Пол Догерти - Тёмный рыцарь
— Этого я не знаю, — Беррингтон в задумчивости пожевал губу. — Однако я размышлял над этим. Возможно, в Иерусалиме он еще полагал, что ему удастся отвертеться от обвинений. Но, скованный по рукам и ногам, конвоируемый на корабль и дальше в Англию, он не мог не понимать, что голословные отрицания не слишком ему помогут. И он стал держаться уверенно, казался самонадеянным и даже весьма высокомерным. Он никого не называл, но понятно, что в городе у него наверняка были сообщники. И все же рыцарь Храма и два сержанта… — Беррингтон развел руками. — Никакие злодеи не посмели бы встать на нашем пути. Более того, мы проезжали мимо наших дозорных крепостей, было к кому обратиться за помощью.
— Вы подверглись нападению? — спросил Майель.
— Поздно ночью, — взволнованно заговорил Беррингтон, — в оазисе, прямо рядом с Колодцем Иакова. Я поставил часового. Удостоверился, что Уокин по-прежнему скован цепями. Бог знает, как это мы ничего не услышали, только под утро на нас напали человек двадцать, наверное. Они тихонько проползли в лагерь. Не поручусь, что кто-то из сержантов не был подкуплен. Последовала рукопашная схватка, беспощадная, кровопролитная. Я не сдавался, но нападавшие были хорошо вооружены: луки, копья, дротики, булавы. Сержанты, были они верны или нет, оба погибли. Я пытался добраться до Уокина. Понимал, что нападение было затеяно, чтобы освободить его. Я казнил бы его прямо там, но когда я оказался в том месте, где его положили спать, Уокина уже не было. Тогда я спрятался, а нападавшие ушли. Я страдал от ран и ушибов. Когда взошло солнце, стало ясно, что и кони, и все наши припасы исчезли. Как пал сильный![76] — прошептал он. — Всего несколько часов назад я был рыцарем Храма, вооруженным, одетым в броню, верхом на добром боевом коне. И вдруг разом стал никем, почти голым — в одной сорочке. Я не мог оставаться там. Выполнил свой долг перед погибшими, да и побрел по дороге. В тот же день, ближе к вечеру, на меня напали кочевники. Очень быстро они поняли, кто оказался в их власти. — Беррингтон передернул плечами. — Меня передавали из рук в руки. Я умолял их позволить мне написать в Иерусалим, нашему Великому магистру, чтобы им дали выкуп за меня, но они не позволили. Меня, наконец, привезли в Аскалон и заперли в сарае для рабов. Вот тогда я решил бежать. Спрятался в городе, соображая, что мне делать дальше. Мне не терпелось любой ценой добраться до Иерусалима. — Он снова передернул плечами. — А потом сбылось то, о чем уже шептались в городе. На Аскалон двинулся король Балдуин, и город оказался в осаде. — Он кивнул де Пейну. — У меня не было выхода, и я делал то же, что и вы, — скитался по трущобам, прятался, молился о том, чтобы пришло избавление.
— Так Уокин, значит, сбежал? — задумчиво произнес Парменио. — Достопочтенный Ричард, еще до начала осады Аскалона ваш Великий магистр отправил нас с посольством к Низаму, халифу ассасинов в Хедаде. И тот рассказал, что Уокин был у него. — Парменио откашлялся. — По его рассказу выходит, что тот Уокин, который побывал в Хедаде, был всего-навсего нищим бродягой. Мог ли такой человек организовать столь впечатляющий побег?
Беррингтон на это лишь шумно вздохнул. Де Пейн же решил, что благоразумнее всего помалкивать. Он не станет сообщать то, что поведал ему Низам, — что Уокин был преисполнен решимости свершить свои преступные замыслы. Ведь то, что сказал тогда халиф, совпадало с рассказом Беррингтона, и получалось, что Уокин был исключительно опасным противником.
— Я ничего не могу понять, — заговорил Беррингтон. — Я наслышан о вас, достойный Парменио. Вы же знаете ассасинов. Правду ли они вам Сказали? Ведь Тремеле подозревал, что они замешаны в покушении на графа Раймунда.
— Я прочитал ответ халифа, — вмешался в их беседу Монбар. — Он утверждает, что никто из его людей не имеет отношения к убийству графа Раймунда. Он попросил, чтобы Тремеле сперва навел порядок в собственном доме, а уж потом зыркал вокруг. О, разумеется, он дипломат — все изложено в пристойных выражениях, сплошные восхваления, подкрепленные дарами, но смысл его послания вполне ясен.
Де Пейн видел, что Парменио взволнован и ему не терпится задать новые вопросы. Несмотря на все то добро, что он сделал для Эдмунда в Аскалоне, генуэзец оставался для него загадкой. Что он, интересно, вынюхивал в Хедаде? Быть может, он тогда уже знал, что Уокин побывал там?
— А отчего в Триполи послали меня? — спросил вдруг Майель.
— По двум причинам! — отрезал Монбар. — Во-первых, ты англичанин. Ты знаешь Уокина в лицо — мог бы узнать его, если бы встретил. А во-вторых, ты же боевой побратим де Пейна.
— Признаюсь, — развел руками де Пейн, — я с подозрением отнеся к тому, что наш Великий магистр отправил меня сперва в Триполи, а затем в Хедад.
