Пол Догерти - Тёмный рыцарь
— Затем, что я сама хотела прийти к тебе, да и чего мне опасаться, если меня стережет недреманное око Майеля, — она улыбнулась. — Он нас уже ждет.
Де Пейн вывел из конюшни своего скакуна и, намотав на руку поводья, провел его по шаткому мостику через зловонный ров, а дальше вниз по склону — туда, где горбился в седле на своем жеребце Майель. Рядом самозабвенно щипала траву кобылка Изабеллы. Как обычно, Майель подтрунивал над побратимом, пока тот помогал Изабелле взобраться в седло. Майель стал рассказывать свежие новости. Магистр Байосис (которого Майель за глаза звал Жабой) пожелал встретиться с ними в трапезной Уоллингфордского приорства.[78] Сейчас на монастырской кухне кипит работа, готовится знатный пир: судя по всему, на встречу с тамплиерами прибудут сам король Стефан, его сын Евстахий и два ближайших советника короля — Генрих Мюрдак, архиепископ Йоркский, и Симон де Санлис, граф Нортгемптон.
— Его величество, — Майель насмешливо изобразил придворное приветствие, — желает расспросить нас и, полагаю, услышать от нас внятные ответы. Каковых дать ему мы не сумеем.
Де Пейн рассеянно слушал, как Майель едко высмеивает лихорадочную деятельность Жабы. Во время трудного путешествия им не выпадала возможность поболтать на эти темы. Байосису не давала покоя мысль о том, что Уокин уже, возможно, добрался до Англии и теперь приводит в исполнение свой дьявольский замысел. Ведь как они ни спешили — даже наняли маленькую рыбацкую лодчонку, которую немилосердно швыряло на волнах (и которая, однако, благополучно доставила их в Дувр), — разузнать о преследуемом ими злодее так ничего и не удалось. Ни у начальника порта, ни у коменданта Дуврского замка не обнаружилось никаких записей о въезде Уокина в страну. Байосис воспользовался своей властью и разослал письма по другим портам и гаваням. Теперь в Дувре они ожидали ответа, а заодно и отдыхали, приходили в себя после плавания по Узкому морю,[79] которое на всех нагнало страху: летний шторм вздымал огромные волны, утлая лодчонка вертелась на них волчком, все ее доски то скрипели, то возмущенно стонали. Оказавшись, наконец, на берегу, они остановились в «Добром самаритянине» — трактире, часто посещаемом паломниками. Там высушили одежду, утолили голод, наняли лошадей. Отсутствие всяких известий об Уокине угнетало их, но Байосис горделиво заявил, что они теперь находятся на территории ордена, где командует он, и по всему королевству рассеяны подвластные ему небольшие общины тамплиеров. Главная из них обосновалась в окруженном рвом и укрепленном имении ордена, в приходе святого Андрея, что в Холборне, на северном берегу Темзы. После этого он разослал гонцов в Лондон и другие города, требуя сведений об Уокине. Ответы стали поступать уже после того, как они покинули Дувр, спеша поскорее встретиться с королем Стефаном. Ни в одном письме не содержалось никаких сведений о человеке, за которым они охотились. Это пуще прежнего растревожило Байосиса, тем более что посланцы ордена все больше узнавали о происходящих вокруг событиях.
Гражданская война между королем Стефаном и его родственником Генрихом Плантагенетом приобретала все более ожесточенный характер, ибо каждый из них стремился вынудить другого к решающей битве и покончить с противником раз и навсегда. Стефан избрал своей целью крепость Генриха в Уоллингфорде — этот стратегически важный пункт позволял держать под контролем и Темзу, и главные дороги королевства. Король осадил эту крепость и даже возвел замок Гиффорд, чтобы отсечь ее от источников снабжения: он лелеял надежду заставить Генриха прийти на помощь Уоллингфорду, а затем решить спор одной битвой. «Усталые бойцы, которые кружат, подкарауливая друг дружку», — так обрисовал сложившуюся ситуацию Майель. По мере продвижения от Дувра на север следы войны становились все заметнее: сожженные деревушки, заброшенные поля, зловещего вида шайки вооруженных людей, которые спешили убраться прочь, едва завидев черно-белое знамя тамплиеров и значки рыцарей. По дорогам брели войска, за ними громыхали повозки со снаряжением и осадные машины. Голубизну летнего неба пачкали столбы черного дыма, а ночную тьму озаряли мерцающие вспышки далеких пожаров. Куда ни повернись, всюду виднелись эшафоты и виселицы с разлагающимися трупами. Но даже при всем том де Пейн не мог не восторгаться незнакомыми пейзажами, от которых веяло прохладой, такой благословенной после гудящего тучами мух беспощадного зноя заморских земель. Беррингтон и Майель радовались возвращению на родину, их восторг был сродни чувству, охватывающему паломников, когда они добирались до желанной святыни. Парменио (подозрения в отношении которого у де Пейна не исчезли) изображал пораженного путешественника, хотя нет-нет да и допускал промахи: иногда его обмолвки наводили де Пейна на мысль, что генуэзцу и раньше приходилось бывать на этом туманном острове. И все же де Пейн был очарован прохладой сумерек, внезапным дождем, падавшим с неба, где чуть ли не за минуту до того ярко светило солнце, тучами, которые, заслоняя солнце, проносились над бурыми и золотыми полями, чистыми полноводными реками, лесами, простиравшимся до самого горизонта подобно зеленому океану.
