда, ещё до Полтавской битвы, когда русская армия униженно собирала силы для борьбы с Карлом XII, когда, поддержав его, Турция могла бы снова отнять у Петра все его завоевания на юге? Пётр был озадачен, как озадачена была и вся русская армия.
Но турки объявили войну именно теперь, когда сидел в Бендерах Карлус без своей армии, когда победоносная русская армия легко справлялась с завоеванием Прибалтики и русские солдаты уже знали, что могут бить любую армию.
Да и всего несколько месяцев назад Пётр Толстой, бывший послом в Константинополе, добился от султана ратификации прежнего договора, заключённого с Россией ещё в 1700 году. Даже в этом договоре этом прибавлена была статья насчёт Карла: Турция обязалась выдворить беспокойного короля из своих владений. «Домогаюсь, — писал посол царю, — чтобы короля шведского и Мазепу отдали в сторону царского величества, но о короле не чаю, чтоб отдали ни по какой мере, разве только вышлют вон из своей области. А о Мазепе боюсь, чтоб оный, видя свою конечную беду, не обасурманился. А ежели сие учинит, то никак не отдадут его по своему закону».
О Мазепе можно было уже не волноваться. Пока Толстой безуспешно требовал его выдачи, на ясновельможного гетмана вдруг напали вши. Мылся, скрёбся, стряхивал их горстями, но они расползались по телу и покрывали всё тело толстой шевелящейся коркой. Заеден ли был Мазепа вшами, маялся ли от своей измены русскому царю, а только в скором времени умер. Рассказывали, будто Карл по поводу этой смерти произнёс:
— Достойная смерть великого человека! Не только гетмана — вши заели и римского диктатора Суллу, загрызли иудейского царя Ирода, а в гробу испанского короля Филиппа Второго так и остались догрызать его труп!
Карл нимало не огорчился смертью своего сподвижника. Ему было всего двадцать семь лет, и он твёрдо верил в свою великую звезду.
Пётр укреплял Петербург, свой любимый Парадиз, вступил в Финляндию, штурмом взял Ревель и Кексгольм, осадил и покорил Ригу. Но Карл упорно твердил:
— Пусть он строит. Я вернусь — всё разрушу...
Удивительная самоуверенность и победное легкомыслие. Турки уже не знали, как вытурить его из своих пределов. Сдерживало их только одно: Карл просил гостеприимства, а по мусульманским понятиям обидеть гостя в своём доме никак нельзя, и турки терпели все сумасбродные выходки шведского короля долгих пять лет.
Толстой доносил Петру обо всех выходках шведского короля, и потому Россия так настаивала на выдворении Карла из турецких владений. Пётр понимал, какие интриги плетёт Карл из своего дома под Бендерами, путает в них, как паук в паутину, Австрию и Францию, настаивает на объявлении войны Турцией России.
Потому и спешил теперь Пётр на юг, что Турция, теснимая послами иностранных дворов, воздействующих на султана Ахмеда III, совершенно неожиданно открыла боевые действия. Карл горел желанием взять под своё командование всю турецкую армию, уж он бы отомстил за свой разгром под Полтавой. Но великий визирь Мехмед-паша отклонил домогательства Карла:
— Не подобает, король, тебе, христианину, руководить правоверными мусульманами. Я сам поведу своих янычар...
Только было обрадовался русский царь, получив известие о ратификации старого договора с турками: «Теперь уже в одну сторону очи и мысли имеем», — как через несколько месяцев весть страшная — война с турками.
Воевать на два фронта — тяжело. Пётр знал, что в Турции ведётся усиленная подготовка к войне: созывали ополченцев, проводили манёвры янычар, готовились и турецкие суда напасть на Азов. И агрессивные устремления султана подогревал Карл. Он постоянно, денно и нощно, втолковывал султану через его визиря, что Пётр не замедлит овладеть Крымом, а потом поведёт свои войска на Константинополь. И это в том случае, если сокрушит всю силу Швеции. Плевать было Карлу на то, что его страна разорена, армия погибла, а сам он сидит на хлебах у турецкого султана, и тому лишь законы гостеприимства стоят преградой.
Но шведский король добился своего: посулами, угрозами, интригами вынудил он султана к боевым действиям.
Пётр заметался. Он обратился к султану с предложением восстановить мир — попытка его не имела успеха. Он обращался к Англии и Голландии с просьбой быть посредниками при заключении мира со Швецией на выгодных для Карла условиях — отдать всё, что завоёвано Россией, за исключением исконно русских земель — Ингрии и Корелы, а также Нарвы, а Лифляндию с Ригой передать Польше. Но этим державам не было полезно усиление России на море, и они деликатно отвернулись от Петра, предоставив ему нести тяжесть войны и на севере, и на юге. Потирали руки от предстоявших кровавых битв.
Что ж, война так война. И вот Шереметев со своими войсками шёл на юг, как всегда, не спеша, осторожно, ссылаясь на весеннюю распутицу и бескормицу. В какой-то степени он был прав, но его медлительность оказалась в этом походе роковой. Как ни спешил, как ни понукал Пётр своего фельдмаршала, русские войска опоздали. Турки достигли Дуная прежде.
Пётр рассчитывал на помощь молдавского господаря Дмитрия Кантемира и валашского господаря Бранкована. Те уверяли его, что помогут и людьми, и продовольствием, и фуражом.