— Ошибаешься, — покачал головой Монбар. — Тремеле, царство ему небесное, иногда делал большие глупости; случалось, одолевали его то гордыня, то вспышки необузданного гнева, однако тебя, достойный Эдмунд, он ценил весьма высоко. Тебя отправили послом к Низаму, во-первых, потому, что ты был в Триполи, а во-вторых, чтобы выказать халифу уважение: имя твое весьма почитаемо не только христианами, но и нашими врагами.
— Но ведь существует кровная вражда между Низамом и семейством де Пейн, — возразил Парменио. — Тремеле знал об этом.
— Конечно знал, и вот вам еще одна причина, по которой он отправил туда Эдмунда. Он знал все об этой кровной вражде, и то, что высокородный Гуго во время одного из налетов пощадил жену Низама и ее еще не родившееся дитя. Знал, что в Хедаде де Пейну ничто не будет угрожать. То был своеобразный залог доверия. Твои родственники, Эдмунд, по каким-то причинам ничего не рассказали тебе об этой кровной вражде. Должно быть, Тремеле это понял, а сам ничего тебе не говорил, дабы ты не отказался ехать. В конце-то концов, он был уверен, что тебе ничего не угрожает.
В зале воцарилось молчание. Все сидели, вполуха прислушиваясь к звукам, долетавшим снаружи: пению рожка, лошадиному ржанию, перестуку копыт, голосам слуг, смеху у колодца, из которого набирали воду для дворца. Де Пейн внимательно посмотрел на Монбара. У Великого магистра было утомленное, осунувшееся лицо. «Сколько правды в его словах?» — подумал де Пейн. Действительно ли Уокин ведун, чародей, маг? Неужели он просто пытался отговориться от возводимых на него обвинений, а после ареста явил свою истинную сущность? Услышанное от Беррингтона казалось вполне логичным. Мало кто осмелится напасть на конвой тамплиеров, во всяком случае, на рыцаря с двумя сержантами. Уокин непременно должен был иметь в городе сообщников, и мужчин, и женщин, преданных ему так же, как фидаины Низаму. А Парменио — какова его истинная роль? Отчего Тремеле, а вслед за ним и Монбар, сочли нужным посвятить генуэзца в свои тайны? Не он ли пустил тот арбалетный болт во время разведки у стен Аскалона? С другой стороны, следовало учесть, что болт был нацелен высоковато, а в самом городе Парменио спас де Пейну жизнь. Беррингтон, Майель, Уокин… Между ними так много общего! Все трое англичане, рыцари, сражавшиеся в гражданской войне против короля Стефана в рядах войска Мандевиля, графа Эссекса. Де Пейн произнес это вслух. Беррингтон улыбнулся, Майель просто пожал плечами.
— Эдмунд, — заговорил он, лениво растягивая слова, — я ведь не скрывал свое прошлое. Я сражался на стороне Мандевиля, как и Беррингтон, как и Уокин. Это только трое из тысяч. Не забывай, Мандевиля подтолкнула к мятежу несправедливость короля Стефана, хотя нам-то было все равно — мы были обычными наемниками. И таких было много. Однако один лишь Орден рыцарей Храма постарался защитить доброе имя графа и похоронить его с почестями.
— Но, кажется, с Уокином дело обстоит иначе. Он заявил, что у него кровная вражда с королем Стефаном.
— Ну, ты же знаешь меня, Эдмунд. Я-то смотрю на все с улыбкой, а такие, как Уокин, были всем сердцем преданы Мандевилю. Они винят короля Стефана в смерти графа, считают, что руки короля обагрены кровью их вождя. Ты согласен с этим, Ричард?
Беррингтон кивнул, барабаня пальцами по столу.
— Многие английские рыцари сражались на стороне Мандевиля, — подтвердил он. — Для большинства это была обычная рыцарская служба. Но кое-кто, и правда, по-иному это все воспринимал. Действительно, когда Уокин начал показывать свое истинное нутро, он просто пылал преданностью бывшему вождю, она сжигала его, и это были отнюдь не воспоминания о делах далекого прошлого. Он даже называл короля Стефана подлым убийцей, который должен заплатить за свои преступные деяния.
— Пока довольно об этом, — решительно прервал их Монбар. — Дела в Англии меня интересуют, но в данную минуту важнее другое. Эдмунд, скажи: то, что ты услышал здесь, развеяло сомнения твои и твоих товарищей? — Великий магистр глубоко вздохнул и продолжил: — Тебя отправили с Майелем в Триполи охранять графа Раймунда, поскольку этот владетельный господин прослышал, что ему угрожает опасность. Об этом он сообщил нашему Великому магистру и просил его помощи. Тремеле, обеспокоенный побегом Уокина и исчезновением Беррингтона, направил в Триполи тебя, потомка великого рыцаря Гуго, в знак уважения к графу. Ты же, Майель, был направлен туда, ибо мог узнать Уокина. До сей поры мы так и не знаем точно, кто же организовал покушение, но наш Великий магистр, царство ему небесное, весьма из-за этого беспокоился. Он решил направить вас троих в Хедад, дабы удостовериться, что ассасины не имели касательства к этому событию, а равно на будущее получить от халифа гарантии невмешательства в подобные дела.