Как-то раз, уже после отъезда из Дувра, он попытался сосчитать различные оттенки одного только зеленого цвета — и растерялся от всего этого великолепия. Его дед Гуго побывал на этих островах лет тридцать назад, и де Пейн догадывался, отчего Ордену рыцарей Храма так хочется поглубже пустить корни в этой богатой и плодородной земле. Но чувствовалось в красотах этого королевства и нечто колдовское, даже зловещее. Особенно остро это ощущалось в густых лесах, которые заставили Эдмунда вспомнить сказки, рассказанные ему в детстве бабушкой Элеонорой: о таинственных краях, полных загадочных звуков; о папоротниках и кустах, что ползают с места на место, будто гонимые страхом. Над его головой древние как мир деревья тянули вверх, к небу, свои корявые черные ветви. Часто встречались густо поросшие цветами поляны, над которыми проносились птицы всевозможных расцветок. А дальше, за всем этим, — болота, трясины, заросшие камышом пруды, тихие, словно могилы усопших. Казалось, над ними неслышно расстилается, несмотря на ясный полдень, какой-то невыразимый ужас. То и дело путникам попадались древние камни и остатки капищ, где когда-то, давным-давно, жрецы поклонялись злобным божествам. Майель поднимал настроение своим спутникам, рассказывая всякие небылицы о том, что в непроходимых чащобах живут гоблины, привидения и прочая нечисть, о ведьмах-людоедках, которые прячутся в глубине леса, неусыпно подкарауливая усталых путников. Рассказывая эти байки, он все время подмигивал благородной Изабелле, не сводя при этом глаз с лица де Пейна. Рыцарь старательно скрывал свой страх, но по ночам эти легенды оживали в его снах: то и дело ему виделось, будто он в одиночку, безоружный, заблудился в этих краях, потеряв коня, и вынужден бежать через поляны, над которыми сгущается тьма, а по пятам его тенями преследуют духи ночи.
— Эдмунд!
Он вздрогнул. Майель и Изабелла придержали своих коней. Они уже почти выехали из лагеря королевских войск, разбитого у стен замка Гиффорд, — беспорядочного скопища шатров из бычьих шкур и лачуг-времянок, жмущихся к ярко пылающим кострам. Стемнело, и ночной воздух наполнился густыми ароматами походных кухонь и зловонием, идущим от выгребных ям и коновязей.
— Эдмунд, — насмешливые нотки в голосе Изабеллы заставили его вспомнить о Низаме, — ты снова грезишь наяву. Она указала рукой на лагерь. — Майель полагает, что этому беспорядку вскоре придет конец: Генрих Плантагенет должен заключить мир. А как думаешь ты?
Так, не переставая спорить о войне, они и въехали через похожие на пещеру укрепленные ворота Уоллингфордского приорства на широкий, вымощенный камнем двор, вмещавший конюшни, кузни, кухни, буфетные и кладовые. Де Пейн спешился, убедился, что заботы о его коне взял на себя один из конюхов, и отыскал дорогу в узкую келью, отведенную ему в гостевом доме. Монастырские колокола прозвонили к ранней вечерне. Эдмунд снял доспехи, умылся, надел свой плащ и присоединился к братии на клиросе полутемной церкви. В святилище, выстроенном из светло-желтого известняка — такой привозят из Кана,[80] — было тесно от колонн и арок, статуй святых и горгулий,[81] а свечи отбрасывали зловещие тени на полированный дубовый аналой и прочее убранство. Прозвенел колокол, и приор монастыря начал службу:
— Боже, приди к нам на помощь…[82]
Монахи в сутанах, с закрытыми капюшонами лицами, подхватили:
— Неужто ты покинешь нас? Неужто боле не поведешь наше воинство?..
Мысли де Пейна перенеслись в зал совета в Аскалоне. С того времени он неотступно, будто заучивая псалом, повторял все, что было там сказано, и искал сокрытое в словах зерно истины. Чудовищные убийства в Иерусалиме; мимолетные появления Эрикто; обвинения, выдвинутые против Уокина и подтверждающие их улики; арест Уокина и намерение отправить его в Англию; его побег и последующие попытки втереться в доверие к ассасинам. Де Пейн оценивал вероятность того, что Уокин повинен в покушении на графа Раймунда. В том был свой резон: медальон и кинжалы он, готовясь к осуществлению своего плана, вполне мог похитить в Хедаде. Цель его могла состоять в том, чтобы убить одного из знатнейших франкских властителей и посеять хаос, заодно унизив этим Тремеле — ведь тот выделил графу охрану, которая не сумела его защитить.
